Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг (читать книги без сокращений .TXT) 📗
– Не знаю, какое наказание за попытку цареубийства полагается у твоего племени, но ты сейчас не среди сородичей. Это мой двор. Выбирай, Кайра. Сейчас.
– Мои бойцы готовы за меня умереть, Кейн. А многие ли из этих… созданий …. готовы умереть за тебя?
Точней не скажешь.
– Есть способ выяснить, – роняю я бесстрастно.
Она складывает руки на груди.
– Я не блефую, Кейн.
– Да, наслышан. – Мне остается сказать одно лишь слово – короткое, холодное, решительное: – Райте!
Он хлопает в ладоши, будто отряхая пыль в сторону эльфийки. На песок оседают черные маслянистые брызги. Кайрендал пытается заговорить, но может только булькать сдавленно и утробно. Какой-то миг она взирает на меня в полнейшем недоумении, потом разражается хриплым, пронзительным кашлем. Грудь ее вздымается, и эльфийку рвет кровью под ноги огру, который держит ее на весу.
– Урродззы! – ревет великан так, будто сердце его рвется на части. – Ублюддки – что вы здделали зз Кайрой?!
Он падает на колени и баюкает умирающую, словно младенца.
Наши ребята вскакивают со скамей. На арене Райте вполголоса раздает монахам последние распоряжения. Бойцы расходятся под прикрытие ограды, проверяя оружие.
– Ты когда-нибудь, – бросает мне через плечо бывший посол, – что-нибудь делал, что не кончалось насильственной смертью?
– А как же, – отвечаю я. – Много всякого. Но уже не помню, что.
Мерзкая будет свалка, точно скажу. Наверное, я знал, что этим кончится. Надеялся на это.
Может, я и вправду такое чудовище, как говорят.
Но в Зале суда разгорается новый свет – бледней и ровней, чем пламя фонарей на стенах и алые отблески костров за окнами: пронзительный и мягкий лунный свет, изгоняющий всякие тени. Он нарастает, становится сильней, и, когда лучи его касаются каждого из нас, в зале наступает тишина, и все взгляды обращаются к источнику сияния.
Оно исходит от Делианна.
Медлительно, как инвалид, поднимается он с сенешальского трона. Голос его в звонкой тиши так мягок, что сердце мое разрывается.
– Нет. Не надо сражений. Между собою – не надо. Хватит смертей. Больше я не перенесу.
Кажется, будто он стоит у меня за плечом. Подозреваю, каждому в Зале суда кажется, что Делианн стоит у него за плечом. Свет окутывает его мерцающим облаком, холодной эльмовой короной опускается на чело. А потом плещет каждому из нас в лицо и хватает за извилины.
На бесконечный миг свет захлестывает меня тем, что переживают остальные: болью, и страхом, и жаждой крови, и отчаянием, и упоением боя, и всем прочим, и тот же свет отдает им мои переживания. Мы живем чужими жизнями, мы погружены в океан боли, и свет вытягивает понемногу наши муки, плетет из них клубок страданий, и нянчит его, и мнет, поэтому боль не то чтобы уходит – так не бывает, ничто не в силах утолить ее, – но как бы расплывается, потому что мы разделяем ее между собой, понемногу на каждого, и как бы ни было нам одиноко, он –то знает, точно знает, через что мы прошли, как нам больно и страшно, и вроде как говорит…
Ладно, вам больно, вам страшно, но это нормально – страдать, и это правильно – бояться, потому что мир вообще местечко жуткое и прескверное.
– Руго, – тихонько произносит Делианн.
Огр поднимает башку.
– Она не обязана умирать, – говорит чародей. – Но лишь одна надежда осталась у нее. Ее следует удерживать от всякого вмешательства в грядущее сражение. Пусть отнесут ее в Донжон, и поместят в камеру, и держат там, покуда не стихнет буря, налетевшая на нас. Исполнишь ли?
Руго отворачивается.
– Моя ззделадь, она жидь? Ты обежжядь?
– Так я сказал.
Великан гнет шею, и по выпученным зенкам катятся слезинки.
– Наверное… больже, чем щазз, она меня не можед ненавидедь.
Делианн оглядывает зал с таким видом, будто пытается найти кого-то, но не может. Через пару секунд кивает сам себе.
– Паркк, – говорит он усталому камнеплету, что стоит в дальних рядах, недалеко от его величества. – Сбереги ее. Останься с ней в Донжоне и ухаживай за ней, когда она придет в себя.
