Уши в трубочку - Никитин Юрий Александрович (полная версия книги .TXT) 📗
Они смотрели ошалелыми глазами. Один начал подниматься, я показал ему пистолет, он рухнул обратно.
– Во что играете? – поинтересовался я. – О, и здесь «Князь Кий»… Кто расскажет, как пройти третий левел, убью последним. Кстати, где ваш суперкомпьютер?
Инженер дрожащим пальцем указал на дверь, на которой зловещими красными буквами надпись: «Только для персонала!»
– Это для нас, – объяснил я торкессе. – Персонал – это от «персона», «персонаж», сокращенно – перс.
Она кивнула, все трое по ее знаку легли лицом вниз. Я думал, собирается связывать, однако хладнокровно прошлась по их спинам, каждого била рукоятью пистолета по затылку. Я слышал сухой треск, подумал уважительно, что торкесса вообще-то не совсем размазня, надо перед нею пыжиться еще больше, иначе окажусь в роли Санчи Пансы или Ватсона…
– Это их уберет из этого мира, – объяснила она, – не меньше чем на час. Не переживай. Они очнутся даже без головной боли.
– А-а-а, – сказал я, сразу воспрянув духом, я вообще-то круче и немилосерднее, – ну, если без головной боли, тогда да…
Дверь под грозной надписью оказалась даже не заперта. Я переступил порог, застыл. Суперкомпьютер, как и положено королю или даже императору, возвышается на особом помосте из блестящего черного дерева, размером с мартеновскую печь, а выглядит как домашний кинотеатр «все в одном». По всей панели в десятки рядов штырьки, разъемы, выходы, многочисленные экраны переливаются разноцветными огоньками. Только одно кресло перед клавиатурой, весьма продавленное, спинка вытерта.
– Я люблю тебя, жизнь, – сказал я ошарашенно, – что само по себе уже нонсенс!.. Его кто делал, Тьюринг?
Торкесса сказала почтительно:
– Я не знаю, кто этот мудрец, но этот компьютер… гм.. ну, словом…
Она замялась, я сказал наставительно:
– Неумение врать – еще не повод говорить правду. Ладно, это неважно. Давай-ка сейчас…
Дверь распахнулась, я инстинктивно отскочил, бросился плашмя, над моей головой просвистели пули. Трое, которых торкесса оглушила, как видимо недостаточно, с порога, прижимая к животам автоматы, поливали длинными очередями зал. Один прыгнул, ухватил торкессу и, быстро развернув ее, пытался поймать меня в прицел, но торкесса дергалась, лягалась, визжала.
Я наконец выхватил пистолет, дважды выстрелил. Двое тут же выронили автоматы, их отбросило, словно каждому в грудь ударило из катапульты. Третий, что закрывался торкессой, выпустил очередь, я ушел в кувырке.
– Эй, – прокричал я, – ты чего мебель портишь?.. Это же все ваше!..
Он следил за каждым моим движением, личина скромного инженера слетела, на меня смотрит опытный спецназовец, десантник, которому вся эта мебель и непонятные компьютеры до керосинки, пусть ломается, взрывается, горит синим пламенем.
– Что предлагаешь?
– Тебе нужен я, – выкрикнул я. – Так вот он я!.. Оставь женщину.
Он захохотал:
– Ты меня за дурака держишь?
– А как же, – ответил я честно. – Неужели не хочешь сойтись со мной грудь в грудь, ощутить на своем десантном ноже вкус моей человечьей крови?
Торкесса перестала дергаться, лицо стало синим, как у колхозной курицы. Инженер-десантник проговорил в задумчивости:
– Вообще-то, почему и нет…
– Так давай же, – сказал я. – Смотри, я бросаю пистолет…
Я в самом деле отбросил в сторону, патроны кончились, а беспатронный он угроза больше мне, чем от меня другим. Десантник поколебался, затем сильным рывком отшвырнул в одну сторону торкессу, в другую автомат. Широкая ладонь выдернула из-за пояса жутковатого вида десантный нож, искривленный на конце, с канавкой для стока крови, зловещими зазубринами.
Торкесса упала в угол и застыла, глядя расширенными от ужаса глазами. Я подмигнул ей, держись, мол, а десантник проревел в ее сторону:
– Смотри, как я убью сперва его, потом тебя!
Он сделал шаг в мою сторону, торкесса вскрикнула:
– Это нельзя!.. Это запрещено!
Десантник с каждым шагом становился все громаднее, лицо вытягивалось, превращаясь в нечто среднее между мордой крокодила и рылом бультерьера. Он ухмыльнулся, голос проскрежетал, превращаясь в нечто вовсе нечеловеческое:
– Никто… не… узнает…
Я отступал, пока пятка не уперлась в стену.
