Огнерожденный - Афанасьев Роман Сергеевич (полные книги .txt) 📗
– Тьфу на тебя! – тихо сказал Фарах. – Сквернословец. Скажи лучше, дед действительно раскаялся?
– Не знаю. Я с ним после того пять лет не виделся. Тебе лучше знать.
Фарах закрыл глаза, и лежал молча, переваривая услышанное. Еще днем ему казалось, что привычный мир разлетелся на куски и что он никогда не привыкнет к этому. Сейчас от тех кусочков не осталось даже пыли. Дед – Жрец Темного Пламени. Еретик. Не может быть! Он же учил внука молитвам, наставлял его в деле сохранения Огня, славил всеблагого Энканаса…
– А ты не ошибся? – тихо спросил Фарах. – Танвар, это правда?
– Правда. И это все что я знаю. И никак не могу взять в толк, почему старику приспичило переезжать на север именно сейчас. Ну, то, что на одном месте долго сидеть опасно, это понятно. Да и тебе надо вырасти. Но почему он не сделал этого сразу? Почему только сейчас? А! Кажется, понял. Наверно знал, что в Таграме его будут искать в первую очередь.
– Танвар! Танвар, пожалуйста, ну скажи что ты пошутил!
– Да тише ты, сын собаки! Все! Забудь то, что я рассказал. И когда приедем в Башмин, первым делом расстаемся с караваном и бежим на север.
– Но что я буду делать в Сальстане?
– Там разберемся. Пока нам нужно туда добраться. Желательно – целыми и невредимыми.
– Почему ты так возишься со мной? Зачем тебе все это?
Танвар хмыкнул. Почесал подбородок, подергал себя за бороду.
– Знаешь, – сказал он, наконец, – ты наверно не поймешь. Понимаешь, у меня ничего нет. Ни денег, ни звания, ни титула, ни дома… Ничего. У меня есть только честное слово и мое имя. И еще никто не мог сказать, что я не сдержал слово и запятнал имя. Это единственные мои богатства и я оберегаю их более ревниво, чем саддин Масуна свой гарем. Ни один человек, ни в Каван-Саре, ни в Сальстане, ни в Леаране, не может сказать, что Танвар нарушил данное слово. Я обещал доставить тебя и Тейрата в Таграм. И я сделаю это. С твоим дедом, конечно, плохо вышло. Но это от меня не зависело. А уговор я выполню. Любой ценой.
– А дальше, что дальше? Как мне жить?
– Это уж, парень, разберемся на месте. Не трусь. Не пропадешь. Здоровый уже вымахал. Привык, что дед о тебе заботился. Теперь привыкай жить собственным умом. Ничего, все наладиться.
Фарах не отвечал. До боли закусил губу и постарался сдержать крик. Судьбы несправедлива. За что? За какие грехи! Неужели благой Энканас воздает по заслугам грешнику Тейрату и семейству его? Но ведь дед раскаялся! А Энканас добрый, он принимает раскаянье, прощает заблуждавшихся.
– Ты это, – тихо сказал Танвар. – Не переживай. Прости ежели чего. Я человек прямой. Ты сейчас ничего не говори. Отворачивайся и спи. У тебя впереди много времени. Придумаешь еще что-нибудь. Только поумерь свой пыл. Учись быть выдержанным. У тебя же все на лице написано – что ты думаешь и какими словами. Пропадешь ведь, в большом мире.
– Я постараюсь, – прошептал Фарах.
Да. Выхода нет. Нет возврата к прошлому. Остается только смириться и, стиснув зубы, начинать жизнь с самого начала. Заново. Словно и не было никогда деда и южной деревеньки, ставшей для него родным домом.
– Спи, – сказал Танвар. – Спи. Вон толстяк на нас пялиться. Была б моя воля, сунул бы я ему железо меж ребер. Мертвые не болтают.
Фарах осторожно глянул в сторону костра. И в самом деле, – Хасир поглядывал в их сторону. То ли волновался за внука Тейрата, то ли, в самом деле интересовался разговором.
Подмастерье потянулся и повернулся к северянину спиной. Устроился поудобнее на одеяле и закрыл глаза.
– И то дело, – шепотом сказал Танвар.
Вопреки всем ожиданиям, Фарах действительно быстро заснул. Вернее провалился в черную бездну отчаянья, где его ожидали кошмары.
6
Следующие три дня прошли в унылом однообразии дороги. Фарах сидел на повозке, болтал с Танваром, улыбался караванщикам и старался как можно глубже спрятать свою боль.
