Время истинной ночи - Фридман Селия С. (лучшие книги TXT) 📗
Он был очень крупным мужчиной. Не просто высоким, подобно ее отцу, но широкоплечим и вообще могучим. Лицо и руки у него были буро-коричневыми, но там, где тело в обычных условиях скрывалось под одеждой, кожа была светлей — почти такой же светлой, как у нее самой. Мокрые курчавые волосы топорщились на груди и на руках — но недостаточно густо, чтобы скрыть полдюжины страшных шрамов, которыми был испещрен могучий торс, и множества мелких, ставших со временем не более чем едва заметными алыми ниточками. Особенно страшный шрам был на левой руке — багровая вздувшаяся полоса от локтя до запястья. Увидев, что она смотрит на этот шрам, он улыбнулся:
— Это из последней экспедиции. Кожа, знаешь ли, заживает долго.
А по его груди проходило несколько параллельных шрамов — возможно, следы когтей, — происхождения же огромного шрама на спине она определить не смогла. Йенсени чуть ли не радовалась тому, что Сияние было сейчас недостаточно сильным, потому что иначе она разглядела бы куда большее, а ей в данный момент с лихвой хватило и уже увиденного. Лучше привыкать ко всему этому постепенно, решила она.
Священник передал ей деревянную ложку, и она зачерпнула самую малость уже немного остывшей похлебки. Аромат вареных овощей и какого-то особо вкусного мяса…
— Хессет ходила на охоту, — объяснил он.
Это оказалось горячо. Очень горячо. Но вкусно, ужасно вкусно… Горячая и вкусная еда буквально вернула ее к жизни, никогда еще она не чувствовала себя так хорошо с тех пор, как убежала из дому.
Дэмьен, усевшись напротив нее, мрачно потер щеку.
— Наверное, они отдали мою бритву Калесте. Остается надеяться, что этот ублюдок перережет ей себе горло.
Девочка вздрогнула при упоминании имени демона. А он как раз наливал похлебку себе и ухитрился ничего не заметить. Или, по крайней мере, она так решила.
— С тобой все в порядке? — спросил он.
Йенсени, с полным ртом, кивнула.
— А ты у них долго пробыла? Я хочу сказать, у Терата?
Его голос звучал так мягко. Мягко, как прикосновение ракханки. Сильный и строгий и вместе с тем бесконечно нежный.
— Три дня. Так мне кажется. Хотя я не уверена.
И вновь, стоило нахлынуть этим воспоминаниям, она задрожала. Она шла с ними по лесу. Она попыталась убежать, поняв, кто они такие. Ее погнали силком, подталкивая в спину острием копья…
— Не волнуйся, — пробормотал он. — Все это, Йенсени, теперь позади. Тебе никогда не придется туда возвращаться.
— Мне было так страшно, — прошептала она.
— Конечно. Честно говоря, нам тоже. — Он зачерпнул похлебки, попробовал ее на вкус. — Даже Тарранту, так мне показалось. Хотя он и провернул все то представление.
Таррант. Речь шла о третьем участнике группы, о бледнокожем колдуне. И он ей очень не нравился. Глаза у него были как лед, а когда он глядел на нее, она чувствовала, как кровь застывает у нее в жилах. Но он и притягивал к себе ее внимание; такими бывают мертвецы — они и ужасны и в то же самое время притягивают к себе внимание. Йенсени вспомнила животное, которое нашла в лесу на первый день после бегства из отцовского дворца. Это был маленький зверек, золотистый и пушистый, и, должно быть, он погиб в схватке за раздел территории, потому что шею ему свернули, а тушку не съели. Бросили, можно сказать, напоказ. Когда она набрела на зверька, маленькое тельце было еще теплым, а налившиеся кровью глаза были полуприкрыты, как во сне. Она вспомнила, как, испытывая одновременно ужас и жгучее любопытство, положила на него руку и почувствовала под ней тепло как бы живого существа. Так она и просидела над ним какое-то время, ожидая неизвестно чего. Может быть, того, что у зверька возобновит биться сердце. Или он вдруг задышит. Чего-нибудь в этом роде. Казалось просто невероятным, что существо, в такой мере кажущееся живым, является на самом деле мертвым. Мертвым и неподвижным.
Вот и Таррант вроде этого зверька, подумала она.
