Властелин колец - Толкин Джон Рональд Руэл (читать книги бесплатно .txt) 📗
– Дивлюсь, что ты спрашиваешь, о Повелитель, – ответил тот. – Я думаю, что твоей вины в этом нет, как и ни в чем другом. Но я знаю, что мороз не коснулся сестры моей Эовейн, доколе она не встретила на своем пути тебя. Правда, и прежде знала она тревогу и страх и поверяла их мне в те дни, когда Король был околдован наговорами Червеуста. Эовейн пеклась о Теодене и с каждым днем все больше страшилась за него. Но не это привело ее к последней черте!
– Друг мой, – вмешался Гэндальф. – Ты богат: у тебя есть кони, бранные подвиги и вольные равнины. А сестра твоя, Эовейн, родилась женщиной. Но духом она не слабее тебя и не уступит тебе в храбрости – и это по меньшей мере! Но, в отличие от тебя, ей в удел достались не подвиги, а домашние хлопоты. Она принуждена была заботиться о старике, которого она, правда, любила, как отца. И все же для нее пыткой было смотреть, как он день ото дня дряхлеет и теряет силы вместе с разумом. Она изнывала от унижения. Палка, на которую опирался Король, и та была, казалось ей, более в чести. Наивно думать, что у Червеуста недостало яда и на ее долю. «Ты выжил из ума, старик, и слишком много возомнил о себе! Что такое Дом Эорла? Дымная лачуга, полная пьяных головорезов, чьи отпрыски ползают на полу среди собак…» Узнаешь? Это слова Сарумана, а Червеуст был прилежным учеником! Хотя под кровом Теодена он, конечно, изъяснялся не так откровенно и, по–видимому, старался выбирать выражения… Знай, государь, что только любовь к тебе и верность долгу налагали печать на уста твоей сестры – иначе ты мог бы услышать подобные слова и от нее самой. Кто знает, о чем говорила она с темнотой – одна, горькими бессонными ночами, когда ей казалось, что жизнь идет на убыль, что четыре стены смыкаются вокруг, словно стены клетки, а сама она – дикий зверь в неволе!..
И умолк Эомер, и взглянул на сестру другими глазами, – перед ним в новом свете, один за другим, прошли чередой все прожитые вместе дни.
Молчание нарушил Арагорн:
– То, о чем ты говоришь, Эомер, не укрылось от меня. Но скажу тебе вот что: из всех зол и тягот, какие хранит в запасе судьба, нет ничего столь горького и позорного для мужа, как снискать любовь прекрасной и бесстрашной девы и не иметь возможности ответить ей тем же. Скорбь и жалость не оставляли меня с того самого утра в Дунхаргской Крепости, когда я распрощался с твоей сестрой. Проводив меня, она похоронила последнюю надежду, и, признаюсь, страх за нее заглушал в душе моей даже страх перед Мертвыми. Но знай, Эомер, тебя она любит по–настоящему, меня же – нет. Ибо тебя она знает, а во мне любит лишь тень, грезу, игру собственного воображения. Со мной в ее жизнь вошли чаяние славы, мечта о великих подвигах и дальних странах, не похожих на степи родного Рохана. Я могу исцелить ее тело и вызвать ее из долины теней. Но что даст ей пробуждение? Надежду? Отчаяние? Забвение? Этого я не знаю. Однако, если она изберет отчаяние, она умрет. Здесь нужна другая помощь, какой я – увы! – дать не могу. Увы, говорю я, ибо своими подвигами Эовейн заслужила, чтобы имя ее встало в ряду самых великих и славных королев мира!
Арагорн наклонился и взглянул в лицо Эовейн – белое, как лилия, холодное, как иней, и застывшее, словно лик каменного изваяния. Он коснулся губами ее лба и тихо позвал:
– Эовейн, дочь Эомунда, проснись! Твоего врага больше нет!
Эовейн не шевельнулась – только глубоко вздохнула. Белая ткань на ее груди поднялась и опала. Арагорн взял еще два листа ателас, бросил в кипяток и обтер этим отваром лоб Эовейн и ее правую руку, холодную, неподвижно лежащую поверх покрывала.
То ли и в самом деле наделен был Арагорн забытой благодатью Запада, то ли его слова о королевне Эовейн так подействовали на стоявших вокруг, – но, когда в комнате повеяло чудотворным ароматом королевского листа, всем померещилось, будто в окно подул ветер, чистый, новорожденный, не смешанный ни с чьим дыханием, словно прилетел он со снежных вершин, откуда уже недалеко до звезд, – а может, с дальних серебристых берегов, омываемых пенными морями?
