Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман (книги бесплатно txt) 📗
Маниакис испугался, что у него лопнет голова. Не только всякий находящийся в Амфитеатре мог слышать Автократора, когда тот говорил со своего места, но и на него обрушивался многоголосый шум всей громадной, заполненной людьми чаши.
Автократор подал знак Агатию. Экуменический патриарх поднялся, и под его руководством десятки тысяч зрителей хором прочли символ веры в великого Фоса. Звук голосов громом отозвался в ушах Маниакиса.
– А чтобы сделать начало грядущего года более приятным для всех, я открываю выступление лучших мимов нашей славной столицы! – объявил Маниакис.
И вновь его оглушили могучие рукоплескания толпы. Он сел и откинулся на спинку специально доставленного в Амфитеатр трона, приготовившись усладить свой взор лучшими выступлениями мимов, а также стойко выдержать те их шуточки, которые не придутся ему по душе. На Празднике Зимы осмеянию подвергалось абсолютно все, за исключением Фоса. Автократор, не пожелавший переваривать издевки актеров, мог в мгновение ока утратить благосклонность непостоянных, ветреных горожан.
– Неужели Генесий тоже позволял мимам осмеивать его? – спросил Маниакис, наклонившись к Агатию.
– Позволял, величайший, – ответил патриарх. – Однажды, когда он попытался приструнить особо язвительных актеров, народ взбунтовался, а его собственная стража явно была скорее готова примкнуть к толпе, нежели усмирять непокорных. После того случая он всегда сидел на своем месте с каменным видом, притворяясь, что ничего особенного не происходит.
– Какая жалость, – задумчиво проговорил Маниакис. – А я-то надеялся, что он создал прецедент, позволивший бы мне в случае чего перебить любую труппу, которая придется мне не по нутру.
Агатий испуганно воззрился на Автократора, но потом решил, что тот шутит, и рассмеялся.
Маниакис действительно шутил. В каком-то смысле. Впрочем, во время Праздника Зимы он был вынужден отбросить мысли о недопустимости оскорбления достоинства Автократора. Вместе со всеми прочими заботами. Народ считал, что в этот день мимы просто обязаны высмеивать человека, сидящего на троне, а от него ожидали милостивого, благосклонного отношения к представлению и мимам, как бы велико ни было его желание приказать своей охране разобраться с дерзкими актерами.
На арене появилась первая труппа. Большинство мимов было в карикатурных доспехах железных парней. Но на одном из актеров красовалось подобие императорских регалий. Представление этой труппы оказалось самым незамысловатым: железные парни без устали гонялись за “Автократором” по скаковой дорожке Амфитеатра, но так и не смогли его догнать. Толпа нашла их выступление весьма забавным. Если бы оно не касалось его самого, Маниакис, возможно, тоже нашел бы его забавным. А так ему оставалось лишь улыбаться, аплодировать и изо всех сил сдерживать обуревавшие его чувства.
Но испытание только начиналось. Одна из трупп изобразила, как Маниакис с Парсманием усердно разыскивают Татуллия, но находят лишь лошадиное яблоко. Другая развернула на арене громадную пергаментную карту империи, наверняка обошедшуюся актерам в целую кучу золотых, мельком подумал Маниакис, после чего, пыхтя от усердия, порвала ее пополам и торжественно сожгла ту часть, на которой были нанесены западные провинции. Следующая труппа изобразила бегство хитрого Автократора сперва от кубратов, а затем от макуранцев, после чего войска врагов Видессии столкнулись друг с другом и вступили в какое-то подобие пьяной уличной потасовки.
На сей раз Маниакис начал было аплодировать от души, но сообразил, что подобная встреча макуранцев и кубратов могла состояться лишь над хладным трупом империи. Интересно, подумал он, понимают ли это сами актеры и рукоплещущая публика? Очень хотелось надеяться, что не понимают.
Наконец представление закончилось. Маниакис поднялся с трона и призвал публику поприветствовать увеселявших ее – и приводивших в замешательство его – актеров. Он не испытал ни малейшего огорчения, когда зрители забросали гнилыми фруктами две не угодившие их вкусам труппы. Будь в его распоряжении пара здоровенных корзин с гнилыми яблоками, уж он бы от души попотчевал ими почти всех мимов. Но поскольку такой возможности у него не было, оставалось только делать хорошую мину при плохой игре.
