Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Впереди мелькнула белесая крыша, усеянная желтыми и бурыми листьями. Младина пошла медленнее, потом осторожно выглянула из-за веток. На маленькой поляне стояла избушка, поднятая на обрубке бревна, как на ноге. Избушка была совсем невелика – даже меньше человеческого роста, вместе с «ногой» верхний венец приходился как раз на уровне лица Младины. С той стороны, где она подошла, было прорезано оконце, но не наверху, а ближе к нижним венцам. Покрыта она была берестой.
Младина вошла на поляну, радуясь, что так быстро достигла первой победы.
– Избушка, избушка! – с облегчением позвала она. – Стань к лесу глазами, ко мне дверями, мне в тебя лезти, хлеба ести!
Избушка качнулась и поворотилась, с крыши слетело несколько желтых листьев. С обратной ее стороны обнаружился вход: тоже такой низкий, что в него можно было пробраться, только согнувшись в три погибели. Что Младина и сделала, едва дождавшись, чтобы изба остановилась.
Входила она осторожно, пристально глядя под ноги – это было не только нетрудно, но даже неизбежно, потому что ей пришлось нагнуться так низко, будто она собиралась гриб сорвать. Осторожно просунув ногу между двумя-тремя старыми горшками, вторую она поставила рядом с овечьим черепом, продвинулась вперед и осторожно выпрямилась. Хорошо, что она была мала ростом, потому что ее голова пришлась вровень с матицей. Никогда еще она не чувствовала себя такой огромной! Благодаря открытой двери внутри было довольно светло, и Младина сразу огляделась в поисках хозяйки. И невольно вздрогнула, хотя примерно знала, что увидит.
В дальнем, самом темном углу сидела маленькая старушонка – вся как будто иссохшая, с низко наклоненной головой, скорее похожая на огромную мышь, чем на человека. Она казалось пятном темноты, оконцем отсюда в еще более глубокую тьму. Сидела она тихо и не выглядела угрожающей.
– Благо тебе, бабушка! – Младина поклонилась.
– Благо тебе, внучка! Уж сто лет человечьего духа не нюхала, а нынче сам пожаловал!
Старуха подняла голову, и Младина постаралась не перемениться в лице. Один глаз у старухи был зрячий, а второй полуприкрыт и затянут бельмом; со стороны зрячего глаза на подбородке темнело большое родимое пятно, густо поросшее седыми длинными волосами.
Младина бросила быстрый взгляд по сторонам. Почти весь пол был уставлен горшками и мисками; в горшках была каша, в мисках блины. По стенам были развешаны длинные погребальные рушники.
– Садись, внучка! – Бабка показала в другой угол, и там Младина увидела стол, к которому были придвинута скамья.
Стол был тоже занят мисками. Младина подошла; там исходили паром свежие блины, испуская запах горячего теста и масла. Вдруг подвело живот от голода, и вместе с тем возникла лютая тоска. И понятно: перед нею было первое угощение покойного после смерти, когда ему пекут поминальные блины и кладут еще горячие на оконце, чтобы он мог подкрепиться их горячим паром, а он плачет и воет, осознавая, что навек оторван от живых, от привычного, от своей прежней жизни, еще свежей в памяти. Именно в такие мгновения живые порой чувствуют на своем лице упавшие ниоткуда холодные капли – прощальные слезы ушедших.
– Угощайся!
Младина взяла блин, поднесла ко рту, стараясь не дышать, наклонилась и ловко бросила под стол. Под столом кто-то зачавкал.
– Вот, выпей сыты медовой! – Старуха пододвинула к ней кринку.
Младина взяла ее, поднесла ко рту, потом опустила и плеснула под стол. Тот, кто ее готовил, сейчас увидит на полу мокрое пятно. Она даже губами не коснулась угощения, но вместо сладости меда ощутила во рту горькую горечь слез; ноздри заполнил запах костра, древесного и смоляного дыма, а еще – тяжкий дух горящего мертвого тела.
– Спасибо, бабушка! – стараясь не кривиться, сказала она и встала. – Сыта я.
– Куда пробираешься, внучка?
– Жениха моего ищу, Хортеслава, Зимоборова сына, Столпомерова внука. Заплутал он где-то, ни в Яви, ни в Нави.
