Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
А внизу... внизу виден был изгиб красноватой ленты дороги, и по нему тянулись в гору маленькие тележки, запряженные маленькими быками. Вон там, правее и выше, под основание Башни уходит широкая штольня. В ней добывают меловой камень. Отряд же Венедима – остатки его – вышел через узкий боковой лаз, где лошадям пришлось ползти на коленях...
Отрада ехала стремя в стремя с Грозой. Юная лучница сразу понравилась ей легким нравом и манерой держаться – уважительной и достойной в одно и то же время. Рассказы ее о том, что сейчас происходит на родине, отличались экспрессией, лаконизмом и словесной выразительностью; девушка явно имела литературный талант.
Поговорить с Алексеем Отраде не удавалось. Его сразу оттерли, отодвинули в сторону. Странно, но вот эту мягкую изоляцию она восприняла с долей облегчения. Он ехал где-то впереди, во главе дозора. Отрада иногда видела круп вороного коня и серую спину, перечеркнутую наискось красноватыми ножнами Аникита... но чаще не видела ничего. Иногда она удивлялась себе, потому что не вполне была уверена в том, что спокойствие ее – не поддельное. Бывает ватность тела: при усталости или испуге. У нее была ватность чувств.
Она боялась, что это – навсегда. И еще больше боялась, что оно вернется...
Что все будет как в тот первый час, в первый вечер, в первую ночь. Когда все рвалось, разлеталось в клочья – душа, сердце... когда боль была такая, что хотелось только одного: умереть. Непонятно, что удержало ее от признания и бесчестья, а ведь это казалось таким простым: честно объявить, что ей плевать на все и ничего не нужно, кроме как жить с Алексеем, любить его, рожать от него детей...
Но она ничего не сказала, ночь прошла в тоске и угаре, а наутро она тупо удивилась, что жива и ничего не чувствует.
Возможно, никто ничего не заметил, кроме Грозы. Гроза откуда-то все знала, однако не позволила себе и доли намека – интонацией, взглядом, – но почему-то Отрада ничуть не сомневалась в ее знании...
Может быть, она заблуждалась. Может быть, заблуждались они обе. Уже ни в чем нельзя было быть уверенным.
Неделю занял поход. Дважды случались крупные стычки: с людьми-кошками и с наездниками на птицах – теми самыми, что расправились с мускарями. Отрада забыла об этих стычках моментально. Не то чтобы забыла, стерла из памяти – а просто не вспоминала, как о незначащем уроке, отвеченном позавчера.
Ночами кто-то непрерывно шатался вокруг лагеря, подходил к кольцу костров, хохотал, выл, иногда бросал камни и дроты. Случалось, они находили цель... Гроза сказала: более сотни воинов вошли в Кузню. Вышли – двадцать девять.
Вышли...
Такого простора Отрада не видела никогда. Горизонт был страшно далек, воздух – прозрачен, и высоки горы. Медленные облака плыли еще выше, а над ними парило солнце. Она помнила, как Алексей рассказывал (до чего же давно это было...) о хитрой небесной механике смены дня и ночи, о том, что солнц на самом деле два, темное и светящееся, они вращаются друг вокруг друга – в компании нескольких лун, – а свет идет не по прямой линии, как это кажется, а по сложной кривой, приводящей его если ничто не преградит путь – обратно к источнику... и в это почему-то было легко поверить.
Что-то подобное, хотя и в куда меньшем масштабе, она испытала два года назад, переехав в город. Там тоже все оказалось не так, и это «не так» ощущалось одновременно и более сложным, и более естественным. Искусственным было предыдущее упрощение.
Венедим обогнал ее, посмотрел искоса, дернул щекой. Она уже знала, что у него такая улыбка.
Лошади спускались по пологой земляной тропе.
Глава вторая
В эту ночь к нему пришел Железан: попрощаться. Земное служение его закончилось, он уходил куда-то далеко, вслед за многими, очень многими. Его отпустили: слав сделал свое дело. Я тоже сделал, думал Алексей, глядя на него, призрачного, истонченного до степени легчайшей дымки; он может уйти; я тоже могу уйти... Он не мог.
Как странно, что я жив, думал он еще. Ларисса ошиблась? Обманула? Или я просто не понял чего-то? Или с тех пор произошли какие-то события, изменившие предназначение?..
Важно ли это?
Важно.
Свечка в резном каменном подсвечнике догорала.
Железан наконец встал, сказал что-то одними губами, кивнул, отступил назад, исчезая в бревенчатой стене... С запозданием Алексей прочел по его губам: «Прощай, мой друг».
Я ведь чуть не предал тебя, подумал он. Может быть, ты не догадываешься – а я чуть не предал тебя... И всех остальных. Кто мне верил.
Он знал, что думать на эти темы ему сейчас нельзя, потому что тогда вновь произойдет то, что готово было произойти в первую ночь после... после разлуки (он твердо выговорил это слово)... и в чем он никогда и никому не признается. Но нужно было помочь себе не думать.
Алексей задул свечу и вышел из келейки.
Отряд ночевал в старой придорожной крепости Агафия, принадлежавшей когда-то, в незапамятные времена, сгинувшему начисто семейству Агафаггелов, тоже предъявлявших свои претензии на престол. Но земли Агафаггелов лежали как раз на путях из Вендемианов в Паригории и обратно... да тут еще лихая вольница восточных провинций...
И все же некоторые крепости сохранились хотя бы каменной кладкой – настолько прочно были построены.
Из келейки выход был в полукруглый дворик, бывший когда-то крытой башней, возведенной над колодцем. Сейчас крыши над головой не имелось, кольцо колодца придавливала каменная плита толщиной чуть менее аршина, и сдвинуть ее будет под силу разве что стаду быков, взятых в упряжку, зато на земляном полу густо росли тонкая ольха и клены.
Уменьшенной и облагороженной копией этого дворика-башни был тот зал в замке на высоком утесе... разве что колодец еще (или уже?) не прикрывала тяжеленная крышка-Алексей прошел под аркой, низкой настолько, что приходилось склоняться в глубоком поклоне, и оказался на центральной площади. Площадь имела шагов десять в ширину и чуть больше в длину. С трех сторон в нее впадали узкие улички. Прямо – был виден в некотором отдалении гребень стены, зубцы на фоне темнолазоревого неба; направо – слышна казарма. Слева светились высокие узкие окна Палаты. Этим красивым словом здесь называлось трехэтажное строение, предназначенное исключительно для жилья. Оно было сравнительно новым и потому достаточно просторным и удобным внутри.