– Я милого узнаю по колготкам, – пробормотал я. – А говорили, что зомби здесь тихие… Простите, а кем вы были до семнадцатого августа?
Десантник стал выше вдвое, голова как холодильник, а руки размером с книжные полки. Десантный нож тоже удлинился, теперь не нож, а турецкий ятаган… Ну, меч или ятаган для меня вещь знакомая, часто приходилось помахивать заточенной полосой стали, вот только с таким мордоворотом еще не схлестывался…
Он остановился, несколько озадаченный:
– До семнадцатого?.. До семнадцатого года – помню, до семнадцатого века – тоже, а до семнадцатого августа… Что было в августе?
– Я так и знал, – вздохнул я. – Ладно, проходи, ложись, здравствуй… И улыбайся, я люблю идиотов. Ведь кто к нам с мечом придет, тот в орало и получит.
Он жутко ухмыльнулся:
– Что-то не то говоришь, земляной червячок. Страшно? Не ожидал?
– Не ожидал, – признался я. – Думал, ты такой дурак, что будешь соблюдать все эти дурацкие правила. Как будто жизнь не самое дорогое!.. Да за-ради жизни пойдешь на любую подлянку, на любые нарушения клятв, верно? Вообще-то, вкус и цвет – хороший повод для драки! Но с другой стороны: будешь тише – дольше будешь.
Он присвистнул озабоченно:
– Что-то не то говоришь…
– Не свисти, – сказал я строго, – девок не будет. Любимая, таких, как ты, не было, нет и не надо…
– Почему? – спросил он тупо.
– Потому что нельзя, – ответил я, – потому что нельзя быть на свете массивной такой…
Я сделал выпад с ножом в руке, проверяя его реакцию, ведь чем бегемот массивнее и крупнее, тем замедленнее двигается, но едва успел увернуться от огромной, как дверь, пятерни.
– Молодец, – похвалил я. – В гаремах нет плохих танцоров, правда? Ничего, цыплят по осени стреляют… Чем медленнее ты двигаешься – тем меньше ошибок делаешь! А еще ты знаешь, что чем страшнее у женщины морда, тем прозрачнее ее одежды?..
Он задумался, в то же время стараясь не двигаться, чтобы не наделать ошибок, я танцевал вокруг сперва бессистемно, потом лезгинку, затем перешел в гопака, так можно подкрасться и подрезать сухожилия на пятках.
Вообще-то, тех, кто к нам с мечом пришел, лучше бы застрелить безо всякого меча, но пистолет у меня хоть и быстр, как у Спиллейна с Хаммером, но пуст, надо что-то придумать похитрее…
– Видишь, – крикнул я, – я как Вахтанг Комикадзе вокруг тебя, а ты бы спел, как Тамара Ркацители!
Он хищно захохотал:
– Хочешь жить вечно, человечек?
– Хочу, – согласился я. – Пока получается.
– Уже нет, – ответил он, я едва успел метнуться в сторону, как он ринулся на меня, растопырив руки и раскрыв чудовищную пасть. Пальцы цапнули меня за подошву, я бешено рванул ногу, выдернул, оставив ботинок. При падении я перекатился через голову, больно ушиб локоть, колено, шею, голову и копчик. Ладонь упала на приклад автомата. Великан развернулся, снова распахнул пасть с двумя сотнями зубов.
– Жизнь, – сообщил я ему, – сложная штука. Сделать ее простой может только вот это…
Палец с силой вдавил спусковую скобу. Отдача едва не размазала меня по стене, автомат грохотал, в груди великана появились дыры, оттуда хлынула черная, как нефть, густая пенистая жидкость. Он покачнулся, прохрипел:
– Ты… обманул?
– В этом мире лжи и лицемерия уже так трудно кого-нибудь обмануть… – ответил я с грустью, – что это даже не обман, а так, фигня, военная хитрость. А что разрешенное, сам знаешь, неинтересно.
Он покачнулся, упал на колени. Кровь хлещет тугими струями, торкесса вскочила на стул, я начал оглядываться, попятился к компьютеру, пол заливает, как при прорвавшейся канализации.
– Ты… кто? – прошептал десантник.
– Человек, ожлобленный жизнью, – ответил я искренне. – Хотя, если верить французским гуманистам, я родился добрым. Но Фрейд говорит, что все мы рождаемся бесстрашными, доверчивыми и тупыми. И большинство из нас остается тупыми. Ты не стой на коленях, я тебя уже простил… только автомат, прости, не выпущу.