Долгую минуту камнеплет упрямо не сходит с места, будто ждет подвоха, потом пожимает плечами и начинает пробираться к Кайрендал. Магия камнеплетов должна работать даже под землей.
Делианн склоняет голову, словно под тяжестью моего неодобрения.
– Так ли скверно, – тихонько говорит он, – что я не желаю начинать свое правление с казни друга?
– Разве я что-то сказал?
– Нет, – отвечает Делианн. – Но думал очень громко. Чего теперь ты от меня хочешь?
Спутники Кайрендал смотрят на него, не сходя с мест, выжидая. Мне пригодилась бы их помощь, если только Делианн мне ее обеспечит.
– Мог бы начать с того, – предлагаю я, – чтобы объяснить им, что происходит.
– Объяснить? – слабо бормочет он. – Да как объяснишь такое? Столько всего… слишком много. Как смогу я разобраться, что важно, а что несущественно?
– Тебе и не надо знать, – отвечаю я. – Просто реши.
Пушистые брови сходятся на переносице.
– Я… – Он кривится от боли, и это не мучения плоти. – Кажется, понимаю…
– Давай, Крис. Сцена твоя. Пользуйся.
Лицо его лучится страданием, будто призрачным светом. Мой друг опускает голову, зажмурившись от собственного сияния, и начинает говорить.
6
Он стоял в центре арены. Огни пожаров, чей свет сочился сквозь фонарь в сводчатом потолке, красил всепроникающее сияние его ауры блеклым румянцем. Голос его никогда не отличался силой, а за время болезни и вовсе ослаб, но все слышали его – значение, если не речь.
Слияние затронуло всех собравшихся в комнате.
Паутина черных нитей, сплетавшаяся вокруг Кейна, опутывала комок белого огня в груди его – пламени, которого Делианн мог коснуться, чью силу мог черпать, чтобы настроить свою Оболочку совершенно новым способом. Сияние его резонировало с Оболочками перворожденных, набираясь сил и красок, оно сливалось с Оболочками камнеплетов и от них перетекало в ауры огров и троллей; мерцание великаньих Оболочек заставляло трепетать ауры огриллонов, а те, в свою очередь, приглушали незримый блеск настолько, чтобы он достиг сознания слепых к Силе хумансов.
Он не витийствовал и не метал громов – просто говорил.
– Вот истина, – произнес он, и в Слиянии не было сомнения его словам. Он держался правды и позволил истории самой рассказать себя. – Иные из вас, – говорил он, – полагают, будто оказались здесь потому, что попали в тюрьму за преступную независимость мысли. Вы ошибаетесь. Другие полагают, будто оказались здесь из-за ложного обвинения в измене. И вы ошибаетесь. Третьи считают себя жертвами политического террора, или произвола властей, или банальной неудачи. Кто-то полагает, будто пришел сюда отомстить врагам, или поддержать друзей.
Все вы ошибаетесь.
Вас привел сюда не кейнизм, и не людские предрассудки, не жадность и не жажда власти, и не слепой случай.
Всех нас свела здесь война.
Эта война бушует каждый день во всякой земле; она началась с зарождения самой жизни. Это война, которую лучшие из нас ведут в своих сердцах: война против «плыть по течению», и против «мы или они», и против «стада», против «нашей цели». Против тяжести самой цивилизации.
В этой войне невозможно победить.
И нельзя побеждать.
Но сражаться в ней необходимо.
Вот истина: нам предложен дар.
То, что мы собрались здесь этой ночью, суть дар Т’нналлдион – того, что на языках хумансов зовется Родиной, или Миром. Вот каков великий дар Родины: раз в эпоху неслышная, потаенная война выходит на свет дня. Ее дар – возможность держать ее щит и видеть лицо врага; нанести удар честно.
Этот дар предложила земля моему деду Панчаселлу более тысячи лет назад. И, приняв его, назвался Панчаселл Бессчастным, ибо знал, что выбирает свою погибель.
Так началось первое сраженье на нашем фронте вечной войны: когда Панчаселл Митондионн закрыл диллин , соединявшие наш край с Тихой землей. Втайне он вел войну двести лет, а когда Родина озарила ее светом дня, подъяли мечи Панчаселл Бессчастный и дом Митондионн и повели Союз племен подавлять Восстание диких.
