Зимнее серебро - Новик Наоми (лучшие книги TXT) 📗
А под всеми этими словами стояли размашистые каракули, и это было не настоящее слово, это было имя — «Мирнатиус» и дальше: «Царь Литваса и Розони, Великий герцог Корони, Иркуна, Томонца, Сервено, князь Маралии, Роверны, Саматонии, Правитель Маркана и Восточных Болот». А в самом низу, после всего этого было приписано: «Правитель и Владелец Великого Северного Леса».
Глядя на письмо, я поняла наконец, какой прок от царя. Это волшебство — как волшебство Мирьем. Этот самый царь, это пугало дает мне такое письмо — и мы спасены. Нам больше нечего бояться. Если кому в городе взбредет в голову вешать Сергея или меня, мы покажем ему это письмо, и он мигом раздумает. Увидит имя царя на пергаменте — и забоится, хоть царь и сидит далеко.
Хотя нам и в город-то идти необязательно. И домой необязательно возвращаться: отец небось все так же лежит там на полу. И прежнее поле, где ничего не родится, нам теперь без надобности, и сборщик податей к нам не явится. В письме же сказано: мы можем идти в лес и сами выбрать себе землю, где хотим поселиться. И это может быть лучшая земля, с большими деревьями. Мы срубим их и продадим за кучу денег. Большое дерево стоит кучу денег, это я знаю наверное. Потому что за год до матушкиной смерти большое дерево упало на соседской земле. Оно там росло и однажды упало. И сосед трудился до седьмого пота, его распиливая: ему надо было успеть, пока не пришли воеводские люди. Он припрятал два здоровых чурбака в лесу. Папаня это видел и рассказал об этом за ужином. И уныло так прибавил: «Умный мужик, ничего не скажешь. Десять копеек урвет за дерево».
Матушка только головой покачала и ответила: «Не его это дерево, и беды ему не миновать». Отец закатил ей оплеуху и сказал: «Много ты понимаешь». Но на следующий день пришли воеводские люди с телегой, погрузили на телегу дерево, но с ними был один, который посмотрел и как-то догадался, что дерево не целое. Тогда они как давай бить нашего соседа, покуда он им не выложил всю правду и не сказал, где спрятал чурбаки. Они те чурбаки нашли и тоже погрузили на телегу, да и уехали, а сосед так и валялся на земле весь в крови. Он потом долго хворал из-за этого, даже ходить не мог, пришлось жене вместо него собирать урожай. Однажды той зимой она пришла к нам попросить еды, и матушка дала ей немного. Папаня ее за это излупил, хотя она уже ходила тяжелая.
Но сейчас нас никто не излупит — мы можем вволю рубить деревья, потому что нам царь разрешил. Он написал, что это все будет наше. Он написал: вся земля, сколько осилите, вся ваша. Мы можем разводить коз и кур и сажать рожь. А дом нам и строить не придется. У нас ведь уже есть наша хижинка, которая спасла нас, а при ней и огород, и навес, а мы можем вспахать рядом поле. В письме сказано, что нам все это дозволено, там же никто не живет. И я подумала, что мы вернемся туда, в тот домик, и пообещаем, что станем заботиться о нем, и еще пообещаем, что если тот, кто прежде там жил, вдруг задумает вернуться, мы ему уступим лучшую постель и накормим досыта, и пусть он остается с нами сколько пожелает.
А еще я подумала, что пусть в наш домик приходят все, кто попал в беду или проголодался, — и мы их тоже пустим к себе. И мы всегда им будем рады, и у нас на столе всегда будет для них еда. Как у пановы Мандельштам. Потому что в письме так и говорилось. Мы можем устроить себе дом как у нее, где всякий голодный найдет пищу.
Я понесла письмо наверх показать Сергею со Стефаном. Сергей помогал с лошадьми, и Стефан тоже помогал немножко, хотя народ по-прежнему здорово шумел, но потом он ушел наверх. Стефану все еще было страшно, и Сергей поднялся вместе с ним. И я тоже поднялась, вошла в нашу комнату и показала им письмо. Они не знали, как читать буквы, но они поглядели на большую красную печать, потрогали тяжелый мягкий пергамент, а я старательно прочла им вслух, что там говорилось. И спросила, хотят ли они того же, чего и я. Я спросила, хочется ли им отправиться в лесную хижинку, и вспахать там поле, и чтобы к нам приходили те, кто попал в беду. Я не сказала «Мы так и сделаем». Самой-то мне до смерти хотелось так и сделать. Но я спросила братьев, хотят ли они того же самого.
