Королева войны - Крес Феликс В. (список книг .TXT) 📗
Агатра так и не отправила это письмо. Возбужденная и разгоряченная, она хотела выкрикнуть вслух все, что ее распирало, хотела поделиться новостями с будущим командиром, которая еще не знала, что им станет. Но не существовало столь надежных гонцов и столь безопасных дорог, которым можно было бы доверить подобное письмо. Содержавшиеся в нем сведения для группировки Ахе Ванадейоне стоили любой суммы золотом. А Непостижимая Арилора, госпожа военной судьбы, любила сурово наказывать тех, кто с пренебрежением относился к ее законам… Тысячник-комендант гвардейского легиона прекрасно это осознавала.
Тереза получила письмо Агатры из собственных рук новой подчиненной, лишь когда та сама появилась в Акалии. Но до этого тысячница пограничья получила распоряжения из Кирлана и взглянула на новый белый мундир, вырезанный квадратными зубцами. Взглянула, но не могла еще надеть — ее повышение было пока военной тайной. Она получила мундир и знамя, единственные в своем роде — полностью белые, без нашивок цветов провинции; мундир украшали лишь узкие серые полоски почетного сотника гвардии. Ей предстояло командовать войском, состоявшим из солдат двух краев и Тройного пограничья.
Тереза получила повышение благодаря тому, что ее императорское величество Васенева, послав мужу мелко исписанный листок, сказала ему кое-что, что немало улучшило бы настроение снятого с поста Т. Л. Ваделара, первого наместника трибунала в Акалии:
«Может, ты и прав, Авенор? Может, я должна верить армектанке, которая безупречно несет свою службу? Вместо того чтобы совершенно безосновательно опасаться роста ее силы и значения, разгадывать планы, которых наверняка не существует… Мои намерения назвали сегодня глупыми, подумай только. Но возможно, не без причины. Пусть будет так, как того хочешь ты и твои военные. Я отказываюсь от своих возражений».
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Рыцари и солдаты королевы
31
Княгиня лишь один раз примерила свои роскошные доспехи, изготовленные для нее по приказу князя Левина. Одетая в позолоченные латы — совсем легкие для подобного изделия, — она с лязгом и грохотом сделала полшага вперед, после чего рассмеялась.
— Что ж, в них можно передвигаться, — сказала она. — Уже лучше, чем я ожидала. Ну же, снимите их с меня! Хайна, есть что-нибудь, что может надеть женщина, идущая на войну? Все равно, под платье или на платье, лишь бы весило чуть поменьше.
Хайна загрузила работой оружейника, латника и портного. Отличные плетеные кольчуги, тонкие, но плотные, покрыли серебром. Их подогнали к военным платьям княгини, синему и серому. В стальных рубашках спереди были предусмотрены отверстия, позволявшие продеть через них вшитые в платья ремни. Эзена выглядела в них как женщина, а груз ей приходилось нести немногим больший, чем когда ей приходило в голову нарядиться в какое-нибудь из торжественных парчовых одеяний. Третьи доспехи ее высочества, предназначавшиеся для коричневого платья, были покрыты медью и золотом — короткий чешуйчатый панцирь, более прочный, чем обе посеребренные кольчуги, но, к сожалению, более тяжелый. Эзена слегка повозмущалась, но Хайна настояла на своем.
— Ваше высочество, — сказала она, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты не отправилась ни в какой поход, а уж в особенности позабочусь о том, чтобы ты держалась подальше от сражений. Но если, однако, до этого все же дойдет, то ты будешь носить панцирь. Или ты предпочитаешь легкую кирасу? Кольчуги пригодятся тебе в пути, но на поле боя не остановят стрелу из лука, а тем более из арбалета. Выпущенную с близкого расстояния тяжелую стрелу, впрочем, ничто не остановит, но какая-нибудь шальная, залетевшая издалека, эту чешую не пробьет. Принести кирасу? Ну, значит, все, ваше высочество.
С тех пор прошло три месяца.
Эзена несколько раз приказывала предъявить ей все военные платья и доспехи к ним. Она тоскливо смотрела на них, иногда примеряла — и отдавала распоряжение унести. Она смертельно скучала, пока вдруг не выяснилось, что она плохо, даже очень плохо ездит верхом. Когда ей сообщили правду, она разозлилась. Досталось всем.
— Я сижу тут и сижу, ничего не делаю, а потом оказывается, что я не умею ездить! Кто должен об этом знать? Я?
Несчастный конюх показал ей конюшни Сей Айе. Все без исключения лошади, которые понравились княгине, совершенно ей не подходили. Она не имела ни малейшего понятия о лошадях, но безошибочно выбирала пышущих огнем из ноздрей, едва объезженных жеребцов, которые любому всаднику принесли бы много хлопот. В конце концов выбрали выносливого мерина и двух кобыл — неприхотливую армектанку и большую, со стройными ногами, дартанку с Золотых холмов, быструю как ветер, которую охотно бы оседлал каждый курьер имперских войск. Эзена жаловалась, злилась, возмущалась, но ежедневно с железной выдержкой брала уроки верховой езды, как в женском, так и в мужском седле. Привыкнув к неприятным занятиям, она позвала Хайну и напомнила ей о давно данном обещании.
— Ты собиралась научить меня пользоваться оружием. Ты показывала мне, как держать копье и кинжал, но это было еще при жизни князя, и я ничего уже не умею. Забыла.
Хайна, давно переставшая предлагать уроки (поскольку Эзена лишь отмахивалась), даже в лице не переменилась. Из одной комнаты выбросили всю обстановку. Эзена посмотрела на Черную Жемчужину, которая что-то сделала с копьем — непонятно что, поскольку вращающегося древка вообще не было видно, — увидела совершенный ею в воздухе кувырок, уставилась на висевший на стене деревянный щит, в середину которого ударило изящное острие, потом снова посмотрела на довольную невольницу, которая шла от противоположной стены, чтобы выдернуть брошенное оружие, — и молча вышла из комнаты. После долгих уговоров она вернулась туда через несколько дней. На следующее утро она готова была убить свою Жемчужину, но не могла встать с кровати, чтобы ее найти. Хайна пришла сама, запихнула ее высочество в горячую ванну, высушила, натерла маслами, а вечером снова забрала в комнату для упражнений.
Так шли дни. Уроки верховой езды и размахивания кинжалами прерывались лишь тогда, когда княгиня впадала в тоску. Во всем дворце не было тогда никого, кто способен был ее хоть на что-то уговорить. Однако в конце концов она всегда звала посланника — и все уже знали, что на следующий день будет лучше. Может быть, даже совсем хорошо.
— Ваше высочество, — сказал Готах, — нет такой шутки, которую можно повторить сто раз. Вернее — повторить, конечно, можно любую, только никто уже не станет смеяться. Что ты вытворяешь, девушка?
«Девушка» уже несколько дней демонстрировала, что она прачка родом из Армекта. Если не требовалось, она вообще не говорила по-дартански. Сейчас она сидела — с самого утра, хотя был уже ранний вечер и снаружи начало темнеть, — в своей узкой комнате. Еды она не принимала — еще чего… Мудреца Шерни она позвала наверняка лишь затем, чтобы показать ему, что, кроме рубашки, на ней ничего больше нет. В этом он, впрочем, не сомневался, поскольку за последние два дня в этом имели возможность убедиться все во дворце. Ее босые ноги лежали на столе, руки были закинуты за голову.
— Не поучай меня, ваше благородие, — ответила она, естественно, по-армектански.
— О, я не посмел бы поучать княгиню Сей Айе, — сказал он. — Но она куда-то ушла, оставив вместо себя капризного ребенка. Ваше высочество, разумно ли это? — спросил он, усаживаясь поудобнее. — Ну, скажи же наконец, в чем дело! Ведь не затем ты меня позвала, чтобы выговориться, — совершенно серьезно добавил он.
Она нахмурилась, надула губы и… ничего не сказала. Ибо он был прав. Несколько мгновений она боролась с желанием обидеться и на Готаха, но лишь пожала плечами, демонстративно почесала бедро, сняла ноги со стола, встала и уставилась в окно.
За прошедшие полгода стало ясно, что женщина двадцати с небольшим лет от роду тоже порой нуждается в матери, или в отце, или в дедушке, в ком угодно. В опекуне. В добром дядюшке. Готах понял это с немалым удивлением, поскольку о некоторых вопросах мироздания знал не больше, чем Эзена о Шерни. Но и в себе он обнаружил некий отцовский инстинкт, нечто такое, о чем прежде не знал. Он провел немало вечеров с ее княжеским высочеством, разговаривая о Шерни, законах всего, Роллайне и ее сестрах… Некоторые из этих разговоров превращались в исповеди молодой женщины, которая не всегда хотела быть княгиней. Иногда она даже не хотела быть ничьей подругой, предпочитая роль ребенка. Или хотя бы племянницы?
