Ключ Лжеца (ЛП) - Лоуренс Марк (онлайн книга без .TXT) 📗
В фойе тюрьмы три крупных безупречно одетых охранника изъяли хромированные кинжалы Та-Нама и мой стилет, рукоять которого была со вкусом отделана кроваво-красными рубинами из внутренней части Африка. Затем самый крупный из мужчин подошёл к нам с каким-то пластиковым устройством, похожим на игровую ракетку, только без струн, которыми отбивают мяч.
– Что это? – Я быстро шагнул за спину Та-Нама, готовясь предоставить ему возможность отработать свою плату. Современные флорентинцы жутко любят артефакты Зодчих, вытащенные из временны́х хранилищ по всей империи: сложно найти современного со сколь-нибудь существенными вкладами без какого-нибудь устройства из времён до Дня Тысячи Солнц – например, фонов, по которым они могут разговаривать с Богом (наверное, чтобы пожаловаться), или каких-нибудь безымянных штук из проводов и стекла. У Корпуса имелась какая-то странная машина из нержавеющей серебристой стали – две пересекающиеся каплевидные клетки, которые прокручивались друг через друга, когда поворачивали рукоять над устройством. Он поднимал её в торговом зале, вращая клетки, когда хотел разместить заказ.
Я уставился на приближающегося лакея.
– Я не хочу, чтобы эта… штука… ко мне приближалась!
– Оно ищет спрятанное оружие, сэр. – Громила утешительно улыбнулся, словно я был каким-то деревенским помещиком. Он помахал устройством вдоль толстой руки Та-Нама, а потом провёл перед ним сверху вниз.
– Ну так оно мне не нравится! – Оно мне действительно не нравилось, но когда лакей закончил с сыном меча, он подошёл ко мне, размахивая своей палкой. Эта штука запищала, как только приблизилась ко мне – загадочный звук, чистая нота, какой не извлечь ни одному певцу-кастрату. Все трое сразу мрачно направились ко мне, готовые наброситься на меня, несмотря на моё положение.
Вскоре выяснилось, что игрушка Зодчих посчитала золото оружием – что во многих смыслах верно – и поэтому, к потрясению персонала, я вынужден был снять с себя триста восемьдесят двойных флоринов, а потом позволил им ощупать жадными пальцами ещё три тысячи двадцать шесть монет в портфеле.
– Сир, не хотите ли оставить это с нами во время вашего визита? – Казалось, громила жаждет взять на себя заботу о моих средствах. – У нас тут случались бунты из-за оброненного серебра. Брать туда столько денег… неразумно.
– Небезопасно. – Второй громила, помоложе, не мог отвести глаз от моего портфеля.
– Ненормально. – Сказал последний, хоть и самый маленький, но всё равно мускулистый и, похоже, рассерженный видом таких богатств в обители долгов.
– Всё отлично спрятано. – Я хмуро посмотрел на сваленную в кучу ленту, между двойными слоями которой были зашиты запасные флорины. – Ну, было спрятано, пока вы не начали меня лапать. – Я взял конец ленты и принялся со звоном наматывать её себе на пояс. – Та-Нама будет более чем достаточно для защиты моих интересов, с ножами или без. – Последнюю фразу я обронил медленно, чтобы слова вколотили в их головы тот факт, что сын меча может покончить с ними на месте. Кроме того, он может сделать это с чистой совестью, поскольку законы Умбертиде снимают ответственность за преступления с любого, кто выполнял их за плату. Подписывая контракт, сыны меча делались фактически неуязвимы к обвинениям в преступлениях, поскольку становились всего лишь устройствами, как меч или механический солдат, и столь же невиновными.
Несмотря на всю свою алчность, стражники не предприняли попыток забрать моё золото. В Умбертиде собственность и долги были религией, и нигде не относились к ним трепетнее, чем в тюрьмах должников. По сути, вся тюрьма была устройством для выжимания досуха тех, кто попал в её объятия – и выжимали их прекрасно организованным и совершенно законным способом. Посреди настолько узаконенного грабежа таких грандиозных масштабов индивидуальное воровство не терпелось ни в коей мере. Только строгой приверженностью правилам можно было поддерживать иллюзию, что этот грабеж законный и цивилизованный.
