Короли побежденных - Первушина Елена Владимировна (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Я хотел было прийти ей на помощь, но потом подумал, что лучше не спешить. Защищать женщину от женщины — дело неблагодарное. Тем более что увидел спускавшихся по лестнице церетов и тарда. Я нырнул в ближайшие кусты, добежал, перепрыгивая через клумбы, до ограды и успел увидеть еще раз бледное личико и золотистые волосы Иды прежде, чем она села в коляску. Садились женщины также сами, без чьей-либо помощи, и могу засвидетельствовать, что Ида справилась со своими юбками с неподражаемой грацией.
Вернувшись назад, я застал Кайрен в одиночестве все у того же фонтана. В глубокой задумчивости она «пекла блинчики»: бросала золотые монеты так, что они плашмя стукались о воду и снова подскакивали.
— Доброй ночи, кузина, — сказал я как можно мягче, чтоб не напугать ее.
Но она не испугалась.
— Доброй ночи, кузен, — ответила она спокойно. — Вы что, видели?
— К сожалению. Я оказался от вас слишком близко.
— Не мудрено. Бедняжка визжала на весь сад. Это сестра моего покойного жениха. Считает, что я повинна в его смерти.
Только тут я заметил, что она все еще дрожит то ли от холода, то ли от обиды, и накинул ей на плечи свой плащ.
— Кузина, вы поступаете неразумно, сидя здесь. Давай те я провожу вас домой.
Она покачала головой:
— Спасибо, но я тоже живу за городской стеной.
— Может быть, вы переночуете у родни?
— После того, что сегодня случилось? Думаете, вы единственный, кто слышал Тейю? — усмехнулась она. — Нет, спасибо, я прекрасно доберусь сама.
Я, однако, заставил ее подняться. Руки у нее, разумеется, были холодными как лед.
— Никаких возражений, кузина. Я вас провожаю. Где вы живете?
— Храм Тишины, — ответила она и посмотрела на меня с интересом. Ждала удивления или возмущения: аристократка, живущая в доме у тардов! Но сейчас меня гораздо больше волновало то, что она может застудить легкие. Грудная лихорадка не щадит глупых молодых девиц.
— Замечательно. Мы с вами почти соседи. Вы со своим экипажем или мне поискать?
Она пожала плечами:
— Ну хорошо, со своим. Я только поднимусь на минуту в дом, скажу отцу, что уезжаю.
В экипаже я заставил ее надеть собственный плащ, а своим укутал ей ноги.
— Вы — большой чудак, кузен, — сказала она, улыбаясь.
— Как вам будет угодно. Просто я жалею все живое. Ваше тело не виновато, что у вас неприятности. Не за что его так наказывать.
— Откуда вы знаете? Может, как раз оно и виновато?
— Нет. Во всех неприятностях вините свою глупую голову.
— А вы строги! У вас есть дети?
— Я не женат.
— Простите.
— Не за что.
Она снова тихонько засмеялась. Голос у нее был низкий, мягкий и смех чуть приглушенный.
— Я сейчас представила себе Алов и Фергуса. Как они бредут в спальню усталые, но счастливые. Не оттого, что вместе, а оттого, что с честью выдержали испытание.
Я вдруг произнес то слово, что вертелось у меня на языке весь вечер, хотя при даме его произносить не полагалось.
— Случка.
Дама моя почему-то не рассердилась, а только пожала плечами:
— Забавно. Вы сами только что говорили о любви к жизни. Почему же ваш глаз оскорбляют такие житейские вещи?
— Не знаю. Наверное, потому что, хоть, я и выродок, я все же упрямо пытаюсь быть человеком.
— Вы религиозны, кузен?
— Не знаю. Вам бы лучше поспать, а не слушать пьяные откровения незнакомца. Устраивайтесь поудобнее и закрывайте глаза. Ехать еще далеко.
Она покорно положила голову мне на плечо и вскоре в самом деле заснула. Наверное, здорово намучилась за сегодняшний день. Ее волосы щекотали мне ухо.
«Вот так кошка!» — восхитился я. Не то чтобы она положила на меня глаз, просто у асенок подобные маленькие хитрости в крови.
