В ожидании зимы (СИ) - Инош Алана (книги онлайн полные версии .txt) 📗
Наконец какие-то звуки в доме заставили её насторожиться. Наверно, матушка Крылинка растапливала печь, собираясь готовить завтрак. Завтракали обычно разогретыми остатками вчерашнего ужина, но иногда супруга Твердяны баловала домашних свеженькими блинами и ватрушками. Ох и жирны, золотисты и узорчато-ноздреваты были её блинчики! Со сметаной – м-м, песня, а если завернуть в блин кусочек жареной или солёной рыбки… Язык проглотить можно.
Ну нет, этак работать нельзя. Дарёна отложила вышивку: мысли крутились явно не там, где надо – то порхали невидимой птахой над Тихой Рощей, то проголодавшимся котёнком крались к растопленному очагу. Решив, что она могла бы быть полезной в кухонных хлопотах, Дарёна направилась в средоточие вкусных запахов.
Неслыханное чудо: Крылинка, Рагна и Зорица, обычно болтавшие и даже порой спорившие между собой за приготовлением еды, сегодня обходились без слов. Каждая молча занималась своим делом: Крылинка пекла свои знаменитые, завораживающе вкусные и узорчатые блинчики, а Зорица заворачивала в них предварительно очищенные от костей куски жареной рыбы и горкой укладывала получившиеся конвертики на блюдо. На кухне было две печи, устроенные, видимо, для более быстрого и удобного приготовления еды на большую семью, и супруга Гораны, Рагна, обжаривала куски вчерашней баранины, куриное мясо и свиную печёнку, собираясь, по всей видимости, делать кулебяку. В печи между тем варились пшено и яйца – также для начинки этого сложного пирога. Больше никого на кухне не было: девушек-работниц по случаю праздника отпустили домой.
Никто из женщин Дарёну не поприветствовал. Удивлённая, она открыла было рот сама, но тут Крылинка, шлёпнув на плоскую тарелку пышущий жаром блин с хрусткими краешками, сдвинула тёмные, точно наведённые углем брови и шикнула на неё. Рагна с таинственным видом приложила к губам палец, после чего кивнула в сторону дубовой кадушки, а потом показала на воткнутый в столешницу нож: вероятно, Дарёне поручалось нарезать солёные грибы. Девушка озадаченно принялась за дело, про себя гадая, почему все хранят такое строгое молчание. Крепкие, отборнейшие грибы норовили выскользнуть и ускакать на другой край стола.
– Вот ведь… – досадливо прошептала Дарёна, когда один такой вёрткий гриб ловко, как живой, по-лягушечьи сбежал от неё.
Все женщины дружно шикнули. Дарёна испуганно сжала губы и рассекла пойманный гриб вдоль, а на кухню тем временем ввалилась синеглазая кошка – мокрая, с торчащей во все стороны шерстью, но зато не с пустыми лапами, а точнее, пастью. В зубах она сжимала ручку корзины, из которой торчали стерляжьи хвосты. Ещё живые рыбины немо открывали рты и переливчато поблёскивали серебристыми боками с полосами из жучек [27]. Крылинка, заглянув в корзину, одобрительно кивнула, и кошка, встряхнувшись, устроилась поближе к печке, чтобы скорее обсушиться.
«Нырять за стерлядью пришлось, – услышала девушка в своей голове голос Млады. – Приманку что-то плоховато берёт – совсем снулая, видать… Некогда было ждать, когда клюнет».
Не смея разомкнуть губ, Дарёна вопросительно взглянула на Младу.
«Так сегодня же День поминовения, тишину соблюдать положено, – объяснила та, подставляя сохнущий бок печному теплу. – Говорить можно только по крайней необходимости, да и то шёпотом. Обычай таков, горлинка».
