Когда прольется кровь - Колодзейчак Томаш (читать книги без txt) 📗
— Стой! — крикнул судья, и его голос затерялся в реве толпы.
Черноволосый обернулся к главной трибуне и взглянул прямо в глаза Дорону.
Магвер отдыхал, тяжело опершись о крышку стола. Рядом стоял кубок с пивом. Гул заполненного людьми зала доходил до него словно издалека. Магвер не обращал внимания на шныряющих между столами девушек, ему не мешали выкрики пьяниц.
Он сидел в ленивом оцепенении, продолжая обдумывать послеобеденное приключение. Иногда возвращалось воспоминание о вкусе крови, человеческой плоти — и тогда раздувались ноздри, пересыхало во рту. Страх мешался со странной лихорадкой.
У него получилось. Он смог.
Острый призвал на помощь Когга, Ваграна и Позма — они должны были оберегать Магвера сегодня и прикрывать завтра на базарной площади во время операции. Он смог!
Кое-что удивляло его. Во-первых, Родам никогда не вливал в себя слишком много пива или водки. Над ним даже смеялись. Однако последние дни он все время ходил пьяный. Магвер понимал, что это от страха, и все же столь неожиданная перемена казалась ему довольно странной, ведь Родам всякий раз обещал, что больше водки в рот не возьмет, и все же на каждую новую встречу являлся пьяным в стельку.
Ну и, во-вторых, это странное воспоминание. Магвер мог воспроизвести мысленно даже самые четкие запахи из той мешанины, которую раскрыл перед ним звериный разум. Но тот, едва заметный странный запах… Что он означал? Откуда взялся? Ответа Магвер найти не мог, но чувствовал, что это важно.
Его злило, что он не переставая думал об этом. Ведь сегодня вечером явится посланец и принесет беличьи хвосты. Смертный знак, символ мести. С утра Магвер и люди из его группы начнут действовать в Даборе. Пора кончать со сказочками перепуганным крестьянам, хватит распускать слухи по трактирам и тренироваться в лесных дебрях. Теперь пойдет настоящая работа.
Он допил пиво, стукнул кубком о стол. Трактирщик поспешил к его столу.
Магвер взял раскиданные кости, тряхнул ими в ладонях. Необходимо поскорее забыть о крови Родама. О тепле разгрызаемой зубами глотки. Он бросил кости в тот момент, когда трактирщик ставил на стол новый кувшин пива.
Кости покатились по мокрому столу и замерли в фигуре Холодной Смерти.
Вечером в городе появились первые знаки. Беличьи хвосты, связанные по три штуки, привешенные к стенам домов, к дверям. Хвосты были покрашены в два цвета — желтый и черный. Цвета Гнезда. Дабора встречала гвардейцев символом ненависти. Вызовом и проклятием.
Из крепости ринулись в город патрули, стало темно от городовых. Нескольких квартальных, без особого рвения снимавших знаки, забили палками.
Но беличьи хвосты продолжали развешивать и прикреплять в местах, редко посещаемых стражами, и на главных улицах города. И хоть висели они недолго, увидеть их успевало множество людей.
На другой день связка хвостов появилась на валу Горчема примерно на половине высоты. Ее тут же сняли, а на частокол воткнули две головы стоявших в то время на посту стражников.
Салот знал, как сделать приятное. Поставил на лавку три тарелки с творогом, сметаной и медом. В кувшине ожидало холодное пиво. Дорон любил это пиво — даже больше, чем напитки, приготовленные городскими пивоварами.
Кувшин принесла Солья, дочка Салота. Глянула на Дорона и улыбнулась. Особой красотой она не отличалась, хоть лицо было милое, а волосы мягкие. Широкобедрая, тонкая в талии, с полными грудями, сейчас заполненными молоком. Она нравилась Дорону и прежде, чем взять себе мужа, частенько приходила в его дом. Впрочем, Куле, муж Сольи, еще до их обручения попросил Дорона не отказываться от нее. Обещал, что не будет прикасаться к жене целую неделю до того, как Лист ее захочет.
Но Дорон не вызывал замужних. Они были утомлены, часто торопились и хоть каждая старалась вести себя как полагается, Дорон мгновенно чувствовал их состояние. Кроме того, у Салота была еще одна дочка, ничуть не хуже Сольи, ей вот-вот должно было стукнуть пятнадцать, и весной она уже готовилась вступить во взрослую жизнь. Дорон знал, что Салот, как и все местные крестьяне, попросит его, Листа, лишить девушку невинности в день весеннего равноденствия.
Второй раз Дорон не женился. Ему не нужен был наследник. Как станет жить мальчик — обычный смертный, ничем не отличающийся от простых людей, рядом со своим отцом, наделенным силой Священного Гая? Какие узы могли их связывать? Что могли дать взаимная любовь и понимание? Ничего. Они были бы как два плода на соседних ветвях дерева — и вырастают вроде бы из одного ствола, а ведь чуждые, далекие. Так что жена Дорону была не нужна. Холопки занимались домом хозяина, их дочери услаждали ему ночи.
— Господин. — Салот присел напротив Дорона.
— Что?
— Господин, я… Я видел посланца от Острого. — Салот проговорил это тихо, почти шепотом.
— Здесь?
— Нет, господин, на холмах, в Третьем Лесу.
— И что ты там делал?
— Пошел вместе с Хромушей, тем, что с Глухого Потока. Он сказал, что у него там встреча с Острым, а жуть как хотелось увидеть Шепчущего. А сказать тебе — времени не было.
— И ты видел посланца?
— Как тебя, господин, сейчас, близко-близехонько. Только вот лица не разглядел, у него на голове был такой белый мешок с дырками для глаз и рта.
— Ну и что он говорил?
— Много, господин. Обо всем. К примеру, о стекле, чудных штуках, которые ежегодно делают мастера и забирает Гвардия, о вечных огнях в глубине Каменных Гор, при которых Увегна стоит. И учил, господин, учил…
— Врешь, старый. Чему ты еще хочешь научиться?
— Я? — Салот удивленно взглянул на Дорона. — Я-то нет, господин. Я уже старик, на кой мне науки, но умности он рассказывал ой-ей-ей! И о том, какая буквица что значит, и как ее выговаривать, и какие травы самые полезные от живота, а какие супротив мозолей. И как уберечься от прыщей наговоренных, и что сделать, ежели в дому могильный шкелет заляжет…
— Но ты вроде бы не об этом собрался говорить, — прервал Дорон.
— Да, господин. — Салот помолчал немного, постукивая костяшками пальцев по столу. — Он, господин, рассказывал еще о том, что было давней.
— Об истории, — подсказал Дорон.
— Во-во, об ей. А как чудно, господин, говорил-то. И уж так при ем сиделось, уши развесив, что и халупа могла сгореть иль городовые подойти втихую. А ежели еще глаза закрывать, то в голове все так укладывалось, будто все эти бывшие случайности ты сам наблюдал. Красиво говорил-то.
— Ты тоже красиво говоришь. — Дорон отхлебнул пива. — Только долго очень.
Салот снова смутился и умолк. По правде сказать, Дорон любил его слушать. Слуга всегда говорил взволнованно, переживал сильно и при этом ухитрялся рассказывать складно и интересно. Меж Дороновых людей никто не мог переговорить Салота. Однажды Лист даже видел, как холоп отбрехивается от бановых воинов и делает это с таким искусством, что те двое, вместо того чтобы избить и испинать его, отошли, вдобавок еще и извинившись. Тем большее удовольствие получал Дорон, время от времени одним-двумя словами осаждая холопа. Слуга испытывал уважение к хозяину, и Лист чувствовал в этом большее, чем простое послушание. Холопы вообще глубоко уважали Дорона. Он относился к ним иначе, не так, как большинство вольных к своим слугам. Возможно, потому, что ему не приходилось скупиться — вырывать у земли каждое зерно, каждый ее плод. Ибо купцы из Даборы почитали за честь поставлять пропитание в дом Листа. А возможно, еще и потому он относился к холопам более ласково, что сам вышел не из богатой семьи, испытал тяжесть труда, понимал своих людей. Возможно. Но по правде-то дело было в чем-то другом, и Дорон это понимал. Просто он был мудрее большинства. Знал истины, им не доступные. И поэтому позволял холопам больше, нежели другие хозяева, старался заботиться о них, помогал в дни неурожая или болезни. Часто бывал в домах своих подданных, а порой даже, к неудовольствию окружающих, сам работал в поле.
