Ведьмаки и колдовки - Демина Карина (бесплатные версии книг TXT) 📗

— Трофей? Я предпочитаю считать, что я сохранила жизнь любимому человеку…

— Любимому?

— А что тебя удивляет?

— Странная у тебя любовь выходит… на привязи.

— А уж какая есть. Ко всему, слабой женщине нужна охрана.

— Слабой. — Аврелий Яковлевич выразительно хмыкнул, а затем обернулся на Лихо…

…зачем притащил?

…от братца не будет толку, лишь подставится…

…у него проклятие петлей вокруг сердца…

…и кровь волкодлачья, которая…

— Стой, — Себастьян сказал это мысли, почти ускользнувшей, но послушно застывшей по его повелению, — ты ждала не удачного расположения звезд. Ты просто ждала, пока кто-нибудь не выпустит его… дух, я имею в виду. Лихо убил волка. И Лихо…

— Дал свободу, — согласилась Лизанька, ощерившись. — За то я не стал его убивать. Подарил… мы знаем, что я тебе подарил.

И Лихо, глядя в стремительно желтеющие Лизанькины очи, кивнул. Знает? Еще одна тайна, но чужая, несвоевременная… пускай… Себастьян докопается до нее позже.

Главное, остановить это безумие.

— Не надо, Себастьянушка, — повторил Аврелий Яковлевич и тросточку свою вытянул. — Не лезь в это… Мы тут сами… по-родственному…

Колдовка опять засмеялась, впрочем, ныне смех ее напоминал больше птичий клекот.

— По-р-родственному… по-р-родственному — это хорошо… ты р-родственников любиш-ш-шь, Себастьянуш-ш-ка?

— Это смотря каких.

Колдовкины выпуклые глаза были неподвижны. Да и глаза ли? Пуговицы слюдяные, нашитые на кривое лицо, притом нашитые в спешке, оттого одна гляделась больше другой.

Страшная?

Отнюдь. Омерзение она вызывала, не более того…

— Ко мне, — она обернулась к Лихославу, — ко мне, песик… рядом…

И тот, словно очнувшись от сна, тряхнул головой…

— Нет, — ответил глухо и вцепился в руки Евдокии, она же, даже если и было больно, осталась неподвижна. Улыбается. Жмется к нему. — Я не… я не твоя собака.

Это далось Лихо с трудом.

— А если так? — Колдовка шелохнула пальцами, и Лихо побледнел, но остался стоять. — Упрямый… зачем, Лихо? Тебе ведь хочется вернуться… тебя ведь тянет… мы оба знаем, что ты слышишь. И как тебе нравится то, что ты слышишь…

— Нет.

— Ты не человек. — Она тянула за нить, и петля проклятия затягивалась. — Зачем тебе среди людей оставаться? От них одни беды… они все одно не примут тебя… пусть и говорят иное, но мы знаем…

— Нет.

— Как хочешь, — колдовка отпустила нить, — ты сам выбрал.

А в следующим миг Лихо, покачнувшись, начал оседать на пол…

…и Евдокия закричала, громко, страшно, почти как демон.

Умирать Лихослав не собирался.

Не здесь.

Не сейчас.

И вообще смерть, что бы там ни говорили романтики, уродлива, даже такая, по сути своей безболезненная. Петля проклятия захлестнула сердце, сдавила, дернула, и сердце это, еще не так давно исправно качавшее кровь по жилам, остановилось.

Лихослав прижал руку к груди, убеждаясь, что ему не примерещилось. А потом вдруг понял, что неспособен устоять на ногах…

…он человек.

…когда-то был, но сейчас, ускользая из мира живых, яснее, чем когда бы то ни было прежде, понимает, сколько всего потерял…

…и ноздри щекочет горьковатый аромат багульника. Сухие корни его вплелись в моховые купины и держат их, не позволяя лапам проваливаться. Узором — красные нити клюквы, и бусины недозрелых ягод пахнут кисло, до оскомины.

…дымом тянет. Теплом.

И Лихо летит, не потому, что холодно, а просто…

…костер пляшет на ветвях не мертвых берез, гложет белую их кору, выплевывая искры в воздух. И те вьются, летают, касаются иссохших рук человека. Тот сидит у костра на корточках и держит книгу.

Толстая.

В переплете из ведьмачьей кожи, Лихо знает это точно, как и то, что книга проклята. Она приросла к рукам человека и питалась его силой, его кровью.

