Бесовские времена (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна (читать книги регистрация txt) 📗
На вечернем туалете у герцогини Элеоноры статс-дамы и фрейлины были неразговорчивы и печальны, и с немым вниманием слушали рассказ герцогини о паломничестве. Донна Элеонора описала аббатство Сан Винченцо в ущелье Фурло, аббатство в Ламоли ди Борго Паче, аббатство Святого Томмазо вблизи Пезаро, тысячелетний Скит около Фонте Авеллана, где герцогини были три дня, они молились и во францисканском святилище Беато Санте в Момбарочьо, видели образ плачущей Мадонны в Пеннабилли…
Пока Камилла была в покоях герцогини, Грациано Грандони наведался к себе. Утром он убрал с постели окровавленную простыню, но теперь вынул её из ларя. Это было свидетельство её чистоты и его мужественности. Но что так тревожит? Или тяготит? Или просто томит? Брачная ночь принесла Грациано не покой, но что-то неясное, гнетущее. Что-то мелькнуло в предрассветном сумраке, какое-то понимание чего-то сокровенного — и погасло.
Чума снова спрятал простыню, вызвал слугу, распорядился об ужине, велел убрать в комнате и застелить постель. Вернулся к покоям донны Элеоноры и вдруг испугался. Что, если все ушли? Где она? Он ринулся к двери, но услышал голоса. Приём продолжался…
Песте стал ждать выхода статс-дам и фрейлин. Сердце его билось неровными толчками, он молча смотрел как за окном в галерее с востока на предместье наползает дымная серая туча. Чего он дрожит? Чего боится? Грациано был внутренне бесстрашен и этот осознанный вдруг липкий страх — не чужой силы, но чужой подлости, бьющей исподтишка, — оледенил злобой сердце. Чума понял, чего испугался. Испугался, что злобствующая в замке гадина может покуситься на Камиллу, на его женщину. Да, теперь ему было, что терять. Осознание этого страха взбесило Чуму. Он ничего терять был не намерен, он ничего не позволит у себя отнять. Тем более, данное ему Богом. Это не турнир, противника не видишь, но кто смеет заставлять его трястись от страха? Тут Чума спиной ощутил чье-то присутствие в зале и резко обернулся, бездумно уронив руку на рукоятку даги.
В арочном проходе стоял Лелио Портофино. Он неспешно приблизился, окинув Чуму пристальным взглядом.
— Этой ночью я молился о вашем счастье, Песте. Надеюсь, не зря? У тебя странное лицо. Почему?
Грациано расслабился, вздохнул и пожал плечами.
— Я познал женщину. Вчувствовался в кровь, в плоть, в душу. Женщина сладостна.
— Так что же?
— Я взял её чистоту и отдал ей свою, но… я остался собой.
Духовник окинул своего исповедника странным взглядом.
— А ты, что, ждал овидиевых метаморфоз, что ли? — хмыкнул он.
— Да нет, но я думал, это подарит мне… ну… что-то, чего я не знал в себе доселе. Я стал мужчиной, но я не изменился ни на волос. Кроме сладости соития, и жажды новых соитий, да ещё дурного страха потери и какой-то тоски… я не чувствую ничего.
Портофино снова хмыкнул.
— Ты дурак, Песте. Соитие с женщиной не делает мужчиной. Оно может сделать из мужчины либо распутную свинью, и этим весьма рисковал мой духовный сынок Флавио, либо — супруга и отца семейства. В тебе это ничего и не могло изменить, мой мальчик, ты — мужчина per se. Познание женщины! О, если бы все, познавшие женщин, становились мужчинами!
Чума скосил глаз на Аурелиано и улыбнулся. Звучало убедительно. Портофино же продолжил.
— Если я тебя верно понимаю… вчера ты просто потерял свободу.
— Что?
— Первое же освещенное Богом соитие с женщиной лишает мужчину свободы, ибо дарит наслаждение и вяжет по рукам и ногам. Тоска, что в тебе — это плач души по потерянной свободе. Но ты поступил верно. Свобода — выбор царский, а ты… — Лелио ухмыльнулся, — тяжеловат для танцев на облаках, я это всегда чувствовал.
Песте усмехнулся, но тут же снова напрягся, и схватил Портофино за запястье.
— Слушай, пока всплыло… У тебя не бывает такого… Ты словно сквозь сон вдруг понимаешь что-то, очень нужное и важное, но оно сразу тает, исчезает, как дым. Вот только что было, и нет, но это было важно…
Портофино мягко освободил стянутую тисками пальцев Чумы руку, потёр запястье и осведомился.
— Это касалось… Камиллы?
— …Это было под утро. Я лежал с ней и думал о чём-то, и что-то забрезжило, всплыло… осталось поймать… но всё погасло.
