Евангелие от смартфона (СИ) - Корсак Дмитрий (книга жизни txt) 📗
Я с нескрываемым любопытством уставилась на него.
Зеленая толстовка, синие спортивные брюки, на ногах мягкие тапочки, давно зажившие шрамы на голове, апатия и заторможенность во всем облике. Но главное, что меня удивило, — это лицо и глаза парня. Лицо напоминало безжизненную маску, а в потухших глазах не промелькнуло ни единой искорки интереса. Чувствовалось отсутствие чего-то очень важного, жизненно необходимого. Может, самой жизни?
Санитар усадил Номер Четыре на стул, ловко нацепил ему на голову шлем, приладил на грудь и левую руку электроды, затем уселся рядом, разложив на маленьком столике шприцы с ампулами.
— Им иногда плохо становится, нагрузка на сердце большая во время сеанса, — ответил санитар на мой невысказанный вопрос. — Кто с ним сегодня работает? Вы?
— Н-н-нет, — испугалась я. — Я даже не знаю, что надо делать…
— Лучше я, — решительно заявил Верховский.
Он уселся напротив сенса и положил на стол перед ним фотографию Андрея.
— Внимательно смотри на фотографию перед тобой, — медленно, с расстановкой проговорил доктор. — Ты видишь этого человека?
Сенс молчал.
— Смотри на фотографию, — четко выговаривая слова, повторил Верховский. — Ты видишь его?
— Вижу, — еле слышно ответил парень. Голос его был глух и безжизнен, так мог бы разговаривать автомат.
— Что он делает?
— Сидит. Вода на лице. Больно. Вот тут, — сенс медленно приложил ладонь к груди. — Давит. И здесь тоже больно. Сжимает, — рука сенса неторопливо как механизм легла на горло.
Верховский удивленно пробормотал, ни к кому не обращаясь: «Сердце? Быть такого не может…» и, прочистив горло, громко приказал:
— Смотри вперед. Что видишь?
— Кровать. Человек. Лежит. Накрыт белым. Голова белая, — через силу выдавил парень.
Голова белая? Что это значит?
— Посмотри направо. Что видишь?
— Стол. Человек сидит на стуле. Женщина. Спит. Рядом дверь.
— Посмотри налево. Что видишь?
— Стена. Белая. Провода. Экран. Линии. Разноцветные. Зеленая точка. Танцует.
И тут меня осенило — это же палата реанимации, где лежит Вероника! Но как бы проверить мое предположение? Ведь сенс не может подойти к кому-нибудь и прямо спросить: скажите, пожалуйста, это Центральная клиническая? Или может? Хоть бы вывеска какая попалась…
— Огонь, свечи, кровь… — тем временем продолжал бубнить Номер Четыре.
Я дернула за рукав Верховского, но тот нетерпеливо отмахнулся от меня — видимо, и сам понял, что парня занесло — ну какие свечи в палате реанимации, и продолжил допрос:
— Встань и выйди в дверь. Что видишь?
— Коридор. Длинный. Стол. Диван. Спит человек.
— Пусть выходит из отделения, потом спустится вниз и найдет вывеску, — прошептала я.
— Найди лестницу и спускайся — приказал Верховский. — Что видишь?
Парень молчал.
— Черт, лестницу найти не может, — еле слышно выругался Верховский. — Вы там были? Нет? Где там лестница?
— Пусть идет прямо до конца коридора и откроет дверь, за ней будет площадка с лифтами. Рядом с ними лестница, — так же шепотом ответила я.
Верховский тут же отдал соответствующий приказ, к которому добавил свое неизменное «что видишь».
— Дверь, — ответил сенс.
— Открой дверь. Что видишь?
— Большой зал. Пусто.
— Это холл в больнице, — прошептала я. — Пусть пройдет вперед к входной двери и выйдет наружу. Там на стене есть вывеска.
Верховский вывел парня в больничный двор и приказал прочитать вывеску.
— Есть! — услышав название больницы, Верховский с облегчением откинулся на спинку стула.
Как я и предполагала, это была Центральная клиническая, в которой лежала Вероника. Надо было срочно звонить шефу, но что-то удерживало меня на месте.
— Что Андрей делает сейчас? — неожиданно для самой себя громко спросила я, хотя и не была уверена, что парень послушается меня.
— Снимает бинт, — мучительно медленно проскрипел Номер Четыре.
— Свой? — удивилась я.
— Нет.