— Пришел, значит, — человек обернулся, показав свое лицо, темное, будто бы оплавленное, — а я уж понадеялся было…

Он и не сказал, на что надеялся, но лишь оторвал руку от книги — следом протянулись тончайшие нити, будто паутина, — и поманил Лихо.

— Садись.

И земля вывернулась из-под ног, поблекли запахи, зато краски сделались яркими, невыносимыми почти. А еще Лихо вдруг осознал, что он вновь стал человеком.

Удивительно.

И раздражает. Люди слабы. Убить их легко. Шкура тонкая, кровь сладкая… откуда Лихо это известно? Не ему, но тому, кто…

— Садись, садись. — Человек подвинулся, оставляя место на своем плаще, столь древнем и заросшем грязью, копотью, что исходный цвет его невозможно было увидеть.

Лихо присел.

И руки, неудобные руки со слабыми пальцами, с синими ногтями, положил на колени.

— Что скажешь?

Наверное, следовало что-то, но слова не шли на ум.

— Узнал?

Лихо кивнул. Как не узнать его? Проклятый? Благословенный? Он непохож на того старца, который бездну дней тому читал навьим волкам из книги. Старец был благообразен, а этот… этот внушал отвращение. И Лихо убил бы его, когда б, помимо отвращения, Волчий Пастырь не вызывал страха.

— Что ж, смотри. — Тот раскрыл книгу, перелистывая страницы, испещренные именами. И Лихо вдруг вспомнил, что когда-то он умел читать. Ныне же буквы плыли и никак не желали складываться в слова.

И Хельм бы с ними, с именами…

— Читай, — велел Волчий Пастырь или тот, кто владел его телом. Ему Лихо не посмел отказать.

Читал.

И видел. Людей, которые обращались в волков. И волков, что становились людьми, но этих было столь мало, что сами их имена терялись средь прочих. Он видел смерть. Много смертей, которые заставляли его задыхаться. Он хотел выбросить проклятую книгу в огонь, но та приросла к ладоням. А Волчий Пастырь не позволил отвернуться. Ледяные руки его стиснули голову Лихослава.

— Смотри!

Исчезали буквы, растворяясь на гнилом пергаменте страниц, но лишь затем, чтобы выпустить иное…

…темноволосый парень сидит на ветке старой яблони. И ветка эта нависает над самою водой, Лихо знает, что яблоню эту молнией раскололо и что горела она, но не сгорела, потому как под корнями обжились водяницы. И что ныне, летом, они в омут перебрались. И что лезть в воду строго-настрого запрещено, но парня это не остановит.

— Ну, Лихо, не ссы, — говорит он, стягивая рубашку.

Парень горбат, и горб этот у него неправильный. В прошлом годе они сбегали на ярмарку, где обещаны были всяческие уродцы, и попросились потрогать горбатого человека. Пришлось за то десять медней отдать, а потом Лихо сличал тот, другой горб и этот… выходили разные.

— Свалишься. — Лихо точно знает — свалится.

И нырнет на самое дно.

И вытаскивать придется, а он, Лихо, плавает не очень-то хорошо. Вот если бы в морду кому дать… но с того самого прошлого года и ярмарки, на которой их деревенские заступили, Беса больше не трогают…

— Трус, да? — Белая рубаха повисла на ветке. А парень встал.

Бес… нет, его не так зовут…

…ветка танцует под ногами, выворачивается, но парень стоит…

Бес… надо вспомнить имя. Обязательно надо вспомнить имя, иначе он упадет в омут… а Лихо плавает плохо…

Яблоня накреняется, а в следующий миг просто сбрасывает Беса в зеленые руки водяниц. Он уходит под воду без всплеска, и солнце слепит глаза Лихо, мешая разглядеть… да и на что смотреть, не все ли равно?

Нет.

Вода холодная, забивает горло. Он, Лихо, глотает ее, пахнущую тиной, горькую, пытаясь выпить пруд до дна. Он колотит руками и ногами дергает, потому что должен успеть…

…тогда ведь успел.

И сейчас схватил за руку, дернул, но не вытянул.

Держат.

И если не сказать имени…

— Себастьян! — Лихо кричит, захлебываясь стоялою цветущей водой…

…оказывается у костра, который все еще горит ровно. А вода стекает с длинных Лихославовых волос, которые сбились космами.

— Убери, — просит он, возвращая книгу хозяину, чему тот нисколько не рад, головой качает, повторяя: