Попутчики (СИ) - Демидова Мария (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
— Все мальчики будут твои, — добавила Дейзи.
— Вот только мальчиков мне и не хватало для полного счастья, — усмехнулась Мэй, снова поворачиваясь к зеркалу. Задумчиво поинтересовалась у отражения: — Может, всё-таки что-нибудь поярче? А то вдруг и правда сбегутся…
Мама только вздохнула. Мэй не оглядывалась, но точно знала, что сейчас она грустно и неодобрительно качает головой. Дейзи Фокс действительно считала, что именно мальчиков её дочери и не хватает. Желательно нескольких одновременно, чтобы можно было выбрать достойного — того, кто оценит духовную красоту девушки, так старательно маскирующейся под пёструю экзотическую птицу. Художественных опытов, которые Мэй ставила над своей внешностью, мама тоже не одобряла.
— Я иду танцевать и есть вкусное мороженое, а не охотиться на мальчиков.
Это было правдой. Точнее — частью правды. Руководство университета придерживалось мнения, что студентам стоит не только усердно учиться, но и достойно отдыхать. А ещё — общаться друг с другом вне учебных аудиторий и давать волю накопившимся эмоциям. Университетские балы существовали именно для этого. Их проводили дважды в год и каждый раз — с королевским размахом. Оформление залов поражало воображение, разнообразие угощений способно было удовлетворить самый взыскательный вкус, живая музыка ласкала слух и, казалось, заряжала энергией на ближайшие полгода — вплоть до следующего бала.
А ещё, если повезёт, в такие дни в университете можно было уловить заразительный дух общего праздника, весёлую беззаботность дружеской болтовни, тянущую сладость романтического влечения… Эмоции, которых Мэй не могла себе позволить — только подслушать, ухватить витражный блик чужого счастья.
Но о таких развлечениях эмпат предпочитала помалкивать.
— И зачем тогда этот маскарад? — Мама не упустила случая завести любимый разговор, после ареста тёти Бэт ставший регулярным, как приём лекарства. — Пусть видят тебя настоящей, а если кому-то что-то не нравится…
— А если мне что-то не нравится? — перебила Мэй, но тут же пожалела об излишней резкости. Приблизилась к зеркалу, быстрыми уверенными движениями нарисовала на левой щеке пять небольших точек, повторяя узор материнских родинок. Улыбнулась примирительно.
— Естественное всегда красиво, детка. — Дейзи и не думала обижаться.
— Скажи это голому землекопу.
Мэй медленно провела рукой по щеке. Излишки красителя остались на пальцах, а вот сам рисунок, впитавшись в кожу, теперь продержится несколько дней. И на вид от настоящих родинок не отличишь. Спасибо тёте Бэт за науку. Даже если маме не по душе то, что дочь использует хитрости, подсмотренные у арестованной родственницы.
Она отступила от зеркала, спрятала руки в карманах, притаившихся между складками широкой юбки.
— Это всего лишь безобидное хобби.
— Которое отпугивает от тебя людей.
Мэй рассмеялась.
— Ну и зачем мне такие пугливые люди? Ты лучше скажи: правда красиво?
Она плавно повернулась на каблуках и вопросительно склонила голову к плечу.
— Правда красиво.
Дейзи Фокс не умела ни сердиться, ни обижаться. По крайней мере, так думало большинство её знакомых. Она почти никогда не повышала голос, даже в споре умея сохранять самообладание и находить взвешенные аргументы. Если переубедить собеседника не удавалось, Дейзи смирялась. Или, когда ситуация позволяла, поступала по-своему, уже не пытаясь кому-то что-то доказать.
Возможно, именно благодаря этой способности они с отцом прожили вместе так долго: одиннадцать лет — немалый срок, если делишь кров с человеком, не умеющим сдерживать ни слов, ни чувств. Мэй любила отца, искренне ценила его резковатую заботу, разделяла некоторые принципы, пусть даже проявлявшиеся слишком жёстко… И всё-таки радовалась тому, что девять лет назад их семья распалась.
В отличие от некоторых сверстников, подсознательно и необоснованно винивших себя в семейных конфликтах, Мэй Фокс точно знала: родители развелись благодаря ей. Именно «благодаря», а не «по её вине», потому что пострадавших в этой истории не было. Даже Лиза со временем признала, что всё сложилось как нельзя лучше. Потому что благополучие бытовое не могло заменить благополучия душевного.
Отец не доверял людям, сомневался в существовании бескорыстия, искал подвох во всём, с чем имел дело, и не считал нужным этого скрывать. Он выводил из себя учителей и врачей, перессорился с половиной друзей и коллег, называя паранойю осмотрительностью, а резкость — искренностью. А ещё он ревновал жену. Не проходило и месяца, чтобы на его очаровательную, его любимую, его единственную Дейзи не обрушивались обвинения — беспочвенные, но настойчивые, упрямые, беспощадно мотивированные.
Уже позднее Мэй догадалась, что за этими сценами, за их пугающей неподвижностью (мать — застыла на диване, отец возвышается над ней и бросает в лицо холодные злые слова) скрывается любовь, не менее жестокая к охваченному чувством пленнику, чем к женщине, чей удар он так отчаянно пытается предугадать и едва ли не спровоцировать. Просто потому, что, нанесённый неожиданно, этот удар его убьёт. Любовь, замешанная на едкой неуверенности в себе. Повзрослевшая Мэй научилась понимать отца и сочувствовать ему. Но это было гораздо позднее. А тогда, в детстве…
Первой о разводе заговорила бабушка. В тот самый день, когда у старшей внучки обнаружился редкий дар. Родители не слушали: сохранить семью ради двух маленьких дочерей казалось более правильным. И ещё три года после первых эмпатических всплесков всё оставалось по-прежнему. А потом обострение чувствительности Мэй совпало с родительской ссорой. И десятилетняя девочка узнала, что мама, оказывается, умеет злиться. И обижаться — горячо и болезненно. И прятать слёзы в глубине сухих грустных глаз. Узнала, что слова — это оружие, и от того, как оно поражает цель, можно получать удовольствие: радоваться собственной ловкости, стыдиться этой радости и упиваться этим стыдом, пьянея от каждого выпада и стремительно теряя способность и желание остановиться. Узнала и почувствовала больше, чем могла выдержать.
Нервного срыва дочери хватило для того, чтобы родители пересмотрели свои взгляды на важность полной семьи для благополучия детей и всерьёз задумались о разводе.
Дочь тоже сделала выводы. О том, что слова не только помогают понять друг друга, но и легко рвут любые ими же созданные связи. Отец ни разу не ударил маму, ни разу не проявил физической грубости, но чувство, казавшееся нерушимым, сгорело и осыпалось пеплом из-за простых слов. Из-за честно высказанных подозрений.
Мэй отошла от зеркала и нежно поцеловала маму в щёку.
— Люблю тебя. Не сердись, ладно?
Девять лет назад она получила новое оружие. И после смерти бабушки всё чаще пускала его в ход. Не против близких — для них уже тогда было слишком поздно что-то менять. Но против тех, кому не стоит, никогда не стоит становиться близкими.
* * *
Эш нагнал Криса у самого выхода из зала. С трудом удержался от соблазна схватить вёрткого мальчишку за шиворот и вместо этого, не полагаясь на оклик, опустил руку на острое плечо. Крис даже не вздрогнул — значит, Эшу не показалось, и его приближение действительно заметили. Просто решили не подавать виду и сбежать. Да что, чёрт возьми, происходит?
— О, привет, Эш! — улыбнулся Крис так солнечно, будто действительно рад был встретить музейного наставника, а не пытался смыться от него, едва увидев.
— Привет, стажёр.
Это обращение, вот уже несколько месяцев неактуальное, заставило Криса нахмуриться — едва различимо: лишь дрогнули брови и губы на мгновение сжались. Но Эш слишком внимательно следил за его лицом, чтобы не заметить. Похоже, он не ошибся, и дело действительно в странно прервавшейся стажировке. Вот только едва ли это упрямое стихийное бедствие так просто раскроет карты.
— Уже уходишь?
С начала праздника едва ли прошёл час — рановато для отступления.
