Последний свет Солнца - Кей Гай Гэвриел (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
У него осталось мало воспоминаний о проведенном вместе времени, пока мальчик рос. Некоторые люди любят поговорить, рассказать истории, сидя у очага дома или в таверне, — такие далекие от правды, что остается лишь смеяться. Его первое убийство в таверне случилось из-за того, что он посмеялся над человеком, который рассказал подобную историю. Торкел не был рассказчиком, никогда им не был. Язык может принести беду быстрее, чем все остальное. Он ни с кем не советовался, хранил свои воспоминания. Если другие на Рабади рассказывали мальчику сказки о его отце — правду или ложь, — ну, Берн сам научится в них разбираться или не научится. Никто не брал Торкела за руку, когда он был мальчишкой, и не учил его, как себя вести, когда сходишь на берег во время бури, на скалы, и видишь, что тебя ждут вооруженные люди.
Сидя в этом лесу, который лежал непреодолимой преградой между землями сингаэлей и англсинов, бодрствуя, пока двое молодых людей спали, он неожиданно вспомнил один давний вечер. Летние сумерки, нежные, как девушка. Мальчик — восьми лет, десяти? — пошел вместе с ним чинить дверь сарая. Берн нес инструменты отца, вспомнил Торкел, и до смешного этим гордился. Он починил дверь, и они пошли куда-то — он не помнил куда, к границам их участка, — и почему-то он рассказал Берну историю того набега, когда королевская стража англсинов устроила им засаду вдалеке от моря.
Он и правда нечасто рассказывал старые истории. Может быть, именно поэтому тот вечер остался в памяти. Аромат летних цветов, ветерок, камни — он теперь вспомнил, что прислонился к камню у северной границы их участка, а мальчик смотрел на него снизу и слушал так напряженно, что это вызывало улыбку. Один вечер, одна история. Они вернулись потом домой. Только и всего. Берн даже не вспомнит этот вечер, он уверен. Не произошло ничего примечательного.
Берн вырос, отрастил бороду, покинул остров. Их земля пропала; дом изгнанника всегда достается кому-то другому. Можно сказать, что мальчик сделал свой выбор, но можно также сказать, что Торкел отнял у него возможность выбора, поставил в такие обстоятельства, когда ядовитый змей вроде Ивара Рагнарсона может угадать, чей он сын, и отомстить за то, что случилось в Бринфелле. Можно сказать, что отец отправил его на эту развилку дорог.
Даже в таком случае можно найти повод посмеяться над всем этим сегодня, если у тебя соответствующее чувство юмора Все. что тебе нужно, — это подумать об этом. Взять хотя бы их троих в этом лесу. Алун аб Оуин в действительности здесь потому, что очень разозлился из-за своего брата. Ательберт приехал из-за отца, явно — ему необходимо утвердить себя в глазах Элдреда и в своих собственных. А Торкел Эйнарсон, изгнанный с Рабади, находится в лесу — если говорить правду — из-за своего сына.
“Кто-нибудь должен сложить об этом песню”, — подумал он, качая головой. И сплюнул в темноту. Он слишком устал, чтобы смеяться, но он готов был это сделать, почти.
Тихий звук. Серый пес, Кафал, поднял голову, словно наблюдая за человеком, будто следя за его мыслями. Это животное внушало тревогу, он нечто большее, чем от него ожидаешь.
Торкел понятия не имел, в какую сторону поплыли корабли Йормсвика, никто из них не знал этого. Это отчаянное, глупое путешествие может оказаться совершенно ненужным. С этим необходимо смириться. Можно умереть вообще ни за что. Ну и что? С поводом или без повода, все равно мертвый есть мертвый. Он уже и так прожил дольше, чем надеялся прожить.
Он услышал другой звук.
Опять пес; Кафал встал и застыл, подняв голову. Торкел моргнул от удивления. И тут животное заскулило.
И услышав этот звук от такого пса, Торкел до смерти перепугался. Он вскочил на ноги. Его сердце сильно забилось еще до того, как он тоже уловил этот запах.
Сначала этот запах, потом звуки, он совсем ничего не видел. Остальные двое вскочили, выдернутые из сна первым громким треском, словно их вздернуло на веревочках, как кукол. Ательберт начал ругаться; оба выхватили мечи.