— Да, такое бывает, обычно в полусне, я вспоминаю о чем-то забытом, но если не заставлю себя проснуться — то оно снова забывается… К утру ничего не помню. Но постой… Мы оглашаем твой брак?
Песте почесал левую бровь.
— Пока не похоронены Антонио и Франческа с Иоландой — не надо.
Портофино молча кивнул.
В коридоре промелькнула серая тень, и на свет вышел Дженнаро Альбани, вернувшийся из паломничества, куда сопровождал герцогинь. Он был мрачен, вокруг глаз его залегли тени, Ринуччо ссутулился и шаркал ногами по плитам пола. Его ждали в Урбино горькие новости — о новых убийствах, о брате и несчастном Флавио, о гибели Антонио, с которым он был в приятельских отношениях.
— Господи, как я молился там о всеобщем покое, о мире, о том, чтобы сгинули страшные искусы этих бесовских времен, чтобы души успокоились, и милость Господа была бы со всеми нами… всё напрасно.
Аурелиано любил Дженнаро, и только вздохнул при виде его убитого лица. Грациано Грандони тоже не нашел, чем утешить Альбани, но спросил:
— Кто, по-вашему, творит это, Дженнаро?
Тот оглядел шута и инквизитора мрачным взглядом.
— Бесы… бесы в образе человеческом.
В эту минуту парадные двери распахнулись, приём закончился, и у входа показались статс-дамы и фрейлины. Камилла увидела мужа и вспыхнула. Глаза Чумы потеплели, и губы его тронула нежная улыбка. Вот она — цена его свободы… ну и Бог с ней, со свободой.
Ночью супруг удивил Камиллу. Грациано нежно гладил её по волосам, но смотрел на стену — пустым, остановившимся взглядом. Поднимая глаза на мужа, она видела, что душа его далеко. Сердце её сжалось.
— Что с тобой, Грациано? — Камилла трепещущими руками обняла его.
Она поймала его душу и душа, усладившись её красотой, вздыбила его плоть. Грациано взял её, понимая, что всё ещё причиняет ей боль, но она безропотно терпела её — лишь бы он смотрел на неё своими горящими глазами, лишь бы обжигал дыханием и давил своей тяжестью — лишь бы любил. Она жила теперь от одного его взгляда до другого. Он вторгался в её лоно, гладил и любовался ею, наконец, прижал к себе, убаюкивая. Камилла чуть отстранилась, снова ловя взгляд Грациано — но он снова был обращен в стену.
— О чём ты думаешь? — она старалась, чтобы в голосе не проступили нотки боли. Сердце её снова болезненно сжалось.
Теперь Грациано смотрел на неё точно в полусне.
— Вчера я понял… — он умолк.
Камилла затрепетала. Понял… что? Что не любит её? Что она не нужна ему? Что понял? Её хватило только на один вопрос.
— Что? — её шепот был еле слышен.
Грациано досадливо покачал головой.
— Ушло. Я под утро смотрел на тебя, и подумал о чём-то, что подсказало мне…. что-то важное. Теперь, как хвост угря, выскользнуло…
— Но… ты думал обо мне? Что ты думал?
— Говорю же — ушло. А было важным.
Камилла не понимала, что он мог забыть такого, что могло быть связано с ней. Откинулась на подушку, тихо вздохнула. Ещё месяц назад этот человек казался ей воплощением бессердечия и язвительности. Как это произошло, что теперь она не может без него — он заполонил все мысли и поработил чувства? Также любила и сестра… Господи, прости и сохрани…
Она смотрела на лежащего рядом — открытого ей теперь в страшной мужской силе напряженных мышц и уязвимости плоти. Лунный луч скользил по его мерно вздымавшейся груди и белому лбу, рассыпался мелкими искрами по волосам. Она не сможет жить, если он разлюбит её, в ужасе поняла Камилла. Просто не сможет жить. Стараясь сдержать слезы, провела пальцами там, где свет луны выбеливал плечи, светившиеся мускульной силой. Медленно гладила мощную шею, где пульсировала вена, руки, грудь, каменный живот с жесткими кирпичами мускулов. Это — мужчина.
Она не заметила, как он проснулся и из-под ресниц начал наблюдать за ней. Она впервые ласкала его, и её мягкие руки и вид трепещущей груди снова взорвали его. Грациано не понимал себя: в нём проснулась, преодолев страхи распада, страшная сила плоти. Он не насыщался. Снова и снова лаская её грудь и гладя нежные ягодицы, трепетал в наслаждении, в сладких содроганиях представляя, как это лоно, наполненное им, будет вынашивать его детей, эти сосцы — питать их. Чудо…..На этот раз он совсем истомил её, и после Камилла просто тихо лежала рядом, слушая его мерное дыхание. Грациано снова засыпал, и она подумала, что мужская любовь — по природе своей жестока, даже овладевая ею, он просто упивается обладанием, но душа его и помыслы далеки от неё… Как же это?
