Эхо войны. - Шумилова Ольга Александровна "Solali" (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
И тут они начали прыгать сверху, будто скопировав тактику у т'хоров. Я резко вскинула «мать»… и остановилась.
— Вверх не стрелять!!! — пронесся в эфире истошный вопль старшего офицера. — Обвалите свод, придурки!
Я автоматически выхватила нож и коротким, без замаха, ударом встретила первую летящую мне на голову тварь. Шлем окатило темной кровью, уже мертвая тушка ударила в плечо. Послышались крики более нерасторопных или менее тренированных солдат, строй смешался. Я смахнула рукавом кровь с лицевого щитка и вскинула голову вверх, откуда раздавалось непрерывное шуршание и царапанье.
Плакальщицы лезли по сталагнатам вверх, упираясь в каменные колонны толстыми загнутыми когтями задних ног и цепляясь длинными передними, а потом, оттолкнувшись мощным рывком, летели на нас, выставив вперед кинжальные когти.
Первый ряд сменил тактику и продвинулся вперед, стараясь не подпускать тварей к частоколу каменных колонн, но помогло это слабо — так же, как попытка заткнуть пальцем брешь в плотине. Поток все равно хлынул, дождем посыпавшись нам на головы.
Рядом упал солдат, которому неудачно пришедшейся коготь полоснул по шее, разорвав артерию. Кто–то схватил его под мышки и пихнул на руки ближайшему из последнего ряда. Парня потащили в коридор, оставляя на каменном полу широкую красную полосу. На долю секунды я отвлеклась, пропуская их за собой, и в едва поджившую руку с выставленным ножом вцепились пятью десятками иголок короткие зубы.
Я выругалась сквозь зубы и отодрала от себя скалящуюся башку левой. А потом сквозь грохот, мат и рявканье «матерей» из главной пещеры надрывным ревом донесся сигнал сирены.
Т'хоры.
Эфир взорвался приказами. Дрогнула шеренга силовиков, чье место сейчас было на другом конце пещер, и начала разворачиваться. Выпустили прощальный дружный залп, развернулась и через раздавшийся второй ряд рванулась к баррикаде.
Это было правильно, абсолютно правильно, потому что никто, кроме силовиков с их «чешуей» не может стоять против т'хоров, но совершенно не отменяло того, что нас оставили на убой. Стволы сменили ножи за несколько секунд, и за эти же несколько секунд снесло четверть строя, накрыв волной вдвое большей, чем до этого.
Я с остервенением жала на курок левой рукой — под одну из пятидесяти иголок явно пришелся нерв, рука онемела. «Мать» выкашивала площадь намного большую, чем другое оружие, и только поэтому мне в первую же секунду не прокусили что–нибудь еще.
— Баррикада… — слабо донеслось откуда–то, будто издалека. Только через несколько секунд я сообразила, что снаружи, а не из эфира. Значит, все–таки будет баррикада. До которой еще нужно продержаться.
Где–то за спиной по–прежнему сыпались с колонн пучеглазые твари, целясь уже не в ноги — шеи, вскакивая на загривок и опрокидывая на пол. Мы стояли в первом ряду и молились, чтобы стоящие сзади успевали отмахиваться и за нас, потому что обернуться мы уже не могли.
Будто чувствуя, что доступ к добыче сейчас перекроют, плакальщицы покатились на нас всей массой. Первый ряд снесло, и меня вместе с ним. Ударило, будто летящим ядром, под дых, вышибло воздух из легких, отшвыривая на позадистоящих, и проволокло до стены, приложив о нее затылком. Перед глазами вспыхнули звезды.
— Отступаем! — рявкнул эфир. Очень вовремя, спасибо…
На этот раз кто–то взвалил на плечо меня и, не переставая отстреливаться, потащил к уже наполовину набросанной баррикаде. Внутри меня сбросили на пол, и еще минут пять я лежала, пытаясь отдышаться и наблюдая за вереницей раненых, тянущейся мимо.
Какой все–таки п…!
Снаружи еще шла стрельба, но слишком редкая. По коридору метались техники и солдаты, укрепляя завал, тонкой струйкой отступали внутрь солдаты, еще остающиеся в зале.
Еще через десять минут коридор замуровали намертво. Я к тому времени уже встала и, шатаясь, побрела сразу в госпиталь. Хотя до моей руки дело там дошло только через два часа.