Так вот в чём было дело… А Дарёна-то недоумевала, что вдруг случилось с обитательницами дома, и даже где-то краем сердца чуть не обиделась! Оказалось, что живые хранили в этот день молчание, которое условно изображало безмолвный покой ушедших в Тихую Рощу. Кроме того, по поверью, тишина в День поминовения помогала прислушаться к себе и разобраться в своих думах и чувствах; впрочем, так ли это было или нет, Дарёна пока ещё не поняла, но ей стало слегка не по себе от этой игры в молчанку. Однако разнообразной праздничной снеди в этот день готовилось столько, что говорить было бы всё равно неудобно из-за неиссякаемых потоков слюны…
Рагна тем временем умело вытянула из стерляжьих хребтов белые спинные струны – визигу, очистила и отправила в кипящую воду вместе с пучком сушёной осетровой визиги, замоченной с вечера. Пока спинные струны варилась, Рагна начала сооружать кулебяку. Разложив на большом кованом противне раскатанное тесто, она выложила начинку четырьмя длинными полосками: баранину, курицу, печёнку и рубленые яйца с грибами. Всё это сверху она посыпала прозрачными тонкими колечками лука, потом покрыла блинами и разложила второй слой начинки – пшённую кашу и стерляжье мясо, а чуть позднее добавила мелко порезанную отварную визигу. Потом они вместе с Зорицей перенесли на пирог будущую верхнюю корочку, осторожно держа тягучее тесто на ладонях; по защипу была уложена косичка из теста, а сверху затейницы украсили кулебяку фигурками зверей, птиц и цветов. В серединную прорезь в верхней корочке Рагна всунула кусочек льда, чтоб начинка осталась сочной, и перед отправкой в печь обмазала всю эту красоту сырым яйцом.
Гревшаяся у печки чёрная кошка облизывалась и блестела синими яхонтами глаз, с вожделением поглядывая на оставшуюся стерлядь. Ласково мурча, она потёрлась головой о бедро Рагны, и у той невольно вырвалось:
– Что, рыбку выпрашиваешь? Ишь, оголодала… Пока ловила, не наелась, что ли?
Тут же спохватившись, она зажала себе рот и переглянулась с Зорицей вытаращенными глазами. Обе женщины одновременно прыснули в кулачки, но под суровым взглядом матушки Крылинки стёрли с лиц всякие следы легкомысленности и опять напустили на себя сосредоточенно-серьёзный вид. Оставшихся рыбин решено было запечь целиком, причём двух отложили на уху, которую следовало варить перед самым употреблением.
Кутью варили в таком глубоком молчании, что каждый звук – стук ложки о горшок, шорох сыплющейся пшеницы или хруст орехов в ступке – отдавался в голове Дарёны гулким эхом и пробегал мурашками до кончиков пальцев. Растирая чёрный мелкозернистый мак с мёдом и тёплым молоком, девушка с нежностью поглядывала на задремавшую кошку: рука так и тянулась почесать за пушистым ухом, но жалко было тревожить сон огромного зверя. Пшеница попыхивала в горшке, а замоченная в горячей воде сушёная земляника чаровала воспоминаниями о солнечных зайчиках под лесным шатром.
– Да едрить тебя через плетень! – послышался громкий сердитый шёпот матушки Крылинки.
Брань в День поминовения? Оказывается, и такое можно было услышать, если кто-то запнулся о вольготно разложенный едва ли не через всю кухню кошачий хвост. Крылинка, достав из печи горшок с разваренной пшеницей, едва не упала, и ругательство невольно сорвалось с её уст, жаркое и жёсткое, как кочерга, нацеленная кое-кому в зад. Рагна с Зорицей тихонько засмеялись, Дарёна тоже фыркнула в ладошку, а матушка Крылинка проворчала вполголоса:
– Чего зубоскалите? Да, в день Поминовения нельзя говорить, но ежели по делу, то можно. – И под сдавленные смешки женщин добавила: – Млада, а ну, брысь с кухни! А если б я из-за тебя горшок расколошматила? Плакала б наша кутейка… Разлеглась тут, вот и перешагивай через тебя всякий раз… Рыбу принесла – и ступай себе, а то мешаешься тут только под ногами.
Она легонько шлёпнула рушником по кошачьему заду – звук вышел мягкий и глухой; кошка гортанно мявкнула, перекинулась и выпрямилась во весь человеческий рост уже в облике синеглазой и чернокудрой дочери Лалады. Её великолепная нагота заставила женщин потупиться, а Дарёну – вспыхнуть пятнышками жаркого румянца. «Что, и на брачном ложе в кошку мне перекидываться велишь?» – ласково дохнуло девушке на щёки эхо игривых слов.
– А может, я с моей невестой рядом побыть хочу? – усмехнулась Млада, и горячая тяжесть её ладоней опустилась Дарёне на плечи.
Рука девушки, растиравшая ложкой мак с мёдом, замерла: её шею обжигающе защекотало дыхание Млады.
– Успеете ещё намиловаться, – проворчала Крылинка. И, спохватившись, что обычай напропалую нарушается, цыкнула: – А ну, тихо все! Ш-ш!
Млада только ухмыльнулась, по-кошачьи встряхнувшись и потянувшись… Дарёна и ахнуть не успела, как её губы оказались в мягкой власти поцелуя. Ложка упала в миску с маком, а сердце – в медовую вязкость счастья.
