Мельин и другие места - Галанина Юлия Евгеньевна (читаем книги онлайн txt) 📗
— Теперь ступай, возьми Меч. Возьми и береги его, — сказал грозный Бог. — Когда тебе будет трудно, я приду на помощь. И если будет совсем тяжко — зови на помощь Отца моего, Сварога и мы все вместе с выручим тебя.
Сказал и исчез. Только гром пророкотал мне на прощание. А я подошел к алатырь-камню и взялся за рукоять меча. И тогда в небе прогрохотало еще раз, и молния, как будто соскользнув с ветвей дуба, заструилась к алтарю, обвила его сверкающей спиралью и стекла по мечу мне в руки. Я поднял Меч, засиявший, как грозовые сполохи, множество молний вырвалось из его клинка, испепеляя столпившуюся у препоны нежить.
Как попал к дому моего наставника, даже и не помню. Но то, что не ногами пришел, это точно. Какая-то сила подхватила меня и понесла. Я даже и моргнуть не успел, как уже стоял у порога, перед домом человека, заменившего мне мать-отца. Стоял и сжимал в руке Русский Меч, хранителем которого мне выпало стать. И то, сказать по правде, не жалел я о выбранной доле. Несмотря на свой малый возраст. Семнадцати весен от роду, отрок ранее срока ставший мужчиной и взваливший на свои плечи ношу, от которой не каждый витязь на ногах устоит. За такими размышлениями меня и застал мой учитель, вышедший из дому по какой-то своей нужде. Застал и был удивлен едва ли не больше, чем в первый раз меня увидев. Окинул меня странным каким-то взглядом и спросил:
— Вернулся уже, аль передумал за судьбой своей идти? Или мешок заплечный на меч выменял да решил в кром к князю податься ратником?
Сказал и хитро прищурился.
Так всегда у него бывало, когда хотел меня к действию какому сподвигнуть или чтоб я рассказал ему что-либо сокровенное, за семью печатями в душе укрытое.
— Ты же час тому как ушел? Передумал?
А сам на меч смотрит и синие глаза веселыми искорками играют. Тогда я и заметил, что глаза его на глаза Перуна похожи. А если и подумать как следует, то какими еще могут быть очи у детей Бога Грозы? Черными, что ли? И тогда я все рассказал Бояну. Потому как, нужен был мне совет человека, жизнь повидавшего и со всяким лихом привыкшим в одиночку справляться. Выслушал он меня и посоветовал единственно дельное, что могло быть. Схоронить меч, но так, чтоб всегда его можно было достать быстро. И жить себе жизнью простого волхва. Помогать людям да Правду прародительскую блюсти. И никому, ни одной живой душе не говорить о том, что мне судьбой уготовано. Ибо если узнают враги земли Русской о сокровище, которое способно землю отцов и прадедов оберечь одним своим присутствием, то придется мне бежать и таиться всю мою жизнь. Так я и поступил. А учитель мой вскоре покинул мир живых и отправился в пресветлый Ирий.
Воспоминания тесной чередой проходили перед моим внутренним взором. И, как и прежде, после каждого перерождения, я вспоминал вехи своей жизни. Жизни Всеслава чародея, заступника земли славянской. Первого ведуна и волшебника. Хранителя Меча. А мгновения все проплывали и проплывали. Сквозь сладкую дрему я слышал разговоры соседей в электричке, мерный стук колес на стыках рельс и голос диктора, объявляющий станции. Сознание было, как будто окутано пеленой воспоминаний. Я знал, что эти воспоминания приходят единственно для того, чтобы, вновь переродившись, подобно вечно юному Яриле, я не забыл данных обетов и не простил обид, нанесенных мне и бережно хранимой мной Родине. Погружаясь в сон дальше и дальше, я думал о предательстве, с которым не раз сталкивался на своем Пути.
Был самый конец зимы, и по-весеннему пригревшее Солнце — Золотой Щит Богов — подтопило снег на прогалинах, а лед реки Немиги за нашими спинами и вовсе стал опасным. Потемнел и напитался влагой. Перейти реку по льду, как задумывалось поначалу, было занятием самоубийственным и даже безумным. Не удержит тонкий лед, без малого, пятнадцать сотен ратников и конных витязей. В бронях и с оружием на тонком льду, мы были обречены. Я и воевода Мстан Тужирич надеялись увести войско на другой берег, который был крут преизрядно. Проводники, из местных охотников, знали тайные тропы, которыми можно было взобраться на отвесный берег. Взобраться и укрепиться. И там уж достойным отпором встретить превосходящее, мало не в семеро, войско целовавших крест под водительством трех братьев Ярославичей. Но Судьбе было угодно повернуть все по-другому, и спастись, или просто принять смерть, достойную внуков Сварога, нам, похоже, было не суждено. А сулилось нам умереть под копытами быстрой конницы, на манер Византийской, длинными копьями вооруженной. Полечь костьми, разменяв свои жизни на малую толику вражьего войска.