Теперь мы заперты с двух сторон.
И бежать нам уже некуда.
Т'хоры снова ушли раньше, чем их потери превысили установленный лимит.
Наши потери лимитированию не поддавались.
Уже второй раз они нападают одновременно, и я снова и снова возвращаюсь к одной мысли — совпадение ли это? Или — еще один способ измотать врага?…
Им удается это.
Раз за разом разрушаемые баррикады вселяют неуверенность. Но то, что сейчас сидит за вторым заслоном, внушает страх.
Они не уходят, как т'хоры. Уже двенадцать часов они по камешку растаскивают баррикаду, и, хотя с другой стороны постоянно наваливают новые, вечно длиться это не может — рано или поздно коридор закончится.
Скрежещущее, въедливое царапанье не прекращается ни на секунду все двенадцать часов. И хорошо слышно женщинам и детям в главной пещере.
Женщинам и детям, зажатым в угол двумя баррикадами. Оставить их здесь — значит подставить под один удар. Отправить в запутанный лабиринт за озером — подставить под другой, потому как у т'хоров хороший нюх, а разделять линию обороны не надвое — натрое у нас не хватит сил.
Единственным вариантом было бы бросить всех тяжелораненых, оставив отряд смертников охранять баррикаду, а самим уйти во все тот же лабиринт. В неизвестность, поскольку никто не знает, куда он ведет.
Слава богам, мы еще не озверели… настолько. И, надеюсь, не озвереем, пока я жива.
Но непрекращающийся скрежет когтей по камню царапает нервы, заставляет вздрагивать и втягивать головы в плечи. В воздухе витает напряжение, густо замешанное на тревоге.
Солдаты стали переговариваться шепотом, постоянно оборачиваясь на заваленный коридор, и — слушать. Слушать до боли в ушах, пытаясь распознать в тихом царапанье признаки надвигающейся лавины.
В пещерах поселился страх.
Я оглядывалась вместе со всеми, но — в другую сторону. Что–то грядет, скоро — пробегает мурашками по коже, и мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, откуда.
И потому я совсем не удивляюсь, когда, свалившись на лежак поздно ночью, во сне снова вижу — его.
Заснеженная пустыня сверкает, слепит глаза. Полотна безмятежного, нетронутого снега отражают солнце — холодное, тусклое зимнее солнце. Море затянуто льдом. С неба падают листья — сухие, изломанные и перекрученные осенние; яркие, отмытые весенними дождями, еще липкие первые листочки.
Мы ловим их, стоя, как всегда, на разных берегах.
Мне достается лициния — узкий длинный салатовый листик, пахнущий первыми грозами. Ему — эклирис, изрезанный лист траурного цветка, не вянущий даже под снегом.
— Давайте меняться? — он задумчиво смотрит на причудливо изогнутый лист.
Я удивленно поднимаю брови, но все же киваю. Это же сон. Хотя зачем же меняться?…
Я протягиваю руку и ловлю еще один. И протягиваю зеленую узкую лодочку, отправляя ее с ветром. Посланный мне эклирис падает в снег.
— Плохая примета, — киваю на лист посреди сугроба. — Предвещает смерть.
— А это? — он вертит в пальцах яркий листок. — Предвещает что?
— Не знаю. Значит — все, что угодно, — я улыбаюсь. — Например, весну.
— Навряд ли, — он качает головой. — Вы не доживете до весны.
— Есть такая вещь — чудеса. Вдруг мир сойдет с оси? — я принялась рассматривать листик на просвет. — Солдаты вообще мало боятся смерти, вы не знали?… Хотя, нет, конечно, боятся, как и все. Просто готовы умереть — в сражении, чтобы в итоге защитить тех, кого обязаны защищать. И тех, кого любят.
— Вот только никакой практической пользы это не несет, солдаты это или нет, — он поднял руку и тоже вгляделся в переплетение тонких жилок. — Даже те несчастные, что имели силы бороться с нашим влиянием, достаточные, чтобы осознавать, что происходит, своими жалкими поджогами уносили не так уж много наших жизней, теряя собственную. Это совсем не равнозначный обмен, наши воины размножаются и растут куда быстрее ваших.
— А, так вот что там было, — я глубокомысленно кивнула, взмахнув листком. — Да, есть у нас такой недостаток — не сдаваться. И гадить ближнему до конца. Да по вам это тоже видно — хоть и бывший, но все же соотечественник.
