Нуониэль. Книга 1 (СИ) - Мутовкин Алексей (бесплатные серии книг txt) 📗
— Бриться, — объяснил он, показывая на нож. — Всё должно быть в порядке. Кираса в порядке, тележка в порядке, Воська в порядке. В телеге трясёт, и я боюсь обрезаться. А так — пешком — всё будет в порядке.
«Сколько хлопот, — подумал я тогда. — Почему же он не брился утром, кода только встали?»
— Утром я не могу бриться, — продолжил Воська, — кто-то ведь должен коней запрягать, палатку собирать. Такой порядок. Ну да! Как вам знать! Вы же господин. У вас тоже слуги есть — сразу видно. Вы сам не слуга, оттого и не знаете, когда подневольному человеку просыпаться срок. Сначала встал — господина в день ввёл, а потом и сам просыпайся. Вам неведомо. Вы знатный господин. Много слуг. Но вы хороший господин. Не из тех. Вообще есть разные господа: одни стыдятся того, что они господа, а другие считают, что слуги должны стыдиться того, что они слуги. Вы из первых. Если хотите, я и вас побрею.
Озарённый улыбкой он посмотрел мне в глаза. Вдруг, его как током ударило. Он помрачнел и стал дальше скоблить свою морщинистую щёку. Я пошевелил рукой: пальцы слушались. Затем я пощупал свой подбородок. Вместо недельной щетины, пальцы коснулись чего-то мягкого, похожего на гладкую шерсть, но только толстую и холодную, хрупкую и шуршащую. Я сжал пальцами одну «шерстинку» и оторвал её. Посмотрев на то, что оказалось у меня в руке, я испытал странное чувство. Это была маленькая травинка, зелёная, но уже теряющая соки, вот-вот готовая стать жёлтой и безжизненной, как полевые травы в конце месяца листобоя. Мне стало тревожно оттого, что эта трава, росшая на моём подбородке вместо бороды, не вызывала у меня никаких воспоминаний. Я посмотрел на Воську и его грязные локоны, жидко-спадающие на худые плечи. Над своим лбом я нащупал нечто более твёрдое и толстое. Потянув это вперёд, я увидел, что держу в руках веточку лиственницы. Тонкая ветвь с нежными, чуть пожелтевшими иголочками. Над ушами и на затылке, вместо волос, как у старого Воськи, я нащупал такие же веточки, росшие плотно друг к другу. Веточки оказались нежными и чересчур мягкими для обычных древесных веток. Я мог с лёгкостью запустить в них пальцы.
Тут я поймал на себе взгляд Воськи. Он оторопело наблюдал за мной, позабыв про свой утренний туалет.
— Отдыхайте, господин нуониэль, — с опаской сказал он, и, не сводя с меня глаз, продолжил бриться. — Всё будет в порядке!
Так я и узнал, что нуониэлями называют существ, у которых вместо волос веточки деревьев на голове. Если ты не помнишь сам себя, то либо тебя здорово тюкнули по голове, либо ты был такой отъявленной дрянью, что твой разум отказывается вспоминать прошлое, предлагая начать всё сызнова.
Я сидел среди мешков с припасами, шкур и прочего походного хлама и пытался понять, не могу я вспомнить былого или не хочу. Воська, должно быть, решил, что я ищу свои пожитки. Он вытер бритое лицо, запрыгнул на телегу и подвинул ко мне тяжёлый сундук, к низу которого были прибиты два небольших колеса и две длинные рукояти. Скорее всего, он предназначался для того, чтобы его катили перед собой как садовую тачку.
— Ваше добро, — сказал Воська. — Всё сохранено в особливом порядке. Желаете осмотреть?
Я медленно кивнул. Воська повернул щеколду на крышке и отворил сундук.
— Здесь у нас запасной плащ, — сказал он, доставая перетянутый тесьмой тёмно-зелёный кулёк. — Стираный. Есть обмотки для ног. Вот накидка из лисьей шкуры. И ещё несколько кульков с сушёными травами.
Он подал мне один из кульков. Я развязал его и пощупал сухие листья. Эта потемневшая труха не имела запаха и легко рассыпалась вокруг, подхваченная степным ветром. Завернув траву, я отдал её Воське. Слуга снова запустил руку в сундук.
— Вот несколько пустых бутылочек, размером не более пальца. А вот
это для письма, — деловито сказал он, достав коробочку с расщеплёнными тростинками и грязную чёрную бутылку с тушью. — Всё сохранено и содержится в порядке. Можете быть спокойны.
Он закрыл сундук и отрыл из-под шкур большой берестяной футляр. К футляру был приделан ремень: вероятно, столь большую вещь предполагалось носить за спиной. Воська снял крышку с футляра и подтащил его ко мне, чтобы я сам достал оттуда свои вещи. Внутри я обнаружил берестяные и папирусные свёртки. Я аккуратно вытащил один из них и развернул. Лист полнился неясными знаками. Эти символы, сложенные из нескольких пересечённых линий, походили на маленькие чёрные звёздочки. Я вглядывался в текст, но не понимал смысла знаков. Мысль, что писал это скорее всего я, тяжело отзывалась в моей душе тоской. Я достал папирус побольше. Это была карта. Береговые линии, поселения, реки, горы, леса и болота, детально отмеченные пунктирные линии дорог. Карты разных местностей с многочисленными пометками всё теми же столбцами из иероглифов, походивших на чёрные звёздочки. Карты показались мне если и не знакомыми, то какими-то родными.
Я долго сидел, глядя на карту, и пытаясь что-нибудь о себе вспомнить. Сердце