Люди толпами валили из Амфитеатра, предвкушая пирушки и прочие увеселения, еще предстоявшие им в течение этого самого короткого дня и этой самой длинной ночи. Маниакис направился назад, в резиденцию, держась рядом с паланкином Нифоны. На сей раз императрица не пыталась покинуть носилки, что пролило на душу Маниакиса не меньше бальзама, чем окончание выступления мимов.
Сразу по возвращении к нему явился Камеас и доложил:
– Величайший, у южного входа ожидает колдун Альвиний. Он хотел бы побеседовать с тобой, если ты согласишься его принять.
До Маниакиса не сразу дошло, о ком речь. Когда же он сообразил, что его хочет видеть Багдасар, то ответил:
– Благодарю тебя, достопочтеннейший Камеас. Да, я приму его. Возможно, сей колдун наконец преуспел в своих трудах. Это стало бы для меня приятной неожиданностью, особенно сегодня.
Багдасар распростерся перед Маниакисом. Автократор обычно не придавал особого значения процедуре полного проскинезиса. Но не сегодня. Он был весьма недоволен своим магом и хотел, чтобы Багдасар это прочувствовал. И тот прочувствовал. Когда Маниакис наконец дозволил ему подняться, васпураканский маг сказал:
– Величайший, я прошу прощения за столь долгое время, в течение которого мне не удавалось исполнить твое желание…
– Очень долгое, – подтвердил Маниакис. – Без сомнения, почтенный маг, у тебя появился некий более важный клиент с куда более неотложным делом!
Багдасар изумленно выпучил глаза, потом неловко хихикнул:
– Величайшему угодно посмеяться над бедным колдуном!
– Дело в том, что величайшему было угодно услышать о результатах твоей деятельности гораздо раньше, – сурово промолвил Маниакис. – Сегодня Праздник Зимы, а свою просьбу я высказал почти сразу после встречи с Абивардом. Когда я говорил, что в твоем распоряжении достаточно времени, я вовсе не имел в виду все время, отпущенное мне в этой жизни!
– Величайший, иногда понять, в чем заключается проблема, куда легче, нежели отыскать правильное решение, – ответил Багдасар. – Я даже сейчас не уверен, что мне удалось такое решение найти, хотя путь к нему мне уже более-менее ясен. Но как ты справедливо напомнил мне, сегодня Праздник Зимы. Если ты более склонен нынче вечером пировать, нежели беспокоиться об упомянутых проблемах, я удалюсь с тем, чтобы вернуться завтра.
– Нет-нет, об этом не может быть и речи, – нетерпеливо сказал Маниакис. Он действительно отчетливо видел все проблемы, оставленные ему в наследство Генесием; но, как только что справедливо заметил Багдасар, одно дело – видеть, а совсем другое – найти пути к их решению. – Полагаю, я должен согласиться с тем, что ты сказал в свою защиту. Продолжай же, уважаемый маг!
– Попытка понять, чем вызваны действия того или иного человека, всегда очень мудреная и довольно ненадежная штука, величайший, – сказал Багдасар. – Иногда он сам этого не знает, а иногда причины поступка, выдвигаемые им самим, не совпадают с подлинными, в коих он не отдает себе отчета. Пытаться обнаружить истинные причины все равно что ловить слабое дуновение вчерашнего ветра.
– Ты прав, – окончательно успокоившись, согласился Маниакис. – Но можешь ли ты теперь уловить слабые звуки вчерашнего ветра и заставить их прозвучать в наших ушах?
– Во всяком случае, я могу попытаться, – ответил Багдасар. – Я пытался и раньше, но всегда неудачно. Потом я понял причину своих неудач: я исходил из того, что вопрос Абиварда проистекает из его разговоров с Сабрацем, с каким-нибудь магом из Машиза или связан и с тем, и с другим. Теперь я решил испробовать другой путь.
Не ошибается ли Багдасар? – подумал Маниакис. А может, колдуну недостает искусства или магической силы, чтобы проверить свою правоту? Но высказывать эти соображения вслух он не стал. Задавать подобные вопросы значит посеять в душе мага сомнения в его возможностях. Вместо вертевшегося у него на языке вопроса Маниакис задал другой:
