Кое-что о Еве - Кейбелл Джеймс Брэнч (е книги TXT) 📗
– Во всяком случае, мадам, – рискнул он, неуверенно покашливая, – между нами, кажется, были нежные отношения и до сего утра.
– Я поверила тебе! Я отдала тебе все! – воскликнула она с упреком. – А ты, податель божественных наслаждений, прекрасный сосуд души моей, забыл даже то, каким способом ты добился моего доверия. Ибо как скромность хрупкой женщины может устоять против грубой силы решительного мужчины!
– Нет, Эвелин, не сегодня – прошу прощения, мадам. Я не то хотел сказать. Я имел в виду, что на самом деле должен просить вас перестать... Напротив, моя милая леди, наша любовь незабываема. Я помню каждое ее мгновение, я помню даже тот сонет, который я сочинил для вас в день моего первого робкого признания в вечной любви.
– Ах, да, тот чудесный сонет! – ответила принцесса с беспокойством, которое испытывает любая нормальная женщина, когда мужчина начинает говорить о поэзии.
– А в доказательство я сейчас же прочту этот сонет, – сказал Джеральд. И прочел.
Однако голос его так дрожал от избытка чувств, что, закончив восьмистишие, Джеральд замолчал, так как был не в силах сопротивляться красоте возвышенной мысли, когда она столь адекватно выражена в безупречном стихе. Итак, мгновение он стоял в молчании.
Он взял мягкие и беспокойные руки принцессы Эвашерах, своей порывистой и находчивой леди, которая столь тревожным образом напоминала ему Эвелин Таунсенд, и прижал эти руки к своим дрожащим губам. Эта прелестная девушка, возвращенная ему почти что чудесным образом, казалось, несмотря на его почти забытое прошлое, намеревалась не просто еще раз довериться ему и отдать ему все. Она надеялась, как чувствовал Джеральд с той глубокой проницательностью, которая свойственна божественным существам, ввести его в заблуждение и причинить ему какой-то материальный ущерб. Что именно принцесса хотела у него выклянчить, было не совсем ясно. Несмотря ни на что, он чувствовал, что Эвашерах пытается так или иначе обмануть его. Возможно, что ни ее объяснение насчет того черепа, ни даже ее кажущиеся такими чистосердечными восторги по поводу его мудрости и приятной наружности не были полностью искренними. Ибо таковы женщины: они не всегда говорят то, что думают, даже когда беседуют с богом. Поэтому, решил Джеральд, богам приходится выполнять чрезмерно болезненные обязательства.
Затем он вздохнул и продолжил читать свой сонет тоном высокого самоотречения, смешанного с определенно справедливым одобрением действительно хорошей поэзии.
– Свет очей моих, это в самом деле прекрасный сонет, – заметила принцесса, когда он закончил, – я горжусь, что послужила для него источником вдохновения, и почти в той же степени я горжусь тем, что ты (благодаря превосходному изяществу и благосклонности кого мое сердце снова переполняется экстазом) так хорошо помнишь его даже столько тысячелетий спустя.
– Годы очень мало значат, мадам, для Светловолосого Ху, Князя Третьей Истины, Возлюбленного Небожителей, и столетия, вполне естественно, бессильны затмить всякие мои воспоминания, которые хоть сколько-нибудь связаны с вами. Хотя менее значительные события склонны покрываться туманом по мере того, как проходят века... Например, в промежутках между моими спасительными подвигами – по обычным будним дням – богом чего я был?
– Это, – ответила принцесса, – о мой повелитель и источник всяческих добродетелей, слишком глупый вопрос для тебя, кто, как известно, является Князем Третьей Истины.
– Ах да, конечно, Третьей Истины! Мои божественные интересы инвестированы в достоверность. Ну что ж, это великолепно. Однако, мадам, богов много, и это весьма прекрасная идея – наблюдать, как эти боги отличаются друг от друга, даже когда их профессиональные сферы совпадают. Так, Вулкан – бог одного огня, а Веста – богиня другого, но Агни, Фудо и Сатана правят еще иными огнями, каждый из которых совершенно особенный. Купидон и Люцина входят в одну и ту же дверь, но не одним и тем же путем. Эол повелевает двенадцатью ветрами, Тецкатлипока – четырьмя, а Крепитус – только одним ветром.
– Владыка моей жизни и добрый пастырь души моей, я знаю. Немногие боги остались чужды мне или моим объятьям. Многие Небожители искали моей любви, и я благочестиво соглашалась: книга моих религиозных увлечений написана моими поцелуями на множестве божественных щек.
– И я догадываюсь, что эта вода из Океанского Водоворота не предназначалась, в первую очередь, для моего дальнейшего апофеоза. Я имею в виду, мадам, что я не думаю, что вы взяли на себя труд похитить шесть капель амриты только для того, чтобы напомнить мне о моей божественности, о которой я, подавленный бременем других забот, каким-то образом позабыл?
– Владыка и единственный прообраз семи добродетелей, ты говоришь правду. Ибо пять остальных капель, как я пыталась тебе объяснить, когда ты снова стал перебивать меня, о возлюбленный моего сердца и радость очей моих, предназначались для пяти человеческих чувств молодого человека, от которого я тогда была без ума и которому я намеревалась подарить бессмертие и вечную молодость. Первую каплю – так как амрита сообщает бесконечную силу – я, разумеется, уже поместила. За это мой Отец (да святится имя его!) в приступе гнева поразил нас молнией и вышвырнул нас из Дома Небожителей в эту реку. Мой молодой человек утонул прежде, чем я успела сообщить ему какое-либо из благ, которые, как я очень опасаюсь, твое физическое превосходство могут сейчас из меня вытянуть.
Джеральд ответил:
– Я и в самом деле думаю, что ты гораздо быстрее продвинулась бы со своей историей, если бы с самого начала учитывала это. Положение, как видишь, более американское: в нем нет того прежнего духа свободы личности, о которой демократия придерживается не лучшего мнения.
– Светоч эпохи, слушаю и повинуюсь. Да станет вся моя история тебе известна...
– Да, твоя история интересует меня гораздо больше...
– Гораздо больше, чем что, о жестокий и прекрасный?
– Ну, гораздо больше, чем я могу выразить. Итак, давайте продолжим!
– Но моя печальная история теперь для твоего проницательного взгляда – как чистое стекло. Добавлю только, что бессмертная часть моего юноши была благополучным образом спасена из вод реки, и теперь ему как богу поклоняются в Литрейе. Но, увы, белка моих бедствий продолжала крутиться в колесе божественного гнева. Ибо мой Отец (да святится имя его!) ведет себя так нелепо всегда, когда малейший пустяк расстраивает его, что я была обречена в течение девяти тысяч лет исполнять определенные обязанности в водах сей реки в устрашающем обличье крокодила.
Услышав это заявление, Джеральд тут же сделал вывод.
– В чем заключались твои обязанности в качестве стража этих вод так же ясно, как и то, каким образом твои посетители оказывались столь беспечны, что забывали свои черепа. Это и в самом деле такая оплошность и неосмотрительность, что я не мог над этим не призадуматься. Однако я уверен, что формы, которые я созерцал и большую часть которых вижу и сейчас, не имеют ничего общего с очертаниями крокодила.
– Воплощение всяческого величия и высшая точка моего существования, это потому что девять тысяч лет моего проклятья счастливым образом истекли. Доказательством тому послужит прибытие моей несчастной заместительницы. Сейчас мы увидим ее встречу с истребительницей наслаждений и разлучницей влюбленных. После этого, когда мы позавтракаем, о дух жизни сердца моего, которого моя неутолимая любовь меня побуждает сожрать в порыве чистой страсти, я уеду отсюда на коне, которого ты столь любезно мне подарил, чтобы снова вступить в Дом Небожителей.
С этими словами она вытянула руку в указующем жесте.
С этими словами принцесса вытянула руку в указующем жесте. И Джеральд посмотрел на реку. Он увидел непостоянный, подвижный, туманный мир. Прямо перед ним глубокая река, искрясь, струилась на восток неспешной мелкой рябью. Но дымившиеся здесь и там над нагретой солнцем водой струйки пара тоже медленно плыли на восток так неравномерно, что то одна, то другая часть простиравшегося за рекой пейзажа то возникала из тумана, то вдруг постепенно, хотя и на удивление быстро, покрывалась вуалью. Прелестные медальоны зеленых лужаек, кустарника и отдаленных холмов, казалось, обретали форму, а затем растворялись в непрекращающемся течении тумана по направлении к восходящему солнцу.