Ратники, измотанные переходом, но не сломленные, стояли за нашими спинами и готовились подороже продать свои жизни. В иных местах уже запели Песнь Смерти. Грузными камнями слова ее падали наземь. И, казалось, что из этих слов воины, обреченные на смерть и знавшие, что не будет им достойного погребения, складывали себе курганы. Так, слыхал я, еще при жизни поступали цари Египетские. Строили себе величественные усыпальницы, а после смерти упокаивались под их темными сводами. За моей спиной слышен был негромкий говор. Я знал говоривших. Один — кузнец, мастер каких еще поискать, ковавший в самом Киеве, второй — его младший сын, отрок четырнадцати лет отроду.
Отец был могуч. Длинные руки его, привыкшие к жару горна и тяжести молота, бугрились чудовищными мышцами, тугими, как смоленные канаты на пристани. Плечи, не про всякую дверь, были покрыты кольчугой, некогда доставшейся еще от деда, ни разу не подводившей мастера в боях. Щита кузнец не носил, а бился огромным молотом на саженной рукояти. Я видел, как ударами этого молота кузнец сносил вершников вместе с конями. И те разлетались в стороны подобно камешкам из-под конских копыт. Звали кузнеца Тур Звенятич. Прозывали его Буй Тур.
Сын же его, Замятня Турич, хоть и был молод, но силой обещал со временем превзойти батюшку. По молодости лет был он высок и гибок. И пока еще только неукротимый огонь в глазах делал похожим его на отца. Лицом же молодой воин был в красавицу мать, сгоревшую вместе с двумя дочерьми и средним сыном в доме, где застала их толпа, ведомая черноризными братиями. Младшего сына отец впервые тогда на торг с собой взял, так и выжили. А старший сын давно уж предал прародительскую веру и был проклят отцом до седьмого колена. Может быть, сулила им Судьба сойтись сегодня под светом Ока Богов грудь в грудь, не на жизнь, а насмерть. А может, и нет. Как знать? И теперь мстили. Люто, и не зная жалости, бились отец с сыном плечо к плечу. И на их счету были уже десятки поверженных в яростных схватках. Казалось, на кузнеца и его сына сходил дух неистового первого кузнеца — Кия, — который вел их в бою и оберегал для какого-то свершения. Таких, как эти отец и сын было множество в нашем войске. Но те, кто стоял против нас, были отдохнувшие и сытые воины новой веры, как проказа заполонившей славянские земли. И бились они не менее яростно, защищая Белого Христа, чем те, чьей долей было сложить головы за веру, пращурами заповеданную.
Из леса показались первые вершники авангарда Ярославичей. Не хоронясь и не боясь стрел (их у нас уже давно не было), сплошным потоком выезжали они на узкую, в перестрел шириной, прибрежную кромку. Выезжали и останавливались, не торопясь кидаться в бой. Они пришли побеждать и не рвались умирать попусту. Впереди войска, как и положено князьям, знавшим себе цену, показались братья Ярославичи. Справные войны, в былые времена с такими бы не погнушался пировать за одним столом в княжьей гриднице. Но с врагом не за столами дубовыми пировать потребно, а звенеть мечами на пиру щитов, как говорят норманнские сказители — скальды.
А вслед за братьями, с хоругвями и песнопениями, появились священники Христа. Фанатики, решившие привести к спасению людей, если не словом пламенным, так хоть сталью холодной. Вышли и встали позади князей, перекрыв путь вершникам. Как бы говоря своим присутствием: Придите в лоно нашей веры, и мы заступим вас от лютой сечи и от смерти. Наш Бог, имя которому Любовь, не чета вашим идолам, в кострах очищающим горящих. Смотрел я на это, и думы становились одна мрачнее другой. Понимал, что погибнем все. Если я не сделаю того, чего делать был не должен. Если не отдам Меч, в котором теплилась сила Перуновых молний. Сняв Меч с пояса, я обернулся к кузнецу и его сыну:
