Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Невозможно. Неизбежно.
Одновременно.
Я касаюсь одной из черных нитей, самой прямой: вот Делианн роняет Косалл в коридоре между мною и Райте. Нить переплетена с бесчисленным множеством других, запутываясь все сильней и сильней: вот я звоню Шенне, чтобы вызвать ее домой с «Фанкона». Вот Райте пожимает руку Винсону Гаррету, и плетется со мной, стоящим над телом Крила в посольстве Монастырей, и плетется со мной, когда я дарю Шенне купленный на черном рынке потертый томик Хайнлайна, и плетется с Шенной, когда та стоит надо мною в переулке, глядя на отрезанную голову Тоа-Фелатона, и все эти нити перепутаны с остальными, а те – друг с другом, увязываются, замыкаются петлями и уплывают в недоступную взгляду даль.
Многие начинаются в сортире факультета языкознания, но даже тот узел сплетен из отца и Фоли Зубочистки, и пацана по фамилии Нильсон, который врезал мне по башке кирпичом, и парня, который двести лет назад уронил флакон с культурой ВРИЧ, и Авраама Линкольна, и Ницше, и Локка, и Эпикура, и Лао-Цзы…
Если смотреть отсюда, это похоже на рок.
Но попробуйте скажите, что отец имел хоть малейшее понятие, чем все кончится, когда писал главу о слепом боге в «Преданиях перворожденных». Попробуйте вякнуть только, что я должен был предвидеть все заранее, когда приложил Зубочистку обрезком трубы, или сделал предложение Шенне, или когда лежал в темноте на каменных ступенях, залитых моим же дерьмом, и силой воли пытался оживить мертвые ноги. Хрень это собачья, а не судьба.
Рок правит нашей жизнью, только если смотреть на нее от конца к началу.
Вселенная – это система совпадений, говорил Крис, и он прав. Но это не делает ее хаотичной. Так только кажется. Структура не исчезает: странные аттракторы распоряжаются квантовыми матрицами вероятностей. Я вижу их.
Я вижу, как струится черная Сила. Ее потоки пронизывают время, связывая события друг с другом, переплетая взаимодействия в сетке настолько плотной, что невозможна даже простая цепочка следствий и причин, – но даже если обнажится структура реальности, узреть в ней возможно лишь контуры прошлого.
Будущее не предсказать. Его можно лишь прожить.
Потому что тончайшая нить – что ел на завтрак один лаборант двести лет назад – наделена достаточной мощью, чтобы навлечь на землю Чумные годы и систему Студий. Эффект бабочки заставил волю тринадцатилетнего мальчишки, решившего, что он больше не станет бояться, завязать судьбы двух миров в нынешний узел.
Вот так: если разобраться, самая испохабленная деталька бесконечно испохабленной судьбы – они меня все-таки достали. В последние минуты жизни я стал кейнистом.
Господи.
Ладно. Довольно.
Я готов покончить с судьбой.
Смерть – это дар. Вопрос не в том, умрешь ли ты. Вопрос в том, как .
2
Четыре черных отрезка, пересеченных мелкими штрихами, словно дохлые, раздавленные сороконожки, выпирали в пестрый кружок из кольца темноты. Они не сходились в центре – для этого отрезки были слишком коротки, , – но указывали туда. В центре круга находился правый глаз Ма’элКота.
Орбек пристроил кривой желтый коготь указательного пальца на крючке.
Оружие создавалось не для огриллонов; пальцы великана были слишком толсты, чтобы нажать на курок как следует, и приходилось нелепо выворачивать шею, чтобы заглянуть в прицельную трубку над стволом, ибо правый клык упирался в приклад. Но огриллоны – прирожденные воины, а винтовка не слишком отличалась от самострела. Орбек приспособился.
Солнце било сквозь развороченную крышу, согревая ноги. Орбек распростерся на груде щебня в жреческих палатах на верхнем этаже бывшего храма Уримаша, божка удачи. Снаряд, сорвавший перекрытия, выломал изрядный кусок фасада, но часть стены еще держалась, и в густой тени скрывались блестящий ствол винтовки и голова стрелка.
