Бесовские времена (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна (читать книги регистрация txt) 📗
Однако, если о личности убийцы догадались Франческа Бартолини и Иоланда Тассони — то неужто у него мозги хуже, чем у женщин? Что они могли понять? И о ком, если оказались убитыми — одна в коридоре, другая — у себя в комнате? При этом Тассони была ещё и изнасилована. Но в те дни дворцовые потаскуны не шлялись по фрейлинам — герцогинь не было, не было и дежурств — все были на виду.
Джанмарко Пасарди, видимо, ни в чём не виноват. Он не знал ни о жульничестве, ни о намерениях негодяя. Но он знал самого убийцу в лицо — и его не стало. Не стало единственного человека, который мог твёрдо назвать имя. Невозможно было понять, убили его раньше, чем Франческу, Иоланду и Антонио — или в один день. Нельзя установить — в какой последовательности убиты эти четверо: кто стал первой жертвой убийцы, а кто — последней. Но один — Антонио — отравлен, а трое остальных — зарезаны. Последние убийства — дагой — говорят о том, что убийца понимал, что не сможет заставить свои жертвы выпить или разделить с ним трапезу. А убийство Франчески — в наиопаснейшем месте, в коридоре, было свидетельством того, что убийца не мог ждать ни минуты. Что поняла Франческа? Что она могла понять?
Но теперь Тристано подлинно осознал правоту Даноли и Портофино. Он искал мерзавца — откровенного и явного, как Пьетро Альбани. Нет. Убийца был оборотнем. Для Антонио он был другом и внушал доверие. С ним выпила Черубина Верджилези и его ни в чём не подозревали Джезуальдо Белончини и Тиберио Комини. Кто этот подлец, внушающий абсолютное доверие своим жертвам?
Снова был вызван Ладзаро Альмереджи, и его вид, подлинно больной и изнуренный, удивил д'Альвеллу.
— Что это с тобой, Ладзарино?
Хоть только накануне Ладзаро слёзно каялся в грехе постоянной лжи, сейчас согрешил снова. Извиняло грешника только то, что он не извлекал из оного искажения истины никакой пользы для себя.
— Перебрал с вечера…
Тристано д'Альвелла недоверчиво покосился на дружка, ибо винных паров возле него совсем не заметил, но подумал, что это неважно.
— Ты сказал, что Франческа Бартолини сама тебя нашла и хотела поговорить…
Лицо Альмереджи окаменело.
— Да. Она странная была. Словно пьяна слегка. Глаза горели…
— Что она точно сказала?
— Что ей посоветоваться со мной нужно об очень важном. Это неотложно, мол. Я сказал, что к герцогу иду, а после зайду к ней, сразу. Я заинтересовался. Она не в себе была.
— И больше ничего?
Альмереджи покачал головой.
— А до этого ты её когда видел?
Ладзаро нахмурился.
— С Троицы я к ней не заглядывал.
— Что так? Не твоя очередь была? А! Понимаю, Чурубины не стало и у Франчески вы все и столпились. Так ведь Альбани сбежал… как это ты себя отодвинуть позволил?
Лицо Ладзаро Альмереджи перекосилось. Он взъярился.
— Плевал я! Дела были! Я, что, без шлюхи не обойдусь? — он поймал ошеломлённый взгляд д'Альвеллы, и ещё больше взбесился, — не ходил я к ней. Не ходил. Кто был у неё накануне — не знаю. Она сама меня нашла. Сама. Слышишь?
— Не глухой. Слышу. Так вот — пойди и вынюхай, запряги денунциантов, узнай, кто был у неё накануне. С кем она виделась, с кем разговаривала? Она что-то поняла об убийце либо узнала его. Возможно, Черубина что-то сказала ей, и она вспомнила это на досуге.
Ладзаро и сам это понимал. Ему мучительно не хотелось сейчас вертеться возле покоев Черубины и Франчески, но служба есть служба. Он понуро поплелся выяснять обстоятельства убийства, при этом сам Альмереджи начал ловить себя на странной, временами поднимающейся из утробы злости: убийца стал раздражать его. Что за неуловимая тварь? Что заставляет его убивать? Он действует продуманно, удары наносит молниеносные. Мелькает в портале фрейлин, но его никто не видит… Он сел в нише коридора. Мерзавец мог нанести удар и по… по любой из фрейлин. А помешать он будет бессилен…
Тут Альмереджи заметил Глорию Валерани. Старуха отперла дверь в чулан, потом открыла ключом сундук, вытащила оттуда шматки старого сала, и тут заметила его.