Никто из них ничего не видел. Вокруг темнота, которую не может пронзить взгляд человека, звезды и луна закрыты окружающими деревьями в черно-зеленых летних листьях Озеро рядом с ними — черное, совершенно неподвижное.
Такие озера, подумал Торкел с опозданием, находятся там, куда приходят пить или охотиться создания, которые правят ночью.
— Святая кровь Джада, — прошептал Ательберт, — что это?
Если бы Торкел был не так испуган, он мог бы отпустить непристойную шуточку. Потому что они почувствовали именно запах крови. И плоти: остро пахнущей, гниющей, словно добычу оставили на солнце. И за этим запахом — запах земли, тяжелый, глинистый, и вместе с ними — запах зверя.
Еще один звук, резкий, раздался в темноте, что-то сломалось: дерево. Ветка. Ательберт снова выругался. Алун продолжал молчать. Пес снова заскулил, и рука Торкела на молоте задрожала. Один из коней вскинул голову и громко заржал. Теперь их присутствие не было тайной, если и было ею раньше
— Станьте ближе, — резко приказал он шепотом, хотя теперь вряд ли стоило соблюдать тишину.
Двое других подошли. Алун все еще держал обнаженный меч. Ательберт вложил свой меч в ножны, взял лук, зарядил стрелу. Ничего не видно, некуда стрелять. Что-то тяжело упало за деревьями. Неизвестно, что там, но оно достаточно большое, чтобы ломать ветки.
И именно в это мгновение в мозгу Торкела вспыхнул образ и остался там, словно укоренившись. Он стиснул зубы, чтобы не закричать во весь голос.
Он всю жизнь был бойцом, видел, как вылетали мозги и внутренности и лежали скользкой массой на пропитанной кровью земле, смотрел, как горит лицо женщины, обгорает до костей. Он видел казнь кровавого орла, видел, как заложника-каршита разорвали на части, привязав к скачущим коням, и ни разу не дрогнул, даже трезвым. Это северная земля, и жизнь такая, какая она есть. Происходят жестокие вещи. Но теперь его руки тряслись, как у старика. Он даже подумал, что сейчас упадет. Он вспомнил бабушку, умершую давно, которая знала о таких вещах, как это создание здесь, в ночи, и может быть, даже знала его имя.
— Слепой глаз Ингавина! На колени! — прохрипел он, слова сами вылетели изо рта, вырвались у него. Но когда он поднял глаза, то увидел, что другие двое уже стоят на коленях на темной земле у озера. Запах, доносящийся с противоположного края поляны, буквально сбивал с ног. Торкел предчувствовал появление чего-то уродливого и громадного, древнего, чему никак не могут противостоять три человека, хрупких смертных, в таком месте, где им быть не следует.
Охваченный ужасом, совсем забыв об усталости, Торкел посмотрел на двух людей, стоящих рядом с ним на коленях, и принял решение, сделал выбор, ступил на тропу. Боги призывают тебя к себе — где бы и какими бы они ни были, — когда им заблагорассудится. Люди живут и умирают, зная это.
Он остался стоять.
Во всех нас страх и воспоминания переплетены сложным и все время меняющимся образом. Иногда именно нечто невиданное остается в памяти и пугает еще долго. Оно проскальзывает в сны у размытых границ бодрствования или является, когда мы только что проснулись в туманный час рождения утра. Или обрушивается на нас подобно удару в ярком сиянии полдня на базарной площади, полной народа. Потом нам никак не удается отделаться от того, что вызвало у нас смертельный ужас.
Алун никогда не узнал об этом, так как это не то, о чем можно говорить словами, но образ, аура, возникшая в его воображении, когда он опустился на колени, была точно такой же, как та, что Трокел Эйнарсон ощутил внутри себя, и Ательберт осознал то же самое в темноте на той поляне.
Этот запах для Алуна означал смерть. Разложение, гниение, то, что было живым, но перестало им быть уже давно и все же еще двигалось, продолжая гнить, томиться сквозь деревья в каком-то огромном теле. У него возникло представление о создании более крупном, чем по праву могло обитать в этом лесу. Сердце его сильно билось. Благословенный Джад, бог Света, бог за Солнцем: разве он не должен защищать своих детей от таких ужасов, как этот, чем бы он ни был?