Чтобы забраться сюда с перебитой ногой, у него ушла прорва времени – долбаный булыжник прилетел невесть откуда, пока Орбек пытался спрятаться за углом, когда началась пальба, и раздробил бедро не хуже твоей булавы. За время сражения он едва успел уползти с улицы. Остальные – почти все Народы, зэки, да и сраные монахи, наверное, тоже – удрали, рассеявшись по катакомбам, по берегам реки, унося ноги, покуда еще можно было.
Орбек не умел бежать.
Кроме того, со сломанной ногой он и ходить-то мог едва.
А потом он нашел винтовку зажатой в руке мертвого артана, вырвал из пальцев и решил, что лучший способ показать себя настоящим Черным Ножом – найти укрытие и пострелять оттуда хумансов, прежде чем те его убьют.
Это марево в воздухе – сраный Ма’элКот напялил долбаный Щит. Орбек не мог судить, сколько выстрелов способно сделать незнакомое оружие, но рассудил, что, даже если ему не удастся переломить заклятие, он сумеет сбить клятого ублюдка с ног.
А это чего-то да стоит.
Коготь его напрягся, и в прицельной трубке потемнело, и голос хуманса негромко проговорил:
– Нет.
Орбек застыл – только левое веко поднялось само собой: открытым глазом он мог видеть заслонившую прицел смуглую руку.
– Твою мать… – выдохнул он.
Поднял голову и уставился в ледяные глаза.
Несколько секунд он беззвучно открывал рот, прежде чем голос вернулся к нему.
– Как ты сюда попал? Не, на хрен, как ты меня вообще нашел?
– Я принес весть от Кейна, – проговорил Райте.
3
А вот Ма’элКот – он ждал этой минуты долго, очень долго и намерен оттянуться по полной.
Он шагает ко мне между рваными шеренгами коленопреклоненных дворцовых стражников, и соцполицейских, и пехотинцев, чуть покачивая бедрами, дерзко расслабленный, словно тигр. Воздух вокруг него мерцает: Щит. Он знает, что мы захватили несколько винтовок, и не хочет, чтобы снайпер испортил ему вечеринку.
Одолев треть Божьей дороги, он останавливается и раскидывает руки, будто говоря «Воззрите!».
– Ты говорил, что мне более не увидать града моего, – произносит он с улыбкой жарче солнца. – И все же я здесь.
Голос его звучит по-людски обыденно, но с легкостью преодолевает разделяющие нас сотни ярдов.
– Молчишь? После стольких лет тебе нечего сказать, дружище?
У меня есть, блин, что ответить.
Я вызываю мысленный образ струи белого огня, вытекающего из моего солнечного сплетения, чтобы уйти в рукоять Косалла, и пару мгновений спустя вижу ее вторым зрением: мерцая, искрясь, извиваясь, дуговой разряд в руку толщиной соединяет меня с мечом. В эту струю истекает энергия всех черных нитей моей жизни до последней. Сила поет в моем мозгу, когда я намертво вплавляю ее в клинок.
Не в Шенну и не в Пэллес, не в богиню и не в жену, которую я любил, и не в женщину, которая выносила мою приемную дочь, и не в женщину, которая умерла на моих глазах у Кхрилова Седла. В сердце моем хранится ее образ, но, покуда я в трансе, лучше не обращаться к нему, или я выдам себя раньше времени.
Ма’элКот пристально вглядывается в меня, проходя по всем диапазонам второго зрения, выискивая потоки Силы, которую я мог бы черпать из реки.
Но я не черпаю. Я отдаю.
– О Давид, мой Давид, – произносит он, с искренней жалостью покачивая головой. – Где же твоя праща?
Шипит дуговой разряд. Бог не видит его.
Может сработать.
– Я не мстительный бог, Кейн. И мне ведомо, что ты не прижат к стене; ты предпочел сдаться, хотя мог бы бежать. С моей стороны было бы небрежением не ответить. Потому я принес тебе подарок.
Улыбка его становится чуть шире – вот и весь сигнал. Далеко за его спиной поднимается дверь лимузина – крокодилья пасть, открывающая темную глотку. В темном квадрате я едва могу различить смутное пестроцветное пятно. Ма’элКот снисходительно ухмыляется, и прямо передо мною из солнечного света и пыли воплощается образ, но я не могу заставить глаза сосредоточиться на нем…
Мозг распускает невидимый узел, и бугристый черно-белый комок фантазма обретает контуры кошмара. Это Вера: в грязном, измаранном больничном халатике, пристегнутая к инвалидной коляске.