— Чего тут расселся, Ладзарино? Напугал меня… — старуха Валерани отпрянула от ниши. Тут Ладзаро разглядел, что под ногами её кружили два кота — серый и полосатый.
— Что вы тут делаете, донна Глория?
— Как что? Котов хочу покормить. Хозяйка-то их уже не накормит…. — Коты, и вправду, урча, набросились на сало.
— Вас не было, когда Иоланду убили?
— Я слышала, как в ее комнате что-то упало, но значения не придала, к сыну пошла. А вернулась — узнала, что Франческу убили, шум поднялся, а у Иоланды за стенкой — тихо было. Это госпожа делла Ровере не дождалась её с поручением — и встревожилась. Велела двери ломать. Тут всё и всплыло.
— А Франческа к вам заходила перед смертью?
— Днем заглядывала за лавандой. Волновалась что-то.
— Она вам доверяла. Не рассказала, в чем дело?
Старуха покачала головой.
— Тебе ли не знать, Ладзарино, что у неё ни осторожности, ни здравомыслия отродясь не было?
Ладзаро вздохнул. Это он знал.
Между тем в дверь д'Альвеллы тихо стучали. Подеста поднял голову и увидел молодую женщину, укутанную в серую вдовью шаль. Она была бледна и слаба, но старалась держаться с достоинством. Подеста молча разглядывал вошедшую, пытаясь вспомнить, где видел её, что-то мелькало в памяти, но тут же и расползалось.
— Кто вы?
Женщина тяжело вздохнула.
— Диана… Я…
Подеста поднялся. Он вспомнил. Это была Диана Эрризи, дочь Руффино, разорившегося торговца сладостями, семья жила рядом с его палаццо, но съехала на окраину около двух лет назад. Девица, что и говорить, изменилась, не иначе похоронила отца. д'Альвелла опустил руку в карман и вытащил горсть золотых монет.
— Возьми. Что, отец умер?
Диана Эрризи кивнула, но не протянула руку к деньгам.
— Я не хотела приходить, но отец перед смертью сказал, чтобы я встретилась с вами. Я не нуждаюсь. Рикардо обеспечил меня и сына, но отец сказал, чтобы я… теперь все изменилось, и даже если вы… просто… — Диана умолкла.
Подеста наморщил лоб, пытаясь понять пришедшую.
— Что просто? Ты о чем? Ты замужем, что ли? — обронил он, заметив на пальце девицы кольцо.
— Рикардо и я… мы поженились. Он не мог сказать вам, говорил, что вы никогда не разрешите ему жениться на мне, и нас повенчал мой дядя, отец Руджеро… Малыш родился началом поста, и, когда Рикардо умер, мой отец говорил, что я должна сказать вам… но Рикардо положил на мое имя тысячу флоринов, нам хватает, просто перед смертью отец велел мне сказать вам.
Подеста молчал, чувствуя, как спирает дыхание и движется под ногами пол.
— Ты… родила моему сыну ребенка? Но… он никогда…
Диана торопливо кивнула.
— Я знала, что Рикардо скрывал… Но мы не нуждаемся — в третий раз повторила она, — просто отец говорил, чтобы я сказала вам.
— Где ребенок? — д'Альвелла смерил вдову напряженным взглядом. Он не то, чтобы не доверял словам пришедшей, просто мысли в нем странно остановились, он вдруг перестал думать.
— Я привела его.
Подеста стремительно поднялся.
— Приведи.
Диана исчезла за дверью и минуту спустя появилась с черноволосым и черноглазым мальчуганом. Малышу было около трех лет, и Тристано обмер. Если бы он не поверил рассказу, то теперь не мог не поверить глазам. Испанская кровь проступала, контуры лица ребенка повторяли контуры лица сына, смуглая кожа отливала старым медом, на Тристано смотрели глаза Рикардо. Он на негнущихся ногах сделал несколько шагов к ребенку.
— Как его зовут? — язык его почти не двигался, цепляясь за пересохшее нёбо.
— Рикардо назвал его Тристано…
Подеста подтянул к себе малыша и сжал судорожным объятием.
Глава 18. В которой Аурелиано Портофино уже не зовет Ладзарино Альмереджи прохвостом, а граф Альдобрандо Даноли завершает свой земной путь
Чума, вернувшись от герцога, застал у Камиллы Лелио. Ему показалось, что они слегка повздорили, но Портофино, откланявшись, на прощание улыбнулся сестрице тепло и дружески. Дело же было в том, что по приходе отец Аурелиано неожиданно спросил у Камиллы, каковы планы на будущее у синьорины Гаэтаны? Та ответила, что Гаэтана хочет покинуть двор и вернуться в палаццо Фаттинанти.