О планах больше не говорили. Вечером северянин играл в кости с торговцами, пил с ними вино, расплачиваясь деньгами неудачливого охотника за наградой. Фарах же обычно сразу укладывался спать. На фоне бесконечной и скучной дороги, сон выглядел желанным разнообразием, чуть ли не развлечением.
Перед тем как заснуть, молился. Взывая к Энканасу, Богу Огня, подмастерье молил его о прощении. Фарах страстно желал только одного – чтобы Энканас простил его деда и подарил ему счастливое посмертие. И чтобы позволил недостойному Фараху начать жизнь сначала и заслужить прощение служением делу Огня. Вознося молитвы, Фарах искренне верил в то, что Энканас его услышит. Не мог всеблагой пропустить искренние молитвы, никак не мог. И каждый вечер, помолившись, успокоенный Фарах засыпал с чистой совестью. Но днем, размышляя о своей судьбе, подмастерье приходил в отчаянье. Ему казалось, что все напрасно, и что его жизнь кончена.
Дорога казалась бесконечной. Единственным развлечением служили рассказы Танвара. Бойкий на язык северянин не уставал рассказывать разом о десятке вещей, мало связанных друг с другом. Фарах же жадно впитывал все услышанное, стараясь отличить выдумку от правды.
А правды было довольно много. Судя по всему, Танвару доводилось бродить и по лесам Сальстана и по горам Каван-Сара и по долинам Леарана. Конечно, не все его слова следовало принимать за чистую монету. Особенно подмастерье сомневался в количестве якобы выпитого северянином вина. Но вот рассказы о других странах Фарах слушал с жадностью.
Оказалось, что он совсем не знал мир. Конечно, Фарах знал, что Каван-Сар на юге, Сальстан на севере, Леаран на западе, а на востоке раскинулись непроходимые леса. Знал, что в Сальстане, например, правит не саддин, как в Каван-Саре, а король. И что у короля есть советники и министры. Но даже не подозревал о том, что Жрецы Огня имеют очень малое влияние на короля. Так же Фарах с удивлением узнал, что в Леаране каждый город считается главным. Что в каждом есть совет самых богатых людей, и он определяют жизнь остальных. Как города договаривались между собой, Фарах так и не понял, в основном из-за того, что Танвар сам затруднялся это объяснить. Его, как обычно, больше интересовали кабаки и женщины Леарана, чем его политическое устройство.
А вот о кабаках и женщинах Танвар мог рассказывать бесконечно. И еще – о драках. По его словам выходило, что он записной драчун и чуть ли не первый мастер меча в Сальстане. В этом Фарах справедливо сомневался. Первый меч Сальстана вряд ли бы путешествовал налегке – без денег, сопровождающих и учеников. Но Танвар и не рисковал присвоить себе столь замечательный титул. А то, что он воин, было понятно и без слов. За все время пути, северянин так и не снял кольчугу, даже на ночь, и ничуть не жаловался на нее. По мнению Фараха это было под силу только опытному воину, который провел в доспехах столько времени, что чуть ли не сроднился с ними. При этом, Танвар всегда заботился о своем мече. Вынимал из ножен, осматривал, заботливо протирал припасенной тряпицей. Таких клинков Фарах еще не видел. Он, как кузнец, с интересом изучил его, и признал что сталь и заточка отменны. Правда, по части оружия у него не было большого опыта. В маленькой деревеньке не ковали клинков. Конечно, Фарах видел сабли у стражи Башмина, да и в родной деревне имелась пара сабель – у старых вояк, служивших когда-то стражниками. Но то южные сабли – чуть изогнутые, легкие, крепкие и хрупкие. Клинок же Танвар был прямым и довольно тяжелым. И сталь, на взгляд Танвара, у него был мягковата. Меч северянина походил больше на хорошо заточенную железяку, не было в нем изящества острых южных сабель. При этом, Танвар утверждал, что это еще маленький меч, полуторник – легкий, по меркам Сальстана, и небольшой. В ответ на это Фарах отвечал, что мог бы сделать подобный меч более легким и крепким. Танвар взял с него обязательство, что когда-нибудь Фарах сделает для него такой меч.
В итоге, весь третий день они провели в разговорах об оружии. Только к вечеру, Фарах наконец сообразил в чем крылась настоящая причина такого красноречия северянина. Тот по-прежнему рассказывал о школах фехтования Сальстана, но подмастерье уже не слушал его. Подмастерье с удивлением прислушался к себе и обнаружил, что вспоминает деда с тоской, но без отчаянья. Боль, что поселилась в его сердце, отступила. Танвар отвлекал его от грустных мыслей, не давал задуматься о своих бедах.
