Метка - Бродвей Элис (книги бесплатно без .TXT) 📗
Но мама столько всего скрывает… Разве получится у нас разговор по душам?
– Как дела? – спрашивает она с короткой улыбкой. Пытается заключить перемирие. Секунду я обдумываю следующий шаг и хмуро выпаливаю:
– Я расскажу, что сегодня случилось, потому что эго было нечто невероятное, но не думай, пожалуйста, что я на тебя больше не сержусь.
И вообще, давай договоримся. Я расскажу мои новости за ужином, а ты откроешь мне твои секреты.
Мама закатывает глаза и улыбается, словно услышала шутку от маленького ребёнка, но, встретив мой сердитый взгляд, виновато опускает глаза.
– Так вот, мои новости, – говорю я, разделавшись с ужином. Мама откладывает нож и вилку и выжидательно смотрит на меня. С триумфальной улыбкой я продолжаю: – Сегодня был чудесный день. Я сделала первую татуировку! Потрясённо ахнув, мама прижимает ладони к щекам. Меня заливает теплом гордости, которое быстро сменяется ощущением стыда при мысли о том, какой именно знак я сегодня нанесла. Мой первый знак – и первое преступление. О чём только Обель думал? Старательно удерживаю на лице улыбку, чтобы мама ничего не заподозрила. – Я гак устала, ты не представляешь! Даже не думала, что чернильщик вкладывает в каждую работу столько душевных сил. Понимаю, звучит странно, но в этом было нечто возвышенное.
– Леора, это замечательно! – У мамы на ресницах, кажется, блестят слезинки. Надеюсь, она не собирается плакать. – Ты права: наносить знаки очень тяжело. Вот почему рисунки на коже словно живые: они рассказывают свои истории, ведь когда-то для их создания чернильщик поделился своей силой, каплей своей жизни.
Такие мысли меня не посещали.
– Какой же знак ты нанесла? – спрашивает мама. Ей просто интересно, но я ухожу от ответа. – Мы так не договаривались, – говорю я, и мама удивлённо приподнимает в ответ брови. – Теперь твоя очередь рассказывать.
– Не припомню, чтобы я обещала с тобой чем-то поделиться, – отодвинув тарелку, мама возвращается к книге.
– Мама, ну пожалуйста! – Очарование семейного ужина улетучивается, я медленно закипаю. – Мне всё известно, понимаешь? – Откинувшись на спинку стула, мама в явном замешательстве смотрит на меня. – Мне всё известно о папе, о том знаке – о вороне. Я видела его, когда была маленькой. В тот раз, когда папа рассёк голову, помнишь? – Она закрывает глаза, и я понимаю, что она тоже помнит тот день. – И я думаю… я думаю, что папину книгу конфисковали из-за этого знака.
Ну вот, можно выдохнуть. Как всё-таки страшно всё это обсуждать!
Мама откладывает книгу и пристально смотрит на меня.
– Леора, ты мне веришь? – негромко спрашивает она. Мои глаза наполняются слезами. На этот вопрос не так-то просто ответить. – Я очень хочу… верить, – отвечаю я дрожащим голосом. – Я всегда… верила тебе. Но теперь я не знаю, что думать. Помоги мне, объясни, что происходит. Нельзя дать волю слезам. Я не стану плакать. Щёки пылают, из носа течёт, но плакать, как ребёнок, я не стану!
– Есть вещи, о которых я никому не могу рассказать, даже тебе. Я дала слово твоему отцу. – Пристальный взгляд мамы требует слушать, верить ей. – Я не могу нарушить обещание, Леора. Постарайся меня понять.
– Но папа мёртв! Его больше нет! Твои обещания – пустой звук! Погасить мой гнев не так-то просто. Мама отрицательно качает головой, и я снова вижу в её глазах слёзы. Подхожу поближе, чтобы заставить её по-настоящему посмотреть на меня, выслушать, и опускаюсь на колени возле её стула.
– Мама, все эти тайны, секреты… Папе они не помогут. Его книгу уничтожат: кто-то ещё знает о знаке Забвения. Если мы ничего не сделаем, книгу сожгут. Почему? – Наконец я решаюсь задать самый страшный вопрос, пусть и шёпотом. – За что его отметили знаком ворона?
