Твари Господни - Мах Макс (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗
Дар открылся у Виктора в шестьдесят первом. Ему и семнадцати еще не было. Вероятно, он стал тогда самым молодым колдуном в СССР, но об этом, впрочем, ни тогда, ни после, никто так и не узнал. А вот сам Виктор пережил в то время настоящую драму, хотя касалась она, как ни странно, не причины, то есть, самого этого таинственного дара, а следствий из него проистекающих. Дар был, в общем-то, принят, как данность, как начавшие незадолго до этого пробиваться над верхней губой и на подбородке волосы, или вдруг пробудившийся интерес к особам противоположного пола. Не то, чтобы случившееся с ним чудо не удивило Виктора. Еще как удивило. И взволновало, естественно. Однако не испугало. Витя был очень умным юношей, к тому же начитанным. Читал он, между прочим, и Беляева с Уэллсом, и Конан Дойла с Жулем Верном, поэтому и удивление его было вызвано не столько самим обретением невероятных способностей, сколько тем, что магия самим фактом своего существования противоречила тем самым непреложным законам природы, изучению которых он предполагал посвятить свою жизнь. Три профессора естественных наук в одной семье что-то да значат. Но интерес и испуг, разные вещи. И недоумение не всегда порождает страх.
А испугался Виктор совсем другого. Он испугался инакости. И страх этот пересилил даже вспыхнувший в нем было восторг от неожиданно обрушившегося на него могущества. Однако, на самом деле, как довольно быстро понял Виктор, всемогущим он не был. Он стал колдуном, а не богом. Но, не став богом, он, тем не менее, перестал быть и человеком. Неожиданный и непрошенный дар превратил его не в высшее существо, каким он на мгновение – пусть даже это мгновение растянулось на дни и недели – себя почувствовал, а в изгоя. Да, воображение у Виктора было развито ничуть не хуже, чем у его сверстников. Возможно, и, скорее всего, даже лучше. Но в том-то и дело, что развитое воображение и своеобразный личный опыт, который, учитывая его "нежный" возраст, являлся, по большому счету, всего лишь пережитым и прочувствованным сердцем и душой опытом членов его семьи, позволили ему увидеть ситуацию as is. [78] Он знал, понимал, чувствовал, что это значит, быть немцем в стране, ведущей тотальную – отечественную! – войну с Германией, или евреем среди людей, охваченных психозом ксенофобии, или врагом народа там, где народ в едином строю… или колдуном среди обычных людей. И неважно, что пресса захлебывалась восторгами по поводу доктора Калюжного или заслуженного артиста Арамяна. Когда-нибудь должно было наступить отрезвление, и тогда…
Оглядываясь назад, Виктор ясно видел, что дал тогда слабину, "отпраздновав труса" на все сто процентов. И причины своего поведения понимал и не собирался себя извинять или оправдывать – хотя и был тогда, в сущности, ребенком – но теперь, когда прошли годы, и жизнь подтвердила его опасения, понимал Виктор и то, что слабость эта тогда его и спасла. Ведь он сразу и бесповоротно – едва только ощутил в себе силу колдуна – решил, что никому и ни при каких обстоятельствах об этом не расскажет, и тщательно следил, чтобы не выдать своей тайны случайным поступком. А затем, в 1965 он и вовсе исчез, "уговорив" родителей, что поступает правильно, уезжая работать в Сибирь. В Сибирь он, разумеется, не поехал, но и домой уже никогда не вернулся.
– Что произошло в восемьдесят девятом? – Спросила Лиса после секундного молчания.
– В восемьдесят девятом? – Переспросил Виктор, разливая коньяк. – Ничего особенно интересного в восемьдесят девятом не произошло. Это конец истории, а не начало, – сказал он, стараясь подавить, разливающуюся в душе тоску. – Идеалисты ушли, скептики остались. Но, по большому счету, никто не получил того, чего хотел.
– А чего вы хотели? – Спросила Рэйчел.
– Агасфер и Конфуций живы? – Одновременно с ней поинтересовалась Лиса.
