Метка - Бродвей Элис (книги бесплатно без .TXT) 📗
– Мой папа… Он умер, – с трудом выговариваю я.
– Мне очень жаль, – отвечает Оскар, вновь надевая очки и сдвигая их на переносицу. Потом склоняется ко мне через стол, готовый слушать.
– Ну и… его книга пока в музее, до взвешивания души, как обычно, как со всеми. Но сегодня – ты слышал, наверное, – мне дали вот это.
Вытаскиваю из кармана измятый листок и передаю Оскару. Тот смотрит на записку и молча возвращает её мне.
– Здесь сказано, что папину книгу конфисковали, и я… я не знаю, что теперь делать. Что всё это значит? Произнеся эту коротенькую речь недоумённым, каким-то детским голосом, я впиваюсь ногтем в стол – и на деревянной доске остаётся маленькая вмятина. Оскар сочувственно смотрит на меня.
– Знаешь, книги иногда конфискуют, если замечают что-то необычное во время проверки, что может повлиять на результат взвешивания. Ты не знаешь, что это может быть? Что они могли обнаружить? – задавая последний вопрос, Оскар задумчиво смотрит на меня. Знаю, всё я знаю. Перед глазами ярко вспыхивает мгновение, когда я впервые увидела на папе знак ворона, знак Забвения. Но вслух странным ломким голосом произношу совсем другое:
– Нет… Я ничего не знаю. Неужели книгу действительно могут забрать вот так просто?
– Они могут всё что угодно, разве не так? – И прежде чем я успеваю спросить, что он хочет этим сказать, Оскар тихо, почти шёпотом задаёт ещё один вопрос: – Скажи мне, Леора, твой отец был добродетельным человеком?
Выпуская пар, зловеще шипит кофе-машина.
– Да. Он был самым лучшим! Он был. Он был самым-самым. Но за что же его отметили знаком Забвения?
– Значит, всё будет хорошо. Правосудие не ошибается. Последние слова он выдавливает, словно они застревают в его пересохшем горле. Взглянув на мою униформу, Оскар вдруг резко меняет тему:
– Ты и правда чернильщица? Неожиданный переход. Не в силах удержаться от смеха, я отвечаю:
– Ну да. Сегодня мой первый день. А ты чем занимаешься?
– Я переплётчик. Учусь второй год. В читальном зале готовился к занятиям. Наверное, второй том, который я заказал, меня не дождётся. Я смущённо бормочу извинения и рассказываю, что мне приходится проходить практику вместе с человеком, который меня терпеть не может.
– Девушки редко идут в чернильщики, ведь так?
– В нашем классе я была единственной девчонкой. Это всё стереотипы. Почему-то считается, что чернильщик должен быть высоким и мускулистым. Я сильно выбиваюсь из общей картины, – отвечаю я, указывая на свои тонкие бледные пальцы.
Оскар весело смеётся, у его глаз собираются лучики морщинок, и мне хочется рассмешить его снова, чтобы опять увидеть эту улыбку. Смех вскоре замирает, но на губах Оскара остаётся отпечаток радости. Я вдруг совершенно теряю нить разговора, не знаю, что сказать, в голове пустота. Что я вообще здесь делаю? Выпрямляюсь на стуле и пытаюсь сообразить, как бы улизнуть, не показавшись грубой.
– Спасибо, что вытащил меня оттуда, Оскар. Думаешь, охранники меня бы задержали? Снова отпиваю кофе. Он немного остыл и больше не обжигает.
– Кто знает… – тихо произносит Оскар, пожимая плечами.
– Спасибо. Не буду отвлекать тебя от дел. Мне гораздо лучше, да и мама ждёт… Оскар допивает кофе и с улыбкой отвечает: – Что ж, и тебе спасибо. Приятно познакомиться, и вообще… – Он отодвигает пустую чашку на край стола. – Если тебе понадобится помощь… с книгой твоего отца… обращайся. Предложение звучит по-дружески беззаботно, но взгляд, брошенный искоса, куда серьёзнее, словно совет как следует обдумать эти слова.
– Хм-м… – тяну я нерешительно. – Большое спасибо.
Мой новый знакомый явно не знает, во что может ввязаться, если я вдруг приму его щедрое предложение. Я и сама не имею понятия, как всё закончится.
