Некроманты (сборник) - Перумов Ник (бесплатные версии книг txt) 📗
– Как здорово!!! Давай еще!!!!!!!!!!!
– Еще? – Данька нервно передернул плечами.
С одной стороны, ему не хотелось расстраивать друга. С другой – идти против неписаного закона, которому подчинялись все на аэродроме: сюда приходят, чтобы прыгать. Против законов вообще идти сложно, а против неписаных – тем более.
Но главное было «в-третьих»: Даньке была нужна жизнь. Сама жизнь как таковая. Здесь, внизу, она была повсюду – не только и не столько в охваченных жаждой неба парашютистах. Она пульсировала в воробьях, клевавших покрошенную им булку. В червяках, рыхлящих почву. В самой почве, таящей мириады грибных нитей…
Как это объяснить другу, в глазах которого только жадное желание вновь окунуться в звонкую синеву? Как достучаться до него, если обидные слова – о трусости – уже готовы сорваться с его языка?
Помощь пришла неожиданно:
– Отвяжись, – с грубоватой, но прочувствованно-неподдельной заботой буркнул парень, катавший Кольку. – Против воли прыгать нельзя.
– Почему? – Колька, на какое-то время забыв о друге, с восторгом уставился на бывалого парашютиста. – А как же…
– Смелость? – улыбнулся летун – почему-то с грустью. – Смелость – это хорошо. Но ее одной недостаточно. Иногда прыгать нельзя.
– Нельзя? – От такого поворота разговора Колька нахмурил лоб.
Как это? Там же… так… так… непередаваемо здорово! Как можно отказаться?
И Колька оглянулся по сторонам, будто ища поддержки у парашютистов. Потом перевел взгляд в небо – такое синее и манящее.
– Как так – нельзя прыгать? – не найдя ответа у окружения, вопросительно уставился он на своего тандем-мастера.
Тот присел на корточки:
– Надо уметь слышать себя. Вот он – умеет.
– Да? – Колька по-новому посмотрел на закадычного друга. С уважением и… благодарностью. Благодарностью за то, что этот всемогущий летун разговаривал сейчас с ним как с равным.
А потом выпрямился во весь рост и взял его, Кольку, за руку:
– Тебе ведь нравится у нас? Пойдем, познакомлю со всеми.
И они ушли. Данька поймал ощущения Кольки – мгновение колебания: мол, нельзя оставлять друга одного. Но оно длилось лишь секунду или две, а после порядок, властвовавший на аэродроме, целиком подчинил себе мальчишку.
Данька остался один.
Ему не было скучно, отнюдь. И даже не потому, что рядом были родители – и его, и Колькины, относившиеся к нему, как к сыну. И не потому, что кругом жили парашютисты – жизнью аэродрома, исполненной не только страха и его преодоления, но и рождающейся в результате этой борьбы невероятной свободы.
Просто здесь, на земле, была жизнь. Та самая, к которой он принадлежал и которая питала его. Которая звала его, Даньку, на помощь.
– Сейчас! – деловито отозвался он.
И, чуть задержавшись, – взлетал самолет, уносивший ввысь его друга, – бегом побежал к кромке леса.
Там, у корней дуба (а это был именно дуб, а не сумрачная ель или звонкая сосенка, Данька знал совершенно точно!), попал в беду птенец. Данька видел его – желтоватый пушистый комочек, оплетенный, пронизанный серо-сизым страхом. Видел и спешил на помощь, повторяя, как заклинание: «Потерпи».
– Потерпи! – Совсем-совсем юная девушка-парашютистка неудачно приземлилась и уже минут пять сидела на поле, держась за лодыжки и умудряясь при этом манипулировать стропами. Как именно – Данька не знал, но отчетливо чувствовал, зачем: чтобы строгий дядька, от которого зависело, пустить девчонку в небо сегодня еще раз или нет, не запретил ей следующий прыжок. Лицо у девушки было растерянно-обиженное (словно ее вот-вот оставят без сладкого). И эта вот обида перекрывала нешуточную боль в ногах.
– Потерпи! – Нескладный, но не по-детски решительный мальчишка лет восьми через поле бежал к девушке. И, хотя расслышать что-то в гуле приземляющегося самолета было почти невозможно, она уловила это его «Потерпи». Двигался он странно, отступая на полном ходу то вправо, то влево – будто обходя что-то там, в траве.