– Проснись, Эовейн, Владычица Рохана! – повторил Арагорн, беря правую руку королевны в свою и чувствуя, как теплеет, возвращаясь к жизни, ее ладонь. – Проснись! Тень миновала. Мир отмыт и очищен от тьмы!
С этими словами он отступил и вложил ладонь Эовейн в руку Эомера.
– Позови ее, – шепнул он и неслышно вышел из комнаты.
– Эовейн, Эовейн! – воскликнул Эомер сквозь слезы.
И вдруг Эовейн открыла глаза и проговорила:
– Эомер! Как я рада! Мне сказали, что ты убит!.. Но нет, это говорили черные голоса из моего сна. Сколько же я спала?
– Недолго, сестра! Не думай об этом!
– Что–то я устала, – недоуменно произнесла Эовейн. – Странно! Мне надо бы немного отдохнуть. Скажи только, что с Королем?.. Нет! Я знаю. Увы! Не говори мне, что это был сон! Он погиб, как и предвидел!
– Он погиб, – подтвердил Эомер. – Но перед смертью простился с тобой и сказал, что ты была ему дороже дочери. Тело его покоится сейчас в Большом Башенном Зале Гондора.
– Это горестная весть, – закрыла на мгновение глаза Эовейн, но тут же вновь подняла веки. – Но – и радостная! В минувшие темные дни я даже мечтать не могла, что все кончится именно так! Мне представлялось, что Дом Эорла пал ниже самой обыкновенной пастушьей хижины… А где королевский оруженосец, невеличек? Эомер, ты должен посвятить его в рыцари. Он поистине доблестный воин!
– Он здесь, в Обителях, и я сейчас пойду прямо к нему, – вмешался Гэндальф. – А Эомер побудет с тобой, о Эовейн. Пока не окрепнешь, тебе лучше не вести разговоров о войне и скорби!.. Для всех нас твое пробуждение – великая радость. Скоро ты будешь здорова и окрылишься надеждой, о доблестная госпожа!
– Здорова? – переспросила Эовейн. – Может статься, я и выздоровею. Если найдется пустое седло, если я смогу заменить какого–нибудь павшего воина, если Гондору и Рохану нужны будут бойцы – пожалуй… А что до надежды – не знаю.
Гэндальф и Пиппин вошли в комнату, где лежал Мерри, и застали Арагорна уже у его постели.
– Бедняга Мерри! – воскликнул Пиппин и бросился к другу: ему показалось, что тому гораздо хуже. Лицо Мерри посерело и осунулось, словно на плечи маленькому хоббиту легли годы забот и скорбей, и Пиппин вдруг испугался, что Мерри умрет.
– Не волнуйся, – удержал его Арагорн. – Я пришел вовремя и вызвал его назад. Он выбился из сил, пережил боль и горе – и, кроме того, с ним приключилось то же, что с Эовейн: он ранил Черного Всадника, а коснуться Назгула – все равно что коснуться смерти. Но это скоро пройдет. У твоего друга живет слишком сильный и веселый дух, так что зло нетрудно будет поправить. О своем горе Мериадок не забудет, но это только придаст ему мудрости и не омрачит сердца.
Арагорн положил руку на голову Мерри, ласково погладил русые кудри, коснулся закрытых век и позвал хоббита по имени. Когда же благоухание ателас разлилось в воздухе, и в комнате зацвели сады, и невидимые пчелы зажужжали над полуденной вересковой поляной, Мерри вдруг открыл глаза, огляделся и объявил:
– Чтой–то я проголодался. Который час?
– Здесь давно отужинали, – обеспокоился Пиппин, – но я постараюсь чего–нибудь раздобыть, если меня не прогонят…
– Насчет этого можешь не тревожиться, – заверил Гэндальф. – Всаднику Рохана, покрывшему себя немеркнущей славой, будут по первому требованию предоставлены любые яства и пития Минас Тирита!
– Тогда порядок, – успокоился Мерри. – В таком случае сначала я перекушу, а потом хорошо бы трубочку… – Но тут его лицо вдруг затуманилось. – Нет! Трубку не надо. Курить я, наверное, больше никогда не буду.
– Это еще почему? – опешил Пиппин.
– Как тебе сказать, – ответил Мерри, с трудом подыскивая слова. – Потому что… потому что он умер, понимаешь? Я заговорил о трубке и сразу же все вспомнил. Как он со мной прощался, как жалел, что мы так и не поговорили про курительное зелье. Это были чуть ли не последние его слова. Теперь я не смогу и одной затяжки сделать, чтобы не вспомнить про него, и про этот день, и про то, как мы в первый раз увидели его в Исенгарде, и как он милостиво с нами обошелся!