В этот момент лицо сенса исказила легкая судорога, глаза закатились, но через секунду лицо опять стало неподвижной маской. Только дышал он теперь заметно тяжелее, с редкими всхлипами, было видно, как под тонкой фуфайкой поднимается и опускается впалая грудь. Верховский с беспокойством глянул на санитара, тот ответил непонятным жестом.
— Что он делает теперь?
— Идет по коридору.
— Иди следом, — приказал Верховский.
Спустя несколько минут он спросил:
— Где ты сейчас находишься?
— Холодно. Шкафы. Металлические. В них люди. Мертвые.
И оттого что это было сказано застывшим, мертвым голосом, слова прозвучали еще страшнее. Мне показалось, что даже толстокожий санитар вздрогнул, не говоря уже обо мне с Верховским.
«Это морг», — прошептал санитар.
— Что он делает? — дрогнувшим голосом осведомился Верховский.
— Ищет.
Сенс долго молчал, потом тем же безжизненным голосом продолжил:
— Нашел. Открыл дверь. Там человек. Мертвый. Холодно. Вода на лице. Больно здесь, — и парень вновь показал на область сердца.
— Что Андрей собирается делать? — не выдержав, вновь встряла я.
— Так нельзя спрашивать, — возмущенно зашипел на меня Верховский, — он вам не ответит. Они понимают только простые вопросы и приказы…
Но парень вдруг медленно, словно автомат, повернул голову в мою сторону, и мне показалось, что в его глазах, на мгновение утративших привычное безразличие, сверкнула искра понимания. Его мелко затрясло и он с видимым усилием выплюнул, стуча зубами:
— Рубеж. Помочь. Свобода.
Эти слова отняли у него последние силы и, уронив голову на грудь, он то ли заснул, то ли потерял сознание.
— Вколи ему стимулятор! Быстро! — рявкнул Верховский санитару. — Двойную дозу.
И зашипел мне:
— Не вмешивайтесь! Молчите! Подобные вопросы отбирают у мальчиков много энергии, а мы еще толком ничего не узнали!
— Но…
— Цыц! — шепотом прикрикнул на меня Верховский и с трудом придав голосу спокойный и размеренный тон переключился на начавшего подавать первые признаки жизни сенса:
— Десять часов назад. Ты рядом с Андреем. Посмотри направо, теперь налево. Что ты видишь?
Номер Четыре молчал. Вернее, он честно скашивал глаза направо и налево, видно было, как дергается его кадык, как кривится в напряжении рот, пытаясь что-то сказать, но…
— М-м-мы-ы… — выдавил из себя Номер Четыре.
— Еще стимулятор. Быстрее… — приказал Верховский
— Константин Аркадьевич, не выдержит он больше! — тихо, но решительно возмутился санитар.
— Коли! — хрипло завопил Верховский.
Санитар быстро вогнал в предплечье сенсу вторую ампулу. После чего парень затрясся, изо рта пошла пена и, изогнувшись всем телом, он окончательно потерял сознание. Санитар проворно сорвал электроды, одним выверенным движением расчехлил спрятанное у стены инвалидное кресло, и, усадив в него беднягу, коротко бросил нам:
— Сеанс закончен.
Верховский, шаркая ногами, словно старик, отошел к стене и тяжело опустился в кресло. Сеанс вымотал доктора едва ли не больше, чем его подопечного. Пару минут я тоже приходила в себя, а потом бросилась звонить шефу.
Полковник выслушал мой доклад молча, лишь буркнул в конце короткое «возвращайся». Чувствовалась, что он не доволен.
Убрав смартфон в карман, я подошла к Верховскому — нужно было переслать Ганичу запись сеанса. Не знаю, понял ли меня доктор. Он окинул меня безумным взглядом и схватил за руку.
— Его надо обязательно найти, понимаете… Вы не представляете, насколько он ценен, — бормотал Верховский словно в бреду. — Найдите его, я верю вам, именно вам, обязательно найдите его. Только сразу мне сообщите, больше никому, только мне, они же его уничтожат…
Ну вот, и где остался Егор со своим советом одеться посексуальнее? В луже, вестимо. Не до фривольностей сейчас нашему ловеласу, ох, не до фривольностей.
Верховский цеплялся за мои руки, умоляюще заглядывая в глаза. И вдруг, словно застеснявшись своего внезапного порыва, резко отпустил меня, рухнул в кресло и застыл, закрыв лицо руками.