– Потерпи! – Мальчишка приложил маленькую обветренную руку, и боль утихла.
Нежданный спаситель утер капельки пота со лба:
– Тебе лучше? Ты потерпи. Я скоро!
И, прислушиваясь к чему-то, виновато добавил:
– А то он…
Что именно «он», мальчишка не договорил. Вскочил и тем же самым странным бегом, с зигзагами вправо-влево, бросился в сторону леса.
– Потерпи! – Желтоватый комочек уже совсем пропитался сизой бедой. Даньке осталось всего несколько шагов.
– Потерпи! – Мальчик остановился, протянул обе руки. Одну в направлении комочка. Вторую – вниз. И оттуда тоже шел зов – огненно-красный призыв о помощи вместо холодно-красноватой жизни дождевого червя.
– Потерпи! – Подземный житель был спасен! Его жизнь виделась Даньке тоненькой ниточкой. Просто разорвать, просто стянуть и связать расползающиеся кончики. И вот оно, снова живое. Теперь – на помощь птенцу, выпавшему из гнезда. Выпал бедолага неудачно, повредил косточки. Много-много косточек.
– Ты потрепи, – Данька гладил птенца осторожно: лечить сразу было опасно. – Потерпи, пожалуйста.
И мальчик зажмурился, уходя из этого мира и оставаясь в нем одновременно; устремляясь в другой слой, на этот раз… на этот раз… На этот раз… все-таки – жизни.
– И что с тобой делать, несмышленым? – Данька открыл глаза.
На ладошке сидел уже здоровый и зверски голодный коричневый птенец. Широко и возмущенно разевал он желтый клюв.
– Что с тобой делать, тебя спрашиваю? – насмешливо обратился к спасенному мальчик, прикидывая, как быть. Родители птенца могут не принять – такое случалось, и не раз. А времени проверять – прижился ли обратно? – не было.
Его, Данькины, родители «живность» домой не возьмут: у матери аллергия. Колькины – тоже, у них кошка. Парашютистам подкинуть? Свой же летун, «аэродромный»… Пожалуй, можно попробовать. А кому?
Данька прикрыл глаза, вспоминая, кто из прыгунов подобрее сердцем к братьям меньшим.
– «Тандем-мастер»… не подойдет. И этот – нет. И этот… – Данька сосредоточился, ощупывая внутренним зрением суетившихся на поле людей. – …А вот эта… – есть контакт!
И мальчик, едва не крича от радости, помчался обратно на поле – к той самой девушке, что баюкала еще гудевшие болью ноги. Девушку надо было еще немного подлечить, а заодно – познакомить с новым пернатым приятелем.
– А я говорю, вставай!
Данька сурово насупил брови: и кто тут «трус»? Он, не стремящийся, как все, в небо? Или девчонка, испуганно вцепившаяся в птенца, как в последнюю опору?
Из клюва прирожденного летуна торчала половина червяка. Вторая, извивающаяся, осталась в земле. Данька был доволен собой: разделил подземного жителя аккуратно, не повредив.
– Вставай! – мальчику нужно было туда, на поле.
Там озирался по сторонам уже приземлившийся Колька. Другу не терпелось рассказать, поделиться, похвастаться! Даньке не терпелось еще больше – ухватить, почувствовать, впитать Колькино счастье. Такое живое и озорное, такое емкое. Такое… Колькино. Даня так щедро черпал из внутреннего источника, помогая девушке и птенцу, что теперь глоток чистого, как колодезная вода, наполненного солнцем счастья был для него лучшим средством восстановить силы.
– Вставай! – Данька терял терпение. – А не то тот всемогущий дядька…
Какой именно «дядька» и чем он был на его, Данькин взгляд, «всемогущ», мальчик уточнить не успел: девчонка, с ужасом оглянувшись на аэродромную метеостанцию, вскочила на ноги.
Замерла, приготовившись упасть, вскрикнув от боли. Шагнула – неуверенно, едва не раздавив птицу, что держала в руках.
Но Данька был готов и к такому повороту событий: сдерживая желание броситься к другу, он успокаивал девчонку:
– Сколько тебе лет-то?
– Двадцать, – девушка сделала еще шаг. Потом еще.
