Дранг нах остен по-русски. Тетралогия (СИ) - Зайцев Виктор Борисович (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Тогда, двадцать лет назад, только активное вмешательство бывшего мужа Жанны -- Валентина Седова, помогло спасти болтливого и жадного до денег ветеринара от казни. Что не помешало Быстрову проклинать Седова и его друзей все двадцать лет жизни в Стокгольме. Сбежав из Руси в Швецию, Влад продолжил практику ветеринара в столице Швеции, где быстро стал модным специалистом по лечению лошадей, собак и кошек. Первое время помогал интерес шведского общества к таинственным магаданцам. Затем, через магаданского посла в Стокгольме, Быстров стал закупать в Королевце необходимые инструменты и лекарства, неизвестные конкурентам. Его практика расширилась, благосостояние росло, но, стать своим в высшем обществе какой-то лекарь-ветеринар не смог. Будь он хоть трижды магаданцем, но, сословные привычки превыше всего.
Общаться с простыми бюргерами избегал сам Влад, напуганный кремлёвскими подвалами до полусмерти. Боясь возможных обвинений в колдовстве, он избегал новых знакомств, ограничиваясь общением с прислугой и клиентами. Так, год за годом весёлый разбитной красавец-ветеринар, отбивший в турпоходе у Валентина Седова жену-художницу, превратился в мрачного, подозрительного анахорета-затворника. Дважды он побывал в Королевце по делам закупки оборудования и лекарств, но, ни разу не решился на общение со старыми приятелями-магаданцами. Брату Жанны -- Алексею, Быстров даже письма не написал, а появляться на Руси он боялся панически, до дрожи в коленях. В его жизни осталась некогда любимая работа, превратившаяся в привычку, да частые разговоры с единственным собеседником - бутылкой. С годами всё труднее становилось заснуть без спиртного, кошмары воспоминаний о пытках и допросах лишали сна.
Сейчас, очнувшись в темноте, Влад первым делом проверил, нет ли кандалов на руках и ногах. Убедившись в отсутствии оков, он немного успокоился, опустился на мягкую лежанку, пытаясь привыкнуть к темноте. Но, ни единого лучика света не поступало в помещение, как и не слышалось никакого шума. Как всякий алкоголик, Быстров боялся поднимать шум, опасаясь, что сам начудил в пьяном виде, за что и был заперт. Он остался лежать, дожидаясь рассвета или появления тех, кто его запер. Невольно пришли воспоминания о последних днях, которые он механически пытался анализировать. Но, кроме вечера в доме, когда он уселся с любимой бутылкой самогона у камина, ничего не вспоминалось. Профессиональный опыт подсказывал, что одним алкоголем тут не обошлось, видимо, кто-то напоил ветеринара крепким снотворным, отбившим последние воспоминания.
Помучавшись в бесплодных попытках что-либо вспомнить, ветеринар уснул, забывшись беспокойным сном алкоголика. Он не почувствовал, как его лежанка начала покачиваться в такт волнам, качавшим корабль, вышедший из порта столицы Швеции. Очнулся Быстров в полдень, когда яркий луч света из иллюминатора добрался до его лица. На этот раз он быстро вспомнил ночное пробуждение, сразу сел на лежак, осматриваясь в каюте. Помещение своими размерами скорее напоминало чулан, - узкий лежак вдоль переборки, и полоска голого пола не шире полуметра. Даже видимости столика не оказалось в каюте, как и дверной ручки. Влад подошёл к двери и, не сомневаясь в результате, рискнул толкнуть дверное полотно. Разумеется, с нулевым результатом, попытка потянуть дверцу на себя тоже оказались бесплодными. Влад вернулся на место, оставалось только ждать.
Ждать, впрочем, пришлось две недели, пока корабль добирался до порта назначения. Хотя никто не связывал ветеринара, но, воли ему не давали. Кормёжку два раза в день приносил молчаливый кок, для отправления нужды оставляли ведро. Из каюты пленника никто не выпускал, не обращая внимания на его просьбы и мольбы. Попыток бежать или хотя бы кричать, напуганный русским подземельем двадцать лет назад, пленник не предпринимал. Трусливый алкоголик ежедневно накручивал себя мыслями о своём страшном будущем, он вспоминал дыбу в Кремле и заранее истекал страхом. День за днём он боялся будущей боли, гадая, что могут спросить у него. И, вспоминал всё, чем может купить свою жизнь, чем сможет избавить себя от боли. Две недели ветеринар пытал себя лучше любого палача, одними воспоминаниями боли и страха.
