Самоцветные горы - Семенова Мария Васильевна (книги онлайн полностью txt) 📗
– Зачем ты это делаешь, венн?
Ответ Волкодава воистину посрамил бы записного насмешника Шамаргана.
– А затем, – сказал он, – что там, в лодке, небось впрямь твои родственники. Кто с ними договариваться будет, если потонешь?
Винитар хмыкнул. Волкодав, кажется, первый раз слышал, как он смеётся. Если это можно было назвать смехом.
Вот лодка приблизилась, и с неё прозвучал мальчишеский голос, срывающийся от волнения и восторга:
– Держитесь, братья сегваны! Держитесь, я уже здесь!
Лодка проворно описала полукруг, уронила парус, легла в дрейф, и за борт полетела толстая верёвка, связанная крепкими петлями – как раз ухватиться ослабшему в воде человеку. На свободном конце её был прикреплён большой надутый пузырь, чтобы снасть не тонула.
Лодка была крепким и вместительным судёнышком, выстроенным по всей премудрости Островов. Такие не боятся волны, зато с парусом и на руле может управляться всего один человек. На носу ярко горел стеклянный фонарь с хорошей масляной лампой внутри, а подле фонаря стояла собака. Она принюхивалась и переступала лапами, повизгивая и взлаивая от усердия, – некрупная, красивая чёрно-белая лайка, сука, недавно откормившая сосунков.
– Держитесь, братья сегваны! – повторил с лодки подросток. Бросив руль, он поспешил к борту, чтобы помочь усталым пловцам. Но первым, подтянувшись из воды, внутрь перевалился Шамарган. Мокрый и тощий лицедей, в пёстрой одежде, какой на Островах не носили, и с пегими, не единожды перекрашенными волосами уж никак не походил на правильного сегвана. При виде столь странного явления мальчик даже замешкался. Следом через борт перебрался выпихнутый Волкодавом кунс Винитар, и, хоть уж он-то был всем сегванам сегван, недоумение и тревога их юного спасителя, казалось, лишь возросли. Влезая последним в лодку, Волкодав под его почти испуганным взглядом невольно подумал, что принадлежность подобранных к племени Островов была, кажется, делом даже не главным.
Трое, которых он отправился спасать посреди ночи, неизвестно каким чутьём уловив их появление в озере, были настолько не теми, кого он ожидал увидеть в воде, что, верно, большего изумления не снискали бы даже чёрные мономатанцы, негаданно всплывшие из глубины. Как говорили на родине Волкодава, – если в точности уверен, что кот в мешке белый, равно удивишься и серому, и рыжему, и полосатому. Мальчишка даже спросил:
– Нет ли с вами ещё кого, братья, кому я мог бы помочь?..
– Нет, – ответил за всех Винитар.
А Шамарган оглянулся на чёрные волны, шлёпавшие о лодочный борт, и добавил:
– Надеемся...
Волкодав и Винитар невольно покосились туда же. Вот уж чего им теперь только не хватало, так это хищных дикарей, сброшенных сотрясением льда в тот же Понор. Правда, подросток на них самих начинал смотреть почти как на тех дикарей, соображая, не начать ли бояться.
Одна только псица не испытала сомнений. Сразу подобралась к Волкодаву и ткнулась острой мордочкой ему в руку, виляя хвостом. Вот кому, подумал венн, я действительно брат! Глядя на собаку, вроде поуспокоился и парнишка. Насколько венн мог понять, он по-прежнему считал, что выловил из воды каких-то неправильных пришлецов. Неправильных – но, кажется, добрых. Стала бы разумная собака ластиться к тем, кто не стоил доверия!
– Ты чей будешь, парень? – спросил Винитар. Он лежал на дне лодки в неуклюжей и неудобной позе, подпираемый в спину мешком Волкодава. Но говорил так, как говорит вождь, уверенный, что его не заставят дожидаться ответа.
И мальчик ответил:
– Люди называют меня Атарохом, сыном Атавида Последнего. Тут недалеко наша деревня, Другой Берег... – Название диковато прозвучало для непривычного уха, Атарох сам понял это и пояснил: – Так нарекли наше место те, кто выплыл сюда прежде нас.
Старухи бывают разные...