Вот в таких надо влюбляться, если в голове еще хоть что-то осталось. Покатые плечи, бедра тяжеловаты, но пятерых-шестерых детей родит не поморщившись. Волосы каштановые, густые, пахнут здоровьем. Глаза светло-карие, теплые, скулы узкие, подбородок твердый. И хоть она и вполовину не так грациозна, как моя Ида, зато везде будет на месте: и на троне, и в хижине угольщика, и под плащом бродяги. И отца для своих детей найдет такого, чтоб выросли живучими, сильными, с ясными головами. Словом, аристократка, цвет нации. Что она рядом со мной, выродком, делает, уму непостижимо.
Небо на востоке уже розовело, когда мы оказались у ворот Храма. Едва экипаж остановился, Кайрен тут же проснулась.
— Ох, кузен, вот и доброе утро! Только как же вы теперь доберетесь домой? Одолжить вам мою колымагу?
— Ни в коем случае. Ваш возница тоже падает от усталости. Я дойду сам, здесь недалеко.
— Тогда прощайте.
Старый каменный дом понемногу появлялся из рассветного тумана. Я посмотрел на его узкие окна-бойницы, на высокий фундамент, на массивное крыльцо, темный бревенчатый сруб поверх первого — каменного — этажа и снова утвердился в своих подозрениях. Похоже, его строили цереты еще до того, как мы появились на острове. Надо бы найти какой-нибудь повод зайти к кузине в гости и всласть полазить по здешним закуткам.
Возница повел лошадей за дом, к конюшне. Кайрен постучала в дверь и позвала:
— Гвенни, это я, открой, пожалуйста.
Дверь со скрипом растворилась, оттуда выглянула заспанная девочка-послушница и непонимающе уставилась на Кайрен, потом на меня.
Кузина еще раз помахала мне рукой и скрылась.
Я пошел напрямик через лес, кое-где проваливаясь чуть ли не по колено в снег, кое-где по влажной оттаявшей земле.
Когда на землю легли косые солнечные лучи, я шел через старый ельник милях в двух от дома. Сейчас, когда деревца подлеска еще не раскрыли листьев и молодая хвоя светилась зеленью и золотом, здесь было вовсе не темно и не мрачно.
Лес просыпался. Птицы уже принялись за работу — торопились охмурить своих будущих женушек. Чиркал, будто вертел точильный круг, зяблик. Зарянки выговаривали: «Разве-я-не-славный-женишок?!» Синицы умоляли: «Будь со мной! Будь со мной!» Теперь эта брачная вакханалия будет преследовать меня до самого вечера.
Я присел отдохнуть на узкой прогалине. Всю середину ее занимал большой снежный остров, а по краю, у еловых стволов ютились аж три муравейника. Муравьи уже вылезли греться на солнце и копошились на вершине купола, словно черное бурлящее варево. Я похлопал по ним ладонью и слизнул с пальцев муравьиную кислоту. Потом мне пришла в голову еще одна идея.
Я протянул муравьям еловую шишку и, когда пяток черных солдат перебрался на нее, положил шишку на снежное поле. Муравьи тут же заметались, как потерпевшие крушение моряки на плоту, забегали, касаясь усиками снега. Я построил для них мост, соединив тонкой веткой шишку и «берег», и загадал: если хоть один, из них выберется из снежного плена, мне удастся сохранить дом.
Муравьи все так же бестолково суетились, забирались на ветку, но, пройдя по ней шаг-другой, тут же поворачивали назад. Наконец один, самый любопытный, пополз дальше. Я следил за ним, боясь вздохнуть. Как всегда бывает, я сам поверил в собственную выдумку. Если он выберется, то и я сумею одолеть аристократов.
Он прошел уже больше половины пути, но вдруг остановился, завертелся, отчаянно шевеля усами, и вдруг повернул назад.
«Ах ты, тардская морда!» — подумал я, досадуя и на него, и на себя. Надо же, нашел, на кого ставить — на тупую скотину, у которой, наверное, даже страха смерти нет!
Муравей меж тем вернулся на свою шишку-плот, обежал всех прочих пленников, щекоча каждого усами и… Тут я не поверил глазам. Они все, один за другим, поползли по мосту. Время от времени «впередползущий» возвращался, чтобы проверить, все ли в порядке у следующего. Так в полной гармонии и идиллии все перебрались на твердую землю. Лишь один ошибся: пополз в другую сторону, выбрался на снег, побегал немного и замер. Заснул от холода. Я осторожно выловил его и перенес на землю.
Мне стало стыдно: скотинка оказалась человечнее меня. А я достоин своих родичей-аристократов, если вот так играю с живыми существами.
