Ненаследный князь - Демина Карина (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Аполлон старательно пучил глаза и хлопал ресницами.
— Я поняла. — Евдокия руку попыталась вырвать, но хватка у Аполлона была мертвой.
— А еще она дышить! — произнес он и старательно засопел. Судя по всему, бедная Брунгильда Марковна, очарованная неземным Аполлона образом, страдала одышкой. — И сопить. Со смыслом.
Сопение со смыслом, вне всяких сомнений, было серьезнейшим аргументом в пользу Аполлоновой версии.
— Намедни пришла в комнату, принесла пахлавы медовой и еще петушка на палочке. Я ж петушков страсть как люблю. А потом и говорит, дескать, у вас, Аполлон, губы в меду, сладкие… так оно и понятно, что в меду, после пахлавы…
Он, выпустив-таки Евдокиину ладонь, потрогал нижнюю оттопыренную губу, убеждаясь, что более нет на ней меда.
— И лезет с платочком. Я-то подумал, что вытереть хочет. Маменька мне всегда губы вытирает, чтобы аккуратным ходил, а эта… — он потупился и густо покраснел, — поцеловала…
— А ты?
— А я… я сбег. Мне маменька говорила, чтоб, если вдруг такая оказия приключится, чтоб бег… и я ночь на вокзале сидел. На вокзале холодно. И еще тетки пирожки продавали, я попросил одного, а оне — денег… откуда ж у меня деньги-то? Пирожки-то черствыя, вчерашние… я, когда торговать стали, так и сказал всем, мол, дрянные у них пирожки! Я ж сам видел, как грели и маслом мазали, будто бы только-только жаренные. Ложь все! А они драться…
Аполлон дернул подранный ворот рубахи.
— Насилу сбег!
— Меня-то как нашел?
— Так это… у Брунечки в Гданьске дом есть. Она меня на воды привезла. Для вдохновения. Ее покойный супружник очень водами вдохновлялся. А в парк мы давече гулять ходили. Меня Брунечка в свет выводила… я ж поэт… и я новый стих написал. Хочешь послушать?
Евдокия покачала головой. Смотрела она отнюдь не на Аполлона, который встал и грудь расправил, кое-как одернув подранную рубаху, снял с плеча паутинку и произнес:
— Я сижу на пляжу! И на бабу гляжу!
— Молодец, — ответила Евдокия.
В настоящий момент ее куда больше занимали панночка Белопольска и Лихослав, без всякого стеснения ее разглядывавший. Тоже о Серых землях рассказывать станет? Или воздержится? Шляхетным панночкам, даже таким, как эта, про Серые земли слушать непристойно.
У шляхетных панночек нервы.
— И Брунечка говорит, что у меня талант! Что мне делать, Дуся?
Сложный вопрос. Евдокия вот сама не знала, что ей делать… и, повернувшись к Аполлону, спросила:
— Аполлон… скажи… а она тебе нравится?
Он зарозовелся и, смутившись, сказал:
— Она хорошая… у нее цельный дом есть, свой. Красивый… с коврами красными. И еще статуями, она говорит, что и с меня статую сваяют, но опосля, когда я известным стану… буду варваром. А я варваром быть не хочу!
— А кем хочешь?
…Лихослав о чем-то мило беседовал с панночкой Белопольской, и та хихикала, стреляла глазками, прижимала руки к груди…
— Принцем, — шепотом признался Аполлон. — Или королевичем.
— Королевич у нас уже имеется…
Его правда — имеется, вон стоит в стороне, наблюдая за Лихославом. И взгляд-то у его высочества внимательный, задумчивый такой взгляд…
— И что? — Наличие королевича Аполлона ничуть не смутило. — Я же ж лучше! Он вон мелкий какой, плюгавый, а я…
Он расправил плечи и кулаком себя в грудь ударил.
— Я так и сказал, что буду королевичем, а она сказала, что я ничего в художественной концепции не смыслю… но все равно Брунечка хорошая… и у нее кухарка такие пироги печет! С грибами! А еще с луком зеленым… и с капустою… с капустою лучше всего…
Аполлон вздохнул и, взяв Евдокию за руку, спросил:
— Что мне делать?
— Жениться. — Евдокия заставила себя не смотреть.
В конце концов, ничего еще не решено… и Лихослав не просил ее замуж выходить… а если и попросит, то…
— Жениться? — Аполлон поскреб расцарапанную щеку. Подобная мысль, похоже, в голову ему не приходила. И, ошарашенный ее новизной, Аполлон силился охватить ее всецело.
— Так и скажи, когда она станет тебя домогаться. Сначала в храм, а потом и остальное, чтобы по-честному.
Аполлон задумался. Думал он медленно, но основательно, от напряжения, видать, шевелились крупные розоватые уши, ходила нижняя челюсть, а длинные Аполлоновы ресницы подрагивали. И Евдокия не без интереса наблюдала, как хмурое обреченное выражение исчезает с лица будущей знаменитости, которую, несомненно, воплотят в камне, не то в образе варвара, не то — королевича…
— Жениться, — повторил Аполлон решительно. — И женюсь! Брунечка добрая, она мне собаку купит…
Он поднялся, отвесил Евдокии земной поклон, мазнув ладонью по примятой траве, и шагнул в кусты, которые печально затрещали. Аполлон исчез, оставив на скамеечке расшитый платок и бусину…
Мазена Радомил держалась с равнодушной отстраненностью человека, который точно знает, что пришелся не ко двору, однако же отступать не намерен. Более того, ему совершенно все равно, что о нем подумают люди иные.
— Поздравляю с чудесным излечением. — Первой к Мазене подошла Ядзита и опустилась на скамеечку, которые по случаю пикника были украшены веточками остролиста.
— Никакого чуда, — ответила Мазена.
— Да неужели? — Панночка Белопольска всплеснула руками. — Вы же были так больны! Так больны! Вот у нас в городе, ежели человек так сильно болеет, то его целители в жизни не отпустят из лечебницы! Небось когда в прошлом годе с мэровой дочкой красная сыпка приключилась на всю ее морду, а морда у нее здоровая, почти как у дядечкиной породистой свиноматки… Вы не подумайте, что я наговариваю, потому как дядечка свою свиноматку ну очень любит… и мэр, значит, тоже… не свиноматку, конечно, а дочку…
Губы Ядзиты дрогнули. Мазена лишь брови приподняла, но смолчала.
— Так вот, и побило ее на прыщи, мелкие такие, красненькие… ну как при сыпке-то бывает. Мне ничего, я ж переболевшая, а она, значит, нет… так ее лекари в лечебнице… и-зо-ли-ро-ва-ли. — Сложное слово панночка Белопольска произнесла по слогам и, не сбившись, победно выдохнула. — На цельную седмицу! А потом еще две запретили из дому выходить, чтоб, значится, заразу не разносила… хотя я вам скажу, что она и без красной сыпки такая зараза…
Ядзита тихо засмеялась:
— Тиана, вы… очень непосредственный человек.
— Так ведь у нас в Подкозельске все такие…
— Страшный город…
— Почему? Не страшный вовсе. Очень даже красивый…
— Мы верим. — Мазена провела пальцами по щекам. — Мне повезло. Проклятие… не зацепилось.
Себастьян с трудом сдержался, чтобы не выругаться. Не зацепилось? Да по тому, что он видел, это треклятое проклятие не просто зацепилось, но корни в Мазену пустило.
— Удивительное везение, — Ядзита накрыла ладонью полупрозрачную руку Мазены, — мы так рады, что ты снова с нами…
Говорила она почти искренне, и Мазена слегка наклонила голову.
— …и, стало быть, Заслава с Элюшкой тоже вернутся? — поинтересовалась панночка Белопольска.
— Заслава? Элюшка? — Мазена нахмурилась, верно, вспоминая, кто это такие.
— Целительницы, — подсказала Тиана, — которые вам помогать кинулись… Заслава была чудо до чего хорошенькой! И такой доброй! Никто-то не дернулся даже, а она… и потом еще Элюшка, да… мы с ними-то вовсе незнакомые были, а жаль премного.
— К сожалению, они были добры, — Мазена провела ладонью по подолу платья, будто пересчитывая жемчужинки, на него нашитые, — но не слишком умелы. И неосторожны. Проклятие перешло на них.
— Какой ужас. — Ядзита произнесла это так, что стало очевидно: ничего ужасного в случившемся она не усматривает.
— Мой отец, конечно, позаботится о несчастной Заславе… у нее большая семья… и Радомилы умеют быть благодарными.
…и благодарность, надо полагать, проявят, открыв счет в банке.
Себастьян помнил досье. Четверо сестер, среди которых Заслава старшая. Род старый, но не древний, и обедневший в последние годы. Из приданого — наследная красота, слабый целительский дар, который наследовался по женской линии, и небольшое поместье, одно на четверых… Конкурс шансом для одной… и деньги Радомилов помогут семье, вот только… Заславе путь отныне или в приживалки, или в Ирженин монастырь.