Мама поворачивается ко мне, берёт меня за руку. Но в ответ на мой вопросительный взгляд я слышу:
– Мне нечего тебе сказать. Отшатнувшись, я пытаюсь вырваться, но мама стискивает мне руку повыше локтя. – Леора… послушай. Посмотри на меня. Вспомни, Леора. Вспомни отца, каким ты его знала. – Я стараюсь держать глаза открытыми. Стараюсь ни о чём не вспоминать. – До тебя могут дойти какие-то слухи, сплетни, глупый шёпот. Но важно только то, каким отец живёт в твоей памяти, каким прекрасным человеком ты его помнишь. Тот… тот знак он получил несправедливо. Он не заслужил того наказания. – Я хочу о чём-то спросить, но мама останавливает меня, подняв руку. – Знака больше нет. Наш друг сделал всё необходимое. Мы знали, что так будет, Леора. Мы готовились. Накопили денег, обо всём договорились. Твой отец не будет забыт. Никому ничего не рассказывай, но и не беспокойся. Всё будет хорошо. Даю слово. – Чт о вы сделали? – шепчу я, в ужасе уставившись на маму. – Ты и этот ваш друг – что вы сделали? Она встаёт из-за стола и направляется к раковине помыть чашку, а я остаюсь сидеть на полу, глядя ей вслед.
– Мама! – вскрикиваю я.
Чашка падает в раковину и со звоном разбивается. Мама оборачивается. На её щеках слёзы, а в голосе ледяная горечь:
– Леора, повторять я не стану, поэтому слушай внимательно. Ты видела книгу отца? – Я медленно киваю. – Мы с тобой перелистали страницу за страницей. Ты видела в его книге тот знак? Я молча качаю головой. Мама права. Мы рассмотрели все страницы. Ни на одной из них не было позорного знака ворона.
– Вот и всё. И хватит об этом. Все увидят только ту книгу. Добродетельную жизнь. Никто ни о чём не узнает. – Мама устало проводит рукой по лбу. – Я больше никогда не скажу об этом ни единого слова. Постарайся запомнить. И сама никому ничего не говори. Никому! Даже Верити. Мама уходит, словно унося с собой столб ледяного воздуха. Вытаскивать из раковины осколки чашки придётся мне. Никогда ещё мама со мной так не говорила. Раковина до половины заполнена мыльной водой. Кладу туда свою тарелку, шарю по дну в поисках губки для посуды и натыкаюсь тыльной стороной ладони на осколок чашки. Пена розовеет от крови. Глубокий порез пришёлся как раз посередине, по прерывистой линии точек возраста. Крови так много, что она струйкой бежит по руке к локтю.
– Мама! Помоги… – сдавленно всхлипываю я.
Ночью мне снится, что с меня снимают кожу.
Кожу срезают тонкими полосками, но вместо того чтобы сохранить все знаки, каждый из них разрезают острым ножом на две, три или четыре части. Каждый кусочек моей жизни и моей памяти разбивают вдребезги. Я – мозаика, головоломка, которую никогда не сложить до конца.
Глава двадцать первая
В студии от меня никакого толку. Рука почти не болит, но из-за повязки, которую приходится носить, делать я ничего не могу. Обель только неодобрительно фыркает, глядя на мои неудачные попытки рисовать левой рукой. После вчерашнего мне тяжело встречаться с ним взглядом. Обель поступил очень предусмотрительно, умно, ничего не скажешь. Он знал, наверняка знал, что, позволив мне нанести знак той женщине, заставит хранить многие секреты. Расскажи я кому-нибудь о клиентах, которых Обель принимает в нерабочие часы, он сообщит, что я сделала татуировку в память о пустом ребёнке.
Я всё время думаю об Оскаре, снова и снова мысленно перечитывая записку. В пятницу утром я раз сто меняю решение. Идти или нет? Что мне известно об Оскаре? Ничего, кроме того, что его отец – осуждённый преступник. И этого достаточно, чтобы не ходить на встречу. Но упрямый голосок нашёптывает: «Оскар может помочь!» Ведь мой отец тоже был отмечен знаком Забвения.
К концу дня я решаю, что любопытство сильнее меня и этого достаточно, чтобы пойти.
В пятницу рабочий день тянется нестерпимо долго и нудно. Я раскладываю всё по местам, убираю на полках, вежливо приветствую клиентов, изо всех сил стараясь избегать Карла.