Священник налил себе порцию похлебки — его оловянная чашка была мятой и щербатой, она наверняка видывала лучшие дни, — и принялся молча есть. Время от времени он поглядывал в сторону девочки, но ни разу не задержал на ней взгляд настолько, чтобы она почувствовала себя неуютно. Она обнаружила, что может теперь немного расслабиться, — впервые за все время, прошедшее после побега из дому. Этот человек не собирался ее обижать, а ракханка — тем более. А вот Таррант… нет, с ним дело обстояло по-другому. Но Тарранта здесь сейчас не было. Она упивалась солнечным светом, безопасностью, вкусной горячей похлебкой, и узелки, в которые свернулась ее юная душа, начинали мало-помалу распутываться.
И в следующий раз, когда священник посмотрел на нее — добрыми, настолько добрыми глазами, что невозможно было представить себе, что этот человек кого-нибудь убил или мог убить, — она кивнула в сторону палатки:
— А что, ей не нужно завтракать?
Священник, улыбнувшись, отхлебнул из чашки.
— Сейчас у нее время сна.
— А вы не спите одновременно?
— В пути не спим. Таким образом один из нас всегда остается на страже на случай какой-нибудь неприятности. Так что она позавтракает позже.
— А почему вы не спите по ночам? — До недавних пор она имела о смене дня и ночи лишь самое туманное представление: дома в ее покоях лампы могли зажечь в любое время суток, и ночь сама по себе означала лишь большую вероятность того, что отец окажется дома. Но теперь она уже познакомилась с днем, и с ночью, и с сумерками, и они как-то упорядочились у нее в разуме. — Разные люди не спят по ночам?
Священник замешкался с ответом. Всего на мгновение — но ей хватило этого, чтобы расслышать в его уверенном голосе несколько беспокойные нотки:
— Большинство людей спит. Так оно, конечно, проще. Но Таррант… ему вреден солнечный свет. Поэтому мы путешествуем по ночам.
И вновь в душе у нее завязался холодный и страшный узелок. На мгновение она даже потеряла дар речи.
— Йенсени?
— Они тоже такие, — прошептала она. — Ракхи. Они могут по необходимости выходить на солнце, но оно обжигает их. Так объяснил мне отец.
На какое-то время наступила тишина. Она боялась взглянуть на него. Боялась выслушать то, что он сейчас скажет.
— Тебе не следует испытывать страх перед Таррантом, — в конце концов начал он. — Он человек, привыкший к насилию, и он в своей жизни сделал много дурного, но тебя он не обидит.
Тон его был ласков, но тверд, это немного напоминало ей собственного отца. Девочка склонила голову, на глаза навернулись слезы. Голос священника пробудил в ее душе столько воспоминаний… она попыталась не вспоминать отца — его лицо, его голос. Это было слишком больно.
— …Йенсени?
— Со мной все в порядке, — прошептала она.
Ей не хотелось выглядеть в его глазах слабой.
— Мы прибыли сюда как раз из-за этих ракхов, — объяснил он. — Чтобы остановить убийства.
— Они съели его, — прошептала Йенсени. Ее душили слезы. — Они съели его и заняли его место… — Она плотно зажмурилась, чтобы скрыть слезы. Она не хотела вспоминать об этом. Но в лагере возникло вполне достаточное Сияние, чтобы видения нахлынули на нее нежданно-непрошенно, а вместе с ними — и чувство страшной, невыразимой утраты. — Я не могу вернуться домой…
Он не прикоснулся к ней и даже не придвинулся, но что-то тем не менее сделал. Потому что видения исчезли, а вместе с ними и боль. А сами по себе они не исчезли бы ни за что, и она это знала. Как же ему это удалось?
— Йенсени. — И вновь его голос задышал добротой. — Мы прибыли сюда, чтобы положить этому конец. Твоему отцу мы помочь уже не сможем, но нам удастся оберечь других. Только для этого мы сюда и прибыли.
И тут ее охватил новый страх при мысли о том, над чем она до сих пор даже не задумывалась. Значит, ракхи обойдутся так же и с остальными? И все протекторы падут один за другим — их съедят чудовища, а потом займут их места. И всем детям придется плакать по ночам, делая вид, будто они ни о чем не догадываются. Думать об этом было просто невыносимо.
