Янтарный телескоп - Пулман Филип (читаем книги онлайн .txt) 📗

И я тут же ответила себе: нет. Никому от этого лучше не станет. Некому волноваться и осуждать, некому превозносить меня за то, что я такая хорошая, и наказывать за дурные поступки. Там, на небе, пусто. Я не знала, умер ли Бог или его вовсе никогда не было. Но я почувствовала себя свободной и одинокой — не знаю уж, счастливой или несчастной, но со мною определенно произошло что-то очень странное. И вся эта огромная перемена случилась, как только марципан очутился у меня во рту — я даже не успела его проглотить. Вкус — воспоминание — лавина…

Когда я все же проглотила его и взглянула на мужчину напротив, мне стало ясно: он заметил, что со мной что-то произошло. Я не могла сразу во всем признаться: уж очень это было странно и загадочно даже для меня самой. Но позже мы вышли прогуляться по пляжу в темноте, и теплый ночной ветерок все шевелил мне волосы, а Атлантический океан был таким послушным — маленькие тихие волны у наших ног…

И тогда я сняла с шеи крестик и выбросила его в море. Это было все. Точка. Конец.

Вот как я перестала быть монашкой, — заключила она.

— А тот человек… это он потом изучал черепа? — с любопытством спросила Лира.

— Нет-нет. С черепами работал доктор Пейн, Оливер Пейн. Он появился гораздо позже. А того, с конференции, звали Альфредо Монтале. Он был совсем другой.

— Вы с ним целовались?

— Ну… — улыбнулась Мэри. — Да, но потом.

— А трудно было уйти из церкви? — спросил Уилл.

— В каком-то смысле да, потому что все были страшно разочарованы. Все, начиная с матери-настоятельницы и священников и кончая моими родителями, очень расстроились и смотрели на меня с укоризной… Словно то, во что страстно верили они, зависело от того, смогу ли я жить по-старому, потеряв веру.

Но с другой стороны, это было легко, потому что имело смысл. Впервые в жизни я чувствовала, что поступаю в полном согласии со всей своей природой, а не только с ее частью. Сначала мне было немножко одиноко, но потом я привыкла.

— И вы вышли за него замуж? — спросила Лира.

— Нет. Я ни за кого не вышла. Жила с одним человеком… не с Альфредо, а с другим. Мы прожили вместе почти четыре года. Родные были в шоке. Но потом мы решили, что будем счастливее, если разойдемся. Так что я сама по себе. Человек, с которым я жила, любил лазить по горам и научил этому меня; теперь я иногда отправляюсь в горы, а еще… еще у меня есть моя работа. Вернее, была. Так что я одинока, но счастлива, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— А как звали того мальчика? — спросила Лира. — На дне рождения?

— Тим.

— Какой он был?

— Ну… симпатичный. Это все, что я помню.

— Когда мы в первый раз встретились в вашем Оксфорде, — напомнила Лира, — вы сказали, что стали ученым еще и потому, что вам не хотелось думать о добре и зле. А вы думали о них, когда были монашкой?

— Хм-м… нет. Но я знала, о чем должна думать: о том, чему учила меня церковь. А занимаясь наукой, я думала совсем о других вещах. Так что мне никогда не приходилось размышлять о добре и зле самостоятельно.

— А сейчас приходится? — спросил Уилл.

— Сейчас я вынуждена об этом думать, — ответила Мэри, стараясь быть точной.

— Когда вы перестали верить в Бога, — продолжал он, — вы перестали верить в добро и зло?

— Нет. Но я перестала верить в то, что существуют силы добра и зла вне нас. Теперь мне кажется, что добрыми и злыми бывают поступки людей, но не сами люди. Мы можем назвать поступок добрым, если он пошел кому-то на пользу, или злым, если он принес кому-то вред. А люди слишком сложны, на них не наклеишь простых ярлыков.

— Правильно, — твердо сказала Лира.

— Наверное, вам иногда не хватает Бога? — спросил Уилл.

— Да, — призналась Мэри, — иногда такое бывает… даже теперь. И больше всего мне не хватает чувства связи со всей вселенной. Раньше я чувствовала, что связана с Богом, а через него, раз он существует, и со всем мирозданием. Но если его нет, то…

Где-то далеко, на болотах, пропела птица: они услышали нисходящий ряд долгих, печальных нот. В костре догорали угольки, ночной бриз слабо шевелил траву. Аталь дремала, как кошка: ее колеса плашмя лежали на земле, ноги она подобрала под себя, а глаза прикрыла, не теряя из виду того, что творилось вокруг, но словно витая мыслями в неведомых краях. Уилл лежал на спине, глядя на звезды широко раскрытыми глазами.

Что же касается Лиры, то после происшедшей с нею странной перемены она даже не шелохнулась: она хранила в себе память о своих недавних ощущениях, точно хрупкий сосуд, до краев наполненный новым знанием, и не осмеливалась тронуть его, боясь пролить. Она не знала, что это было, что это значит и откуда оно взялось, а потому просто сидела тихо, обняв колени, и пыталась унять дрожь возбуждения. Скоро, подумала она, скоро я узнаю. Очень скоро.

Мэри устала; у нее кончился запас историй. Наверняка завтра она вспомнит еще что-нибудь.

Глава тридцать четвертая

Теперь она есть

Мэри не могла заснуть. Стоило ей закрыть глаза, как внутри что-то обрывалось — она словно начинала падать в какую-то бездонную пропасть и мигом просыпалась, напрягшись от ужаса.

Это произошло три, четыре, пять раз, пока она не поняла, что уснуть ей сегодня не суждено; тогда она встала, тихо оделась и выскользнула из дома, решив уйти подальше от дерева, под развесистыми ветвями которого спали Уилл и Лира.

Яркая луна стояла высоко в небе. Дул свежий ветер, и все окрестные поля были испещрены тенями летящих облаков — казалось, что это перемещаются стада каких-то невообразимых животных. Но ведь животные просто так никуда не бегают, подумала Мэри; если вы видите, как тундру пересекает стадо северных оленей или саванну — стадо антилоп гну, вам сразу становится ясно, что они ищут корм или место, где удобно спариваться и производить на свет потомство. Их движение имеет смысл. Но эти облака двигались по чистому произволу, в результате абсолютно случайных событий на уровне атомов и молекул; их тени неслись по траве без всякой цели.

Тем не менее со стороны казалось, что такая цель есть. Облака будто осмысленно стремились куда-то. И всё вокруг тоже. Мэри почувствовала это, хоть и не знала, какова эта цель. Однако, в отличие от нее, облака словно знали, что и зачем они делают; знали это и ветер, и трава… Весь мир казался живым и наделенным сознанием.

Мэри поднялась на холм и оглянулась назад, на болота: наступающий прилив уже подернул черные грязевые равнины с камышовыми островками сверкающей серебряной пленкой. Тени облаков были видны там очень отчетливо; они точно убегали в панике от чего-то страшного или спешили обнять что-то драгоценное впереди. Но что именно, Мэри не дано было узнать.

Она повернула к роще, где стояло ее дерево для наблюдений. Оно было в двадцати минутах ходьбы; Мэри хорошо видела, как оно кивает своей гигантской головой, как будто беседуя с крепчающим ветром. Им было о чем поговорить, только она не могла их услышать.

Она поспешила туда: ее заразило возбуждение ночи, и ей страстно захотелось влиться в общую жизнь. Это было то самое чувство, о котором она сказала Уиллу под конец вечернего разговора, — сейчас вся вселенная казалась живой, и все в ней было связано бесчисленными нитями смысла. Будучи христианкой, Мэри тоже ощущала эту связь; но потом, оставив церковь, она почувствовала себя свободной, легкой и неприкаянной в лишенном смысла мире.

Но за этим последовало открытие Теней и ее путешествие в другой мир; а теперь ее окружала эта тревожная ночь, где все было преисполнено цели и смысла, но Мэри чувствовала себя отрезанной от общей жизни. А найти к ней доступ не удавалось, потому что Бога больше не было.

Обуреваемая одновременно радостным волнением и отчаянием, Мэри решила взобраться на дерево и попробовать еще раз потерять себя в Пыли. Но не одолев и половины пути до рощи, она услышала какой-то новый звук, не похожий на шум листьев и шелест травы под порывами ветра. Это был глубокий, печальный стон, будто исходящий из недр органа. А затем раздался еще и треск — что-то рвалось, ломалось, и дерево скрежетало по дереву.