– Не знаю, какое отношение переплётчики имеют к тому, что случилось с папой. Оскар удивлённо приподнимает брови, но не удерживает меня, когда я встаю, чтобы уйти. Дождь всё льёт, я набрасываю на голову шаль и оглядываюсь на Оскара. Он сидит ко мне вполоборота, доставая что-то из сумки, его рубашка немного задралась. На тёмной коже сереют линии татуировок. Я вижу часть семейного древа и читаю Оскара, читаю по-настоящему. Имя стёрто, у корней древа что-то клюёт птица. Кукушка. Я знаю, что значит этот рисунок. И тут я вспоминаю, где видела Оскара раньше. Тогда, на площади, на публичном нанесении знака. Юноша в очках, который пробивался к осуждённому сквозь толпу. Оскар поворачивается ко мне и наталкивается на мой пристальный взгляд. Не отводя глаз, я спрашиваю:
– Скажи мне, Оскар, а твой отец был добродетельным человеком?
Глава семнадцатая
Не глядя по сторонам, я спешу домой. Осознать случившееся не так-то просто. В голове кружится вихрь вопросов. Можно спросить маму, выяснить, знает ли она о том, что случилось с папиной книгой. Но с чего начать такой разговор? И рассказывать ли маме всё, что мне известно? Перед глазами стоит напряжённое лицо Оскара. Прежде чем уйти, упрямо шагая против ветра, он нацарапал что-то на клочке бумаги и вложил записку мне в руку. Листок в кармане, но я не могу собраться с силами и взглянуть на него.
– Леора! – Мама вскакивает из-за стола и стискивает меня в объятиях. – Как ты долго! Как первый день? Я тебя заждалась! Я молчу, совершенно сбитая с толку. Обель, Карл, студия чернильщика – неужели это было сегодня? Кажется, что прошло несколько дней – столько всего случилось за последние часы. Отбросив мысли о папиной книге и об Оскаре, я заставляю себя улыбнуться.
– Всё прошло чудесно, просто замечательно! Гораздо лучше, чем я надеялась.
Вдыхая знакомые с детства запахи родного дома, я успокаиваюсь, напряжение отступает. Мама нежно отстраняет меня и поворачивается к плите, натягивая на руку толстую кухонную варежку, чтобы не обжечься. Из духовки появляется противень свежих песочных пирожных. Зная маму, могла бы и догадаться, что она испечёт мне что-нибудь вкусненькое в первый день практики. Мама выжидательно смотрит на меня, надеясь услышать подробности. И я рассказываю о том, какой Обель необыкновенный, как мне повезло. О Карле не упоминаю, говорю о посетителях чернильщика, о том, какие удиви тельные рисунки покрывают кожу Обеля, какие несравненно более искусные знаки он создаёт для клиентов. О том, что прочесть Обеля мне не удаётся, я молчу: мама только напрасно разволнуется – навоображает всякого.
– Потом я зашла в музей, хотела посмотреть на папину книгу. – Этого я скрывать не могу. Вздрогнув, мама роняет горячее пирожное, которое перекладывала с противня на решётку, чтобы остудить. С окаменевшим лицом она поднимает его, ухватив рукой в кухонной варежке, отряхивает и кладёт на место.
– Мама, где он? – Я не свожу с неё глаз. Она точно что-то знает, убедительно лгать мама не умела никогда. – Ты собиралась мне рассказать?
– Что рассказать? – Она очень старается говорить спокойно, но в её голосе прорываются нотки обиды.
– Ты знаешь, где его книга? Почему её забрали? – Отводя глаза, мама ставит на стол две тарелки. – Пожалуйста, скажи мне. Я тоже очень любила папу. Вернув противень на столешницу, мама хмуро отряхивает варежку и вешает её на крючок.
– Ты несправедлива, Леора…
– Несправедливо, что ты многое знаешь, а мне не говоришь. – Мой голос жалобно подрагивает, но в глубине души поднимается раздражение в ответ на мамин отказ сознаться. – Мне страшно, мама. Что теперь будет со взвешиванием папиной души?
– Милая моя, ты преувеличиваешь, – отвечает наконец мама, пытаясь меня обнять. Я уклоняюсь от её рук. – Послушай, – продолжает она, глядя мне прямо в глаза, – мне надо было предупредить тебя. Я действительно получила письмо о папе. Я не представляла себе, что ты захочешь навестить его так внезапно. Книгу не будут выдавать до самой церемонии. Но это не страшно – так бывает. Решили что-то проверить. Беспокоиться не о чем. Не понимаю, правда ли это или мама старается меня успокоить.
– Нет. Я чувствую, что-то не так. – Мама хочет возразить, но я перебиваю её: – Я знаю: ты не говоришь мне всей правды о папе.