К тому времени, когда его тёмной ночью вывели с корабля на берег, посадили в карету и доставили к неизвестным монахам, Быстров уже был готов. Он начал говорить, не дождавшись вопросов, Влад признавался во всём, обвиняя проклятых туристов, затащивших его двадцать лет назад в поход по проклятой Куйве. Он рассказывал шесть часов без перерыва, выкладывал все свои страхи, все свои мысли о бывших приятелях, сломавших жизнь преуспевающего ветеринара, владельца клиники в Перми. Воспалённый мозг алкоголика уже не различал, где правда, а где оправдания. Так, даже гибель Жанны ветеринар умудрился представить, как месть обиженного мужа Валентина Седова. При упоминании имени Валентина монахи невольно переглянулись впервые после начала исповеди Быстрова.
Чем дальше, тем чаще переглядывались монахи, чьи лица были скрыты от Влада в тени капюшонов. Особенно энергично они реагировали на упоминание имён Петра Головлёва и Николая Кожева, которых Быстров долго смешивал с грязью, называя ничтожными алкоголиками и бездарностями. Свою беспорядочную обвинительную речь пленник закончил уже в наступающих сумерках, когда окончательно выдохся. Глядя на его воспалённые глаза, трясущиеся руки алкоголика, монахи ушли. Узнику же принесли скромный ужин и самое главное, большой кувшин красного вина. Именно этого добивался Быстров своей страстной исповедью, в глубине своей никчёмной души надеясь на спиртное. Глоток за глотком вино тёплой радостью ложилось в желудок Владислава. Когда в кувшине осталась половина жидкости, пленник осоловел, позабыв все неприятности. Ещё через пару минут он сыто отвалился от стола и уснул, впервые за две недели без всяких кошмаров и сновидений.
Со следующего утра жизнь пленника изменилась, к нему пришёл обычный чиновник в гражданском костюме, с переводчиком. Чиновник представился следователем святейшей инквизиции, от чего Быстров непроизвольно икнул, поняв, что попал из огня да в полымя. С этого дня его исповедь систематизировалась, пополнялась интересовавшими следователя нюансами, после чего заносилась на бумагу сразу двумя секретарями. Следователя интересовало абсолютно всё, что ветеринар мог вспомнить о своём времени. Начиная от политической карты мира, заканчивая слухами о судьбе инквизиции и святого престола. Ибо по остальным интересовавшим следователя вопросам, вроде оружия, самодвижущихся повозок и тому подобное, далёкий от техники ветеринар, не служивший в армии, ничего полезного сказать не мог.
Зато в описании политических и общественных изменений Европы двадцать первого века, в том числе Испании, Франции и Италии, Быстров смог себя реабилитировать. По крайней мере, в своих глазах, где он давно чувствовал себя полнейшим дерьмом, в редкие моменты протрезвления. Так вот, на очередную просьбу следователя пленник откликнулся с максимально возможным вниманием и тщательностью. Он увлечённо рассказывал о гей-парадах, однополых браках, освящённых католической церковью. О парадном шествии мусульманства по европейским городам, поддерживаемым рантье, которым не хочется самим работать. О многочисленных безработных неграх и арабах, поколениями живущих на пособие по безработице. О наркотиках, легализованных в Голландии, о трансвеститах, операциях по изменению пола. О многом таком, что следователю инквизиции не могло присниться в самом кошмарном сне. Красноречия пленника хватило почти на месяц, после чего алкоголика оставили в покое, не убавляя ежедневную порцию кислого красного вина.
Что ещё надо уставшему пьянице, кроме спокойной жизни, вина и неплохой кормёжки, мягкой лежанки и полного покоя? Неделю пленник отдыхал от расспросов, гадая о своей судьбе в редкие минуты возвращения здравого смысла. На всякий случай мужчина приготовил ещё порцию полубредовой информации об инопланетянах, о космических полётах, совсем забытых в прошлые допросы следователя. Когда Влада снова вывели из камеры, он чувствовал себя совсем иначе, нежели на первых допросах, намереваясь растянуть остатки своих воспоминаний на два-три месяца, как минимум. Пьяница обнаглел настолько в своих алкогольных размышлениях, что хотел потребовать увеличения винной порции и замены вина на более приятное.