Сергей осторожно взял письмо в руки. Я ему отдала. Он легонько погладил пальцем одну из букв, точно опасаясь: а вдруг исчезнет?
— Да, — совсем тихо ответил он. — Да.
А Стефан спросил:
— А можно мы их попросим жить с нами? — Это он о Мандельштамах спрашивал. — Можно мы попросим? И тогда я посажу орех, и матушка будет там с нами. Мы все будем вместе, и это будет самое лучшее на свете.
Когда он это сказал, я расплакалась, потому что и правда, это и будет самое лучшее на свете; это было бы так хорошо, что даже не верится. Сергей положил мне руку на плечо и сказал Стефану:
— Да. Мы попросим их жить с нами.
И я вытерла слезы со щек, аккуратно, чтобы не закапать письмо.
Из дедушкиного кабинета я направилась в родительскую спальню. Отец с матерью сидели вдвоем у камина, и Ванда с братьями спустились к ним: Ванда принесла царское письмо и вручила моему отцу, а тот с удивлением его рассматривал.
— Мы могли бы привести коз, — говорила Ванда, — и кур. Сейчас стало тепло. К зиме мы расширим дом. Нам разрешили рубить деревья. Места нам хватит.
Когда я глянула на письмо, мне сразу бросилось в глаза вот это: «Правитель и Владелец Великого Северного Леса». Прицел у Ирины что надо. Она дарует Ванде землю, ожидая взамен, что три пары крепких рук вырубят лес, засеют поле, построят дом и амбар и послужат примером для многих других.
— А как же наш дом? — задумчиво произнесла мать. — Мы ведь столько лет там прожили.
Тут я поняла, что Ванда уговаривает моих родителей поселиться вместе с нею и братьями на той земле, что даровал им царь. Ванда убеждает их покинуть наш городок, наш дом, наш крошечный островок посреди реки, которая все время грозит затопить нас.
— Чего ради там оставаться? — вмешалась я. — Дом даже и не наш. Он воеводский. Мы этот дом изрядно подправили, но, выходит, не для себя старались. Нам даже не позволят выкупить его, если мы захотим. Поможете Сергею с Вандой по дому, а они расчистят побольше земли, разведут хозяйство побогаче — и заживете все вместе припеваючи. Не раздумывайте, соглашайтесь.
Мать так и оцепенела; они все воззрились на меня, и каждый услышал то, что не было сказано мною вслух. Мать схватила мою руку:
— Мирьем!
Я сглотнула комок в горле. Мои губы так и норовили сами произнести «Поезжайте завтра, останьтесь еще на день». Но я вспомнила о Ребекке, тоненькой и прозрачной льдинке. Долго ли ей еще не таять?
— Отправляйтесь нынче же, — сказала я. — Пока солнце не село.
— Нет, — решительно возразил отец. — Нет, Мирьем. Тот Зимояр… Он же правду сказал! Он заслужил свою участь. Это возмездие беззаконнику за дела рук его. [7]
— Там есть дитя, — сипло выговорила я. Горло у меня перехватывало. Мать крепче стиснула мою руку. — Я дала ей имя. Неужто демон должен пожрать ее за беззакония короля?
— Каждую зиму они являлись из своей ледяной державы, чтобы грабить и убивать невинных, — помолчав, ответил отец, почти повторив слова Ирины. А потом спросил с мольбой в голосе: — «…может быть, найдется там десять?» [8]
Так все объяснить гораздо проще. Я выдохнула, уже наполовину облегченно:
— По крайней мере трое найдется. — Я накрыла материнскую руку своей и сжала. — Я должна. Ты знаешь, что я должна.
Бесформенную золотую корону я отнесла в лавку к Исааку; его младший брат пока занимался починкой вместо него. Он прямо при мне аккуратно расплавил корону и отлил из нее множество золотых брусков. Я спрятала их в мешок и отправилась на большой рынок в центре города. Ванда с Сергеем меня сопровождали. Один за другим я спускала золотые кирпичики, не заботясь о том, чтобы купить подешевле. Мне главное было поскорее расправиться с покупками. Я купила повозку, и двух крепких лошадок, и кур в ящике, и топор, и пилу, и несколько молотков, и гвозди. Я купила соху, и плуг, и пару заточенных кос, и мешки с рожью и бобами. Сергей и Ванда загрузили все в повозку и сложили высокой грудой. В самом конце я купила два плаща, совершенно неотличимых друг от друга, унылого серого цвета: вот их как раз мне удалось урвать по дешевке — по сравнению со вчерашним днем цена их сильно упала, ведь теперь на прилавке в изобилии лежал другой товар.
