Когда завидуют мертвым - Цормудян Сурен Сейранович "panzer5" (электронные книги бесплатно TXT) 📗
— Вот. Проверяйте…
Затем характерный звук падающей охапки деревянных реек и брусков. Да. Конечно. Все надо было проверить дозиметром, прежде чем кидать в огонь. Николай хорошо помнил занятия по выживанию, что проводили с ними в родном Надеждинске. Он знал о дозах радиации. О рентгенах и микрорентгенах. Знал, чем чреваты определенные дозы этих самых рентген. Понимал он и то, что со временем приставка «микро» практически исчезла из лексикона. По привычке. Ведь в первые годы не было никаких «микро». Были рентгены. Бешеные. Беспощадные… Убийственное излучение. В почве, в растениях, в дожде, в могилах умерших от лучевой болезни. Практически всюду… Радиации с той поры стало много меньше, но микрорентгены так и называли — рентгены. Более старшие люди, особенно преподаватели, иногда отмечали, что в лексиконе человека произошли пусть не всегда заметные, но четко характеризующие новые условия жизни изменения. Даже это московское слово «ядрена» было чем-то особенным. Мало кто помнил, что это слово когда-то означало. Но теперь в этом коротком и неуклюжем наборе букв было зажато все то, что произошло всего за несколько летних дней двадцать лет тому назад. По всему миру…
Николай достал из рюкзака плюшевого мишку и разгладил полинявший и давно осыпавшийся ворс. Посмотрел в его грустные пластмассовые глазки. Сколько в нем рентген? Дозиметры были лишь у Варяга и Людоеда. Попросить их произвести замеры… Так ведь на смех поднимут. Глупо, конечно. Глупо, если исходить из соображений разума. А с чувствами что? Эта неживая игрушка в один миг стала для него родной, и отказываться… выбросить… От одной этой мысли стало ныть сердце.
— Что же с хозяином твоим? Или хозяйкой… — вздохнул Васнецов и прижал к себе медвежонка. — Ну и пусть ты радиоактивный. Ну и пусть…
Вдруг лист железа отогнулся и в вагон вошел Людоед. Он свалил перед собой охапку реек и кусков фанеры. Отряхнулся и взглянул на Николая. Почему-то именно ему надо было занести дрова. Хотя собирал их Славик.
Васнецов вдруг остро ощутил, как глупо он выглядит. Но еще глупее было бы сейчас прятать медвежонка и вести себя как нашкодивший подросток. Пусть смеется. Плевать. Хотя в глубине души Николай восхищался Людоедом, даже когда совершенно не принимал его противоречивые и жестокие поступки. И слышать насмешки от человека, которого уважаешь, особенно больно.
Крест не смеялся. Он молча посмотрел на плюшевого медведя. Затем прямо в глаза Николая.
— Как голова? — спросил он, кивнув и бросив мимолетный взгляд на лежащего Юрия.
— Полегче.
— Хорошо, — кивнул Людоед и снова посмотрел на медвежонка. — Решил его забрать?
— Я… Илья… просто…
Николай не знал, что ответить, и чувствовал, что сейчас Крест наконец разразится хохотом и позовет остальных поглядеть на эту нелепую сцену.
— Не надо оправдываться, — нахмурился вдруг Илья. — Я все понимаю. Если ты будешь искать оправданий, то обидишь его.
— Кого? — удивился Васнецов.
— Медвежонка.
Крест говорил совершенно серьезно, и это обескураживало. Именно такой реакции Николай никак не ожидал.
— Илья… У тебя дозиметр с собой? — тихо спросил он.
— Да. — Крест кивнул. — Давай его сюда.
Он без лишних слов понял, что хотел от него Николай.
Васнецов протянул медвежонка. Илья принял его очень осторожно. Замерив уровень радиации, он улыбнулся и вернул игрушку Николаю.
— Норма.
— Спасибо. — От волнения голос Васнецова стал хриплым. — Спасибо тебе, Илья.
— Да не за что. Кстати, у него скоро лапа отвалится. — Людоед достал из кармана шинели тряпичный сверток и протянул его. — Держи. Тут нитки и иголка. Пришей.
— Спасибо.
Больше Николай ничего не мог сказать. Он чувствовал, что сейчас расплачется. Но в этот момент в вагон вошел Сквернослов.