Наш наманикюренный громила провёл нас по самой приятной четверти тюрьмы, и передал охраннику, который должен был вести нас остаток пути. Ему тоже пришлось заплатить.
– 98-3-8… как там дальше? – Он шагал впереди, покачивая незажжённым фонарём.
– 98-3-8-3-6, – сказал я, косясь на свою бумагу. Мы проходили мимо высоких окон, по освещённым фонарями коридорам; а потом деревянные двери в стенах, сменились решётками и масляными лампами, словно специально чадившими так, чтобы вызвать кашель. – Что это значит?
– Значит, что он прибыл в этом году, в 98-м, недавно, меньше месяца назад, и что он гол как соко́л, раз оказался в такой дали.
Я глянул через очередную решётку в пустую камеру: каменный пол, усыпанный грязью, голая скамья, куча лохмотьев в качестве постели. Среди лохмотьев блеснул глаз, и я понял, что это не постель.
По мере того, как мы шли, вонь усиливалась – грубая смесь нечистот и гнили. Проход становился больше похож на тоннель, чем на коридор, и мне уже приходилось наклоняться, чтобы не задевать головой потолок. Тут и там темноту нарушали одинокие свечные огарки, качавшиеся в лужах воска. Повсюду в темноте и вони за прутьями решёток что-то стонало и шелестело, и я рад был не видеть, что именно. Наш проводник зажёг тонкую свечку от последнего из тех огарков, и мы пошли за этим светящимся угольком в ад.
– Вот, 3:6. – Он зажёг свой фонарь, снова демонстрируя потную комковатую топологию своего обнажённого торса. Мы стояли в квадратном помещении с низким потолком, из которого восемь арок вели в крупные камеры. Каждую арку перегораживали грязные ржавые прутья. Существа внутри отвернули свои лица от света, словно он ранил их глаза. Большинство были голыми, но я не мог отличить мужчин от женщин. Они казались одинаково серыми, заляпанными грязью, и настолько тощими, что сложно было представить, как настолько исхудавшие люди могут жить. А здешний запах… тут меньше пахло нечистотами и больше гнилью… такая вонь, от которой не избавиться и за несколько дней. Запах смерти – смерти без надежды.
– Какая последняя часть?
– Что? – Я оглянулся на тюремщика.
– Последняя часть. Номер камеры.
– А-а. – Я поднял пергамент и прочитал.
Мы подошли к арке, на замковом камне которой было написано "VI".
– Назад! – Охранник провёл дубинкой по прутьям, и должники отпрянули, съёживаясь, словно собаки, привыкшие к побоям. – Новенький! Покажите мне новенького!
Серая толпа расступилась, прижимаясь к стенам камеры, шаркая босыми ногами по влажной грязи. Тени отступили с ними, и фонарь осветил каменный пол, устланный соломой.
– Где… – И тогда я его увидел. Он лежал на боку, спиной к нам, его хребет чередой костлявых шишек выпирал из-под бледной кожи. Я видывал мёртвых попрошаек в канавах Вермильона, на которых оставалось больше мяса, после того, как собаки всю ночь грызли их конечности.
– Восемь-один-шесть-три-два! – Проревел стражник, словно стоял на параде. – Подъём!
От этого резкого крика я вздрогнул – а ведь я выйду отсюда, нагруженный золотом, и в животе заурчал обед, за цену которого можно было бы купить свободу одному из этих несчастных. Я быстро протянул руку к охраннику.
– Довольно. Открывай. – Проговорил я, стиснув зубы.
– Открыть Отбросы стоит два гекса, – беззлобно сказал он.
Я порылся в карманах в поисках такой мелочи, и спустя вечность вытащил три шестигранных медяка.
– Открывай. – Моя рука дрожала, хотя я не понимал, из-за чего сержусь.
Охранник устроил целое представление, пересчитывая ключи, и наконец вставил в замок самый тяжёлый кусок железа на своём кольце. Он ещё раз ударил по прутьям, отчего у меня свело зубы, и потянул на себя створку решётки.
– Ты уверен, что это он? – В фигуре не было ничего знакомого. Рёбра выпирали по бокам, волосы были тёмными от грязи. Я мог безо всяких усилий поднять на руки эту кучу костей и кожи. Все те мили, что мы брели на юг, что вывели нас с северных пустошей, в конце концов завели его сюда?
