Вурди - Колосов Владимир Валерьевич (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
Она снова шмыгнула носом. «Дура! Дура!» — мысленно сказала себе девочка, чувствуя, что уже не в силах сдержаться и сейчас расплачется, разбудит маму и вообще будет вести себя как глупая девчонка, совсем не так, как должна была бы вести себя та, взрослая, из-за которой вчера сцепились два вовсе не знакомых ей человека: вонючка охотник и нескладный парень, убежавший слишком быстро, чтобы она, Ай-я, успела сказать ему…
«Вот глупая! Он бы и слушать меня не стал. Сказал бы, таких дурочек еще поискать. Маленькая, а туда же». Ай-я взглянула на руку. Вот, пускай всего лишь грязная тряпка. Но все равно! Она не снимет ее до того дня, когда… (Девочка вспомнила ироническую усмешку матери, покраснела). Упрямо тряхнула головой — все равно! И едва не закричала от боли — кто-то страшный, безжалостный обманом проник в ее маленькое тельце и теперь рвал его на куски…
— Мамочка! Мама!
Терпеть не было сил. Ай-я судорожно дернулась, больно ударившись коленкой о ножку стола. Руки стали словно чужие. Правая висела плетью — Ай-я почти не чувствовала ее. Зато левая, с повязкой, была тяжела, ох как тяжела! Даже ведро с водой было бы легче поднять, чем эту руку. Сонный мамин голос проворчал:
— Опять бродишь, мерзавка?
Голос действовал успокаивающе.
— Мама? — встревоженно сказала девочка, боясь, что мать уснет.
— Ну что тебе?
Ай-я снова всхлипнула. И — случайно — взглядом скользнула по собственной руке.
— Что это?
— Рука?
Деревенея от ужаса, девочка смотрела на то, что еще недавно была ее рукой, а теперь…
Она попробовала пошевелить пальцами…
Пальцев не было, но то, что было вместо них, послушно поскреблось по столу.
Этот тихий скребущийся звук особенно поразил Ай-ю…
— Что это?
— Рука?
— Вишь, неймется ей по ночам. — Голос матери звучал где-то далеко. Ай-я едва расслышала его.
Приснилось?
Да! Да! Да!
— Мамочка! Мама!
Лежанка скрипнула, и до Ай-и донесся сонный голос:
— А?
Только не спи…
— Ай-я, что с тобой?
— Рука…
— Что «рука»?
— Не знаю… Мне страшно…
— Болит?
— Нет, — неуверенно сказала девочка. Боль отпустила, но лучше бы не отпускала вовсе. Она тысячу раз перетерпела бы эту боль. Даже куда более страшную боль. Даже самую-самую ужасную на свете. Лишь бы не видеть того, что видели ее глаза.
Приснилось?
Да! Да! Да!
Девочка подумала было ущипнуть себя за щеку, но тут же вздрогнула от отвращения. Ущипнуть? Чем? Этой? Рукой? Она торопливо отвернулась — не смотреть, не видеть, все, что угодно, волки, ведмеди, оно, только не эта чужая и одновременно ее собственная… Уродливая. Похожая на головешку и одновременно покрытая…
— Спи. Утром погляжу… Коли не болит, — зевнув пробормотала мать.
— Посмотри… Какая она… Странная. — Девочка вдруг успокоилась и тихо добавила:
— Ты только посмотри. Я — зверюшка, да?
— Баю-баюшки-баю. Вот так. Ляг. Дай-ка я тебя укрою. И ручку твою больную укрою. Положи ее на одеяльце… Не гляди. Незачем тебе глядеть. Я ее вот этой тряпочкой укрою. Спрячу. Вот так. Ну-ка! Что у нас с другой ручкой? Видишь? Ручка как ручка…
— Мам, вовсе нет!
— Я кому сказала не смотреть!
— Мам, а у Тишки тоже?..
— Что «тоже»?
— Ну, такое бывает, да?
— Какого еще Тишки?
— Он у реки живет.
— Не знаю я никакого Тишки.
— Это тот, из-за которого ты…
— Вот глупости! Рано тебе еще об этом думать. Ты мне вот что скажи: опять шалила, да?
— Мам, а откуда ты?..
— Да уж знаю, как не знать…
— Я колдунья, да?
— Ты горе мое луковое.
— Нет, правда, это из-за того, что я немножко…
— Ага! Значит, было?
— Да.
— Выпороть тебя хорошенько!
— За что?
— А за все! Ну-ка закрой глазки. Вот лучше, выпей.
— Ф-фу! Ты за этим на улицу бегала, да?
— И тебе нисколечки не нравится?
— Ну, если по правде — вкусно. Голова кружится. Это хмель?
— Еще какой!
— Маленьким нельзя.
— Взрослым тоже.
— Вот еще! Я сама видела…
— Ай-я, помолчи!