— Крест! Ну где ты пропал? Варяг там матюгается вовсю, — сказал Вячеслав и вдруг уставился на своего младшего брата. — Опа! — усмехнулся он. — Коль, ну ты даешь. Это что такое… Головой сильно тюкнулся? — Он перешел на смех. — Ну детский сад, ей-богу!
Васнецов растерянно посмотрел на Людоеда. Тот прищурился, жуя кончик черного уса. Он иронично посмотрел на Сквернослова, затем перевел взгляд на Николая и поднял бровь. Он ждал реакции Николая.
— И что ты смешного увидел, Славик? Отчего над Аленкой не смеялся, которая старше меня, но в куклы до смерти играла? — резко ответил Васнецов.
Сквернослов побагровел, нахмурился и сжал кулаки.
— Чего молчишь? — Неожиданно и резко Крест хлопнул Вячеслава по спине. — Тебе очень дельный вопрос задали. Ну?
Сквернослов молча посмотрел на Людоеда.
— Нечего сказать? Ну, так я скажу, дружок. Когда рядом старший брат, который, может, и питает к младшему любовь, но камуфлирует сантименты под постоянными насмешками и глупыми и часто неуместными шутками, то становится обидно. Когда рядом старший наставник, который дошел до того, что избил руками и ногами, пусть и за реальный проступок, но нереально больно, становится горько. Когда рядом умирающий товарищ, которому не можешь ничем помочь, становится стыдно. А когда еще и рядом злой морлок, у которого на счету столько человеческих жизней, что и вообразить фантазии не хватает, то вообще хочется отгородиться от всего мира. И все это называется очень просто. Одиночество.
— Да вы вообще шуток не понимаете, что ли?! — воскликнул Сквернослов.
— Только если им время и место. А пока захлопни пасть и пошли работать.
Людоед подтолкнул Славика к выходу и пошел следом.
— Ну, вы даете ребята! — взмахнул руками Сквернослов и покинул вагон.
— Ахиллес! — воскликнул Николай осипшим голосом, торопясь, пока Крест не вышел.
Тот обернулся. Такого обращения, судя по удивленному взгляду, он не ожидал.
— Что, блаженный?
— Я не считаю тебя злым морлоком.
Тот задумчиво покачал головой и, глядя в пол, ответил:
— Но я такой и есть. — И он ушел.
Николай крепко прижал к себе медвежонка и, уткнувшись в него лицом, зарыдал. Горько и отчаянно. Он оплакивал потерянное в дыму ядерного пожарища детство, о котором напомнила эта игрушка. Оплакивал мать, чьей ласки ему всегда не хватало. Оплакивал миллионы людей, которых не стало в один миг. И среди которых, возможно, был тот ребенок, который когда-то радовался покупке родителями этого медвежонка. Оплакивал Аленку с улицы Советской, о которой так неделикатно напомнил названому брату. Оплакивал Рану, которая тоже лишилась детства еще до рождения, а потом и жизни лишилась из-за его рокового выстрела. Оплакивал молоденькую безымянную людоедку, которая не знала ничего, кроме потакания грязным желаниям своих клиентов и хозяев, и которая сгорела по прихоти Людоеда. Оплакивал девицу, которую сожрали заживо морлоки и которую он не смог спасти. Участкового Дыбецкого и его семью… Конфедератских ребятишек, собиравших в бою опустевшие автоматные рожки… Андрея и Ульяну… И никого роднее, ближе и живее, чем этот плюшевый мишка, для него не было сейчас. Но в этих слезах горя и безысходности несколько капель были радостными. От той затерявшейся в боли радости, которую подарил ему Людоед своим участием и пониманием…
…Здравствуйте. Данным письмом спешу сообщить, что, на мой взгляд, Вы (уж простите за дерзость) не в полной мере владеете обстановкой. Текст данного письма я продублировал и электронной почтой. Хотя гложут меня сильные сомнения, что если и не затеряется и это письмо и то, что я отправил по электронной почте, в Вашем секретариате, то некоторые люди, перебирающие Вашу почту, уж точно застопорят его. И хуже всего, натравят на меня, извините за такую формулировку узаконенных опричников, коим никакие законы не писаны. Надеюсь, что принятые мною меры предосторожности позволят все-таки мне избежать больших неприятностей. Но моя боль и обида за нашу державу заставляют меня сделать данный шаг. Несмотря на то, что это может повлечь угрозу моей жизни или Вы просто сочтете меня за сумасшедшего, если прочтете его.