Бывают жалкие. Это те, которые считают себя сегодняшних, в поре естественного увядания, лишь жалкими и никчёмными тенями себя прежних – проворных мыслью, роскошных телом красавиц. У них по-прежнему есть настоящее и даже сколько-то будущего, но они не хотят ничего видеть, предпочитая жить скорбью по невозвратному прошлому. Оттого жалкое, как водится, легко превращается в жуткое. Ибо находятся теснимые старостью женщины, которые не только отдают всё своё внимание неизбежным признакам возраста, но и пытаются всесильно с ними бороться. Средства для этого идут в ход всевозможные. От довольно невинных, хотя и смешных, вроде красок для волос, притираний для дряхлеющей кожи и вставных зубов из белой глины, обожжённой и покрытой глазурью, – и до вполне кошмарных, вроде “чудодейственных” вытяжек из плоти младенцев, не узнавших рождения, и какими способами добывается та плоть, лучше вовсе не упоминать.
А бывают старухи – величественные. Это те, чья телесная осанка и красота духа с годами словно выковываются, высвобождаясь из мишуры молодой смазливости и легкомыслия. Такие старухи бывают матерями великих вождей. Или их вдовами. И люди, когда говорят об их детях, в первую голову упоминают не отца, а именно мать, – даже у тех народов, которые испокон века исчисляют род по отцу.
Вот такова была – старуха, вышедшая к “косатке” Винитара на третьи сутки ожидания, когда вконец изведшаяся дружина готова была презреть строгий приказ и пуститься на поиски. Рослая, жилистая, седая женщина в штопаном-перештопаном одеянии, но притом – с настоящими золотыми украшениями на лбу, на шее и на руках, с корявым, отполированным временем посохом, но притом – со взглядом и поступью дочери, жены, матери и бабки могучих островных кунсов.
Вернее, старух было две. Однако вторая почти сразу куда-то ушла и вдобавок была гораздо менее видной, – даже не старуха, а, правильнее сказать, бабушка, домашняя, привычная и уютная, как сказка у огонька вечерами в месяце Перелёта, – и на неё обратили гораздо меньше внимания, чем на ту первую, статную, шагавшую по берегу к кораблю.
Возле причаленной “косатки”, понятно, в удобных местах стояли дозорные. Так вот, эти дозорные некоторым непостижимым образом умудрились попросту не заметить женщину, шедшую неторопливо и отнюдь не скрываясь. Наверное, она знала свой остров гораздо лучше выросших на Берегу, и самые камни хранили её от лишних глаз. А может, так гласило веление судеб, и это последнее было едва ли не вероятней.
У неё, как у всех оставивших девичество сегванок, красовался на голове волосник, но из-под него являли себя небу две белые косы: знак давнего вдовства и того, что эта женщина утратила материнство.
Несколько молодых воинов топтались по берегу, коротая тягостное ожидание за игрой: выискивали среди гальки плоские камешки и пускали их “блинчиками” по воде. Старуха милостиво кивнула юнцам, словно прощая им их мальчишеское занятие. Парни почему-то страшно смутились – и даже мысли не возымели остановить её да спросить, кто такова и что тут потеряла. Она же бестрепетно приблизилась к “косатке” и, словно имея на то полное право, постучала клюкой по форштевню со снятым с него носовым изваянием.
– Почему мне кажется знакомым этот корабль? – спросила она Аптахара, онемело смотревшего на неё через борт. – Может быть, оттого, что у ходящих на нём очень уж знакомые рожи?.. – Тут уже все уставились на Аптахара, а старуха продолжала как ни в чём не бывало: – Так куда же ты дел моего внука, Аптахар? И за что тебе отрубили правую руку? Уж не за то ли, что ты, старый бездельник, не сумел за ним уследить? Ты, видно, напрочь свихнулся, если отпустил его бродить по острову в одиночку?..
Аптахар открыл рот. И закрыл. Потом снова открыл – и теперь уж не закрывал до тех пор, пока не помянул все до единой чешуйки коварного Хёгга, в особенности же те, что имели отношение к его охвостью и паху.
– Во имя пупка Роданы, глубокого, словно пещера, и Её ягодиц, подобных двум каменным лбам, разделённым ложбиной!.. – произнёс он наконец, завершая словесное оберегание. – Может ли быть, почтенная Ангран, что это действительно ты?..