– Ох, шутишь, внучка! – Старуха покачала головой. – Не твой он жених! Он жених Лады, лебеди белой. Тебе и повидать-то его дорого встанет. Ну да я тебе помогу.
Хозяйка встала, и оказалось, что сидит она на укладке. Откинув крышку, она наклонилась, погремела чем-то, потом вынула какую-то круглую вещь и протерла длинным концом поминального рушника со стены. И вдруг в ее сморщенных руках будто засияла луна – такой яркий серебряный свет из них полился.
– Вот, возьми! – Она протянула подарок Младине.
Младина взяла его и увидела, что это серебряное блюдо – точно такое же, как то, что передала ей мать. Или то же самое?
– Откуда это у тебя? – Она подняла глаза на старуху.
– Сковал для своей дочери Сварог-Отец, Небесный Кузнец, понес ей подарить – в чащу обронил. Ходил, искал – не нашел. А она все ждет. Отдай ей и проси чего хочешь – она не откажет.
– Спасибо! – Младина прижала подарок к груди и поклонилась.
– Возьми, спрячь! – Старуха кинула ей берестяной заплечный короб.
Младина убрала подарок, закинула короб за плечо, еще раз поклонилась и выскочила из избушки. Обернулась – а двери уже не было, лишь крохотное оконце чернело на уровне ее колен, будто подмигивало.
Изнутри тянуло тяжелым духом тлена. Поняв, что здесь ей больше делать нечего, Младина огляделась в поисках перышка – и оно подмигнуло ей от края опушки, будто золотая звездочка. Она побежала следом.
Едва сделав несколько шагов, Младина вдруг почувствовала себя как-то странно. Не так чтобы хуже, просто как-то… иначе. Приостановившись, она ощутила, что ее одежда словно бы усохла и плотнее сидит на теле. Особенно пояс оказался затянут слишком туго. Она взялась за узел, чтобы его ослабить, и с удивлением обнаружила, что ей не так легко его увидеть, как раньше: между глазами и поясом возникло неожиданное препятствие в виде груди. Ее грудь заметно увеличилась в размерах и теперь сильно выпирала из-под черного кожуха. Опустив глаза еще ниже, изумленная Младина обнаружила, что и в бедрах заметно раздалась. Как и собственно в поясе.
Некоторое время она стола, в изумлении разглядывая и даже охлопывая себя. Потом скинула с плеча старухин короб, открыла, вынула серебряное блюдце и, спрятавшись под еловые лапы, заглянула в него.
Оно было таким чистым и светлым, что лицо в нем отразилось как нельзя лучше. Это было ее собственное лицо, но какое-то новое. Оно округлилось, румянец горел ярче, все черты стали тверже. Она уже не была прежней девушкой-невестой… наверное, так она выглядела бы, будучи на десять лет старше!
Одной рукой держа блюдо, другую Младина поднесла к лицу, будто надеялась от собственной руки дождаться ответа. И рука изменилась: стала попухлее, покрепче. И она заметно побелела, мозоли с ладони от домашних и полевых работ исчезли, остались только на кончиках пальцев – те, что появляются от шитья и прядения.
Младина оглянулась в ту сторону, где осталась избушка. Той уже не было, да и поляны не было. Похоже, она повзрослела лет на десять. Поход по лесу тому виной, или гостеванье в избе на ножке? Или десять лет жизни – палата за священный дар?
Но Младина отмахнулась от этих мыслей. Какая разница? Золотое перышко дрожало перед ней в воздухе, будто умоляя поспешить. Она убрала блюдце обратно в короб и двинулась дальше.
Вскоре пошел снег. Крупные пушистые хлопья медленно и величаво плыли в воздухе и присаживались отдохнуть на ветви, на землю, на голову и плечи Младины. Ей уже приходилось всматриваться, чтобы не потерять среди них соколиное перышко, и смаргивать снег с ресниц.
Поэтому вторую избушку она едва не проскочила: перышко вдруг зависло, вынуждая Младину остановиться и оглядеться. Увидев рядом бревенчатую низенькую стену, она не удивилась: она же знала, что в ее укладке было три дара для богини Лады.
Когда вторая избушка повернулась, Младине стало чуть не по себе: один ее угол покосился, крыша с той стороны сильно провисла, а бересте зияли дыры. Внутрь она влезла с большей робостью, чем в первый раз; горшок, который она задела ногой, опрокинулся, из него выбежала мышь.