— Мам…
— Ты пей.
— Я так быстро не могу.
— Это потому, что говоришь много.
— Оно вязкое.
— Ай-я!
— Мам, а у тебя? У тебя такое было?
— Ай-я, не болтай.
— Это страшно, правда?
— Вовсе нет. Видишь, я не боюсь.
— А вот и неправда. Вон у тебя как руки трясутся.
— Опять глаза открыла, мерзавка!
— Оно красное… Мам, а я знаю, куда серый кролик делся. Я тогда подглядывала. Сидела под крыльцом и все видела. Ну, как ты его… Ты ведь и сейчас хлебнула, да?
— С чего ты взяла?
— А ты губы плохо вытерла. И вон на платье капелюшка. Мам, а кроликов для этого держат? Они же такие маленькие… Добрые…
— Тебе лучше?
— Ага. Только колет. Нет, щиплет… Так и надо? Да? Мам, можно я посмотрю?
— Дай-ка кружку. Хватит тебе. И смотреть нечего. Спи. Закрой глазки и спи. И не ерзай под одеялом…
— Так щиплет же!
— Ничего. Пощиплет и перестанет. У кошки болит, у собачки болит, у Ай-юшки все заживет.
— Мам, а я вурди видела!
— Ай-я, что за глупости?!
— Видела, видела! Вечером. Я к своему, с пятнышком, ходила, а он за забором прятался. В кустах. Ты ведь не моего с пятнышком убила, да? — Девочка вздохнула. — Что с тобой? Мам, ты плачешь?..
— Нет. Это так. Капелюшки. Спи, деточка. Спи. Все будет хорошо. Но кое-что я должна тебе рассказать…
Книга первая
ЕДИНСТВЕННАЯ
Часть первая
ХРОМОНОЖКА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
За ним кто-то гнался. Огромный, белый, студенистый. Растекшийся по перелескам и глазастым лужам. «Значит, недавно прошел дождь», — подумал Гвирнус. Но странное дело: он почему-то не помнил ни этого дождя, ни своей встречи с тем, что так упорно преследовало человека. Поначалу почти бесшумно — лишь легкий шорох травы да шелест листвы выдавали его присутствие. Потом все громче и громче: послышался хруст ломаемых веток, в небо взметнулись стайки потревоженных птиц, в каком-то десятке шагов от человека прямо через бурелом промчалась грузная самка ведмедя. Рычание перепуганного насмерть зверя заставило прибавить ходу. Он уже не бежал — он летел сквозь лес, задыхаясь, обливаясь липким потом, расцарапывая в кровь лицо и руки. Внезапно выскочивший из-под влажного дерна корень гиблого дерева пронзил ступню, Гвирнус захромал и без сил повалился на влажную траву.
Недавно прошел дождь, которого он хоть убей не мог вспомнить.
Почему?
Гвирнус жадно приник к теплой, попахивающей землей и брусникой луже, но, увидев свое отражение, отпрянул: яд гиблого дерева действовал быстро — себя он не узнал.
Рука сама собой зачерпнула воды.
«Вот так. Каждый сам по себе. Рука. Усмешка. Отражение. И еще то, что за спиной. И еще — лес. Деревья. Цветы. Беременная самка ведмедя. В это время они все беременные. Рыбы в небольших, разбросанных по лесу озерцах. Жирные крольчихи в глубоких норах. Женщины Поселка, которые наверняка уже растопили печи и возятся с многочисленными котелками и плошками…»
Ног он не чувствовал.
Была весна.
И было утро.
А утро в Поселке, по обыкновению, начиналось с того, что Хромоножка Бо просыпался от холода, сладко потягивался, зевал, а злые языки утверждали, что не столько зевал, сколько выблевывал остатки вчерашнего ужина с доброй порцией эля (о! этот эль! — злые языки и сами были очень даже не прочь… хлебнуть… да-с!), но сей факт мало кого интересовал, ибо главное все-таки заключалось в том, что пьяница повелитель Хромоножка Бо просыпался, и просыпался именно человеком. «Без какого-либо злого умысла, а так — чтоб подшутить над очередной хозяйкой своим неожиданным превращением из обыкновенного с виду горшка с кашей в глуповатого толстомордого верзилу с гнилыми зубами и премерзким запахом изо рта. Да-да, не злонамеренно, а всего-навсего с перепоя», — утверждали одни. «Вовсе нет, — возражали другие (а таких было в Поселке большинство), — как раз-таки пренепременно в самый ранний час, когда ни о чем не подозревающая хозяйка нежится под одеялом, а уж завидев этакого невесть откуда взявшегося верзилу с остатками каши на лоснящейся от пота физиономии, она, хозяйка, визжит, как зарезанная, и опять-таки пренепременно выскакивает полуголая, с болтающимися титьками из постели, а вот это-то пьянице повелителю и надо».