– Чего мы хотели? – Переспросил Виктор. – И невинность соблюсти, и капитал приобрести, вот чего мы хотели! – С неожиданной даже для самого себя злостью сказал он. – И вот трое мертвы, и трое живы.
– Живы они, куда денутся. – Ответил он наконец на вопрос Лисы. – Только давайте, отложим этот разговор на вечер. Вернее, на ночь. Сходим в город, а потом поговорим. Лады?
8
Тишина.
"Господи, какая тишина!"
Лиса стояла под деревьями и смотрела на долину. Минуту назад по грунтовке внизу проехала машина. Проехала – надо было напрячь слух, чтобы разобрать сходящий на нет звук работающего мотора – и исчезла по ту сторону горы, оставив за собой поднявшийся было, но быстро опавший шлейф пыли. И все. Как ни бывало. Долина, горы, темная зелень деревьев и светлая – трав, дымок над домиком на противоположном склоне, и огромное безмолвное небо ранней осени.
"Тишина… покой…"
Она стояла у низкой ограды, сложенной из обломков дикого камня, слушала едва различимый шепот листьев над головой, смотрела на открывающийся перед ней просторный и уютный мир и пыталась понять, чего больше сейчас в ее сердце, счастья или тоски? На самом деле, так хорошо, как сейчас, ей не было никогда в жизни. Тишина, покой и сладкое послевкусие шторма, отгремевшего всего несколько часов назад и способного – она знала это наверняка – вернуться теперь в любое мгновение, когда и где случиться им с Виктором этого захотеть. Она была счастлива в этот день и в этот час, она…
"Я счастлива!" – сказала себе Лиса, ощущая это счастье здесь и сейчас каждой частичкой своего тела и своей души, наполненной до краев обретшей наконец свободу и воплощение любовью, своей и его. Разделенной.
Ей было так хорошо… и так плохо. Потому что так тяжело, как сейчас, ей тоже никогда еще не было. Это надо было пройти через все, через гнилой ад подполья и гестаповскую больничку, испытать сухую и горькую, как бесплотные солончаки, тоску, рождаемою беспомощностью и бессилием изменить приговор судьбы; изведать горечь потерь и поражений; узнать отчаяние и страх, ненависть, застилающую глаза кровавым туманом, и ужас перед собственным не ведающим жалости гневом; прочувствовать, что такое беда и одиночество, чтобы теперь – после всего! – получив невероятную силу и едва ли не божественные власть и могущество, понять, как тяжела, на самом деле, эта ноша, и какой беспощадный выбор предложила ей судьба.
"Да, тяжела ты шапка Мономаха…" – Но иронии не получилось. Потому, вероятно, что Владимир был всего лишь князем Киевским, а она… Если быть совершенно откровенной, то Лиса была теперь согласна с тем, что как бы в шутку сказал ей в Берлине Виктор. Она стала богиней. Кали, Немезида, Макошь [79]… В любом случае, быть богом лучше, чем выродком. Однако проблема заключалась именно в этом. Быть тварью она умела, но никто, ни она сама, ни Виктор, ни тот, кто, судя по всему, и был настоящим вседержителем, и кого Лиса по-прежнему считала своим Богом, не мог – не знал? – или не желал объяснить ей, что и как она теперь должна делать. Как жить, кем быть, куда идти?
И интуиция молчала, и логика была бессильна. А сердце…
"Господи, – спросила она в отчаянии, обращая глаза к высокому небу. – Зачем?"
Зачем напустил ты зверей судного дня на тварей своих, если не исполнились еще установленные сроки? Но если и так, если все уже решено, если решил и судил, зачем же ты создал нас из плоти и крови и зачем вложил в нас человеческие души? Что делать, если и мы тоже твари твои, чувствуем, как люди, любим и скорбим? Зачем обрек ты нас на муки и смерть, зачем судил нас стать жертвой, а потом остановил занесенный для последнего удара меч? Не для того ли, чтобы, пережив все, что выпало нам пережить, злее рвали мы овец твоих, и обливались кровью наши сердца? Ведь и мы твари твои, Господи! Людьми родились мы, людьми умирали бессчетно в муках и страхе, людьми, Господи, а не волками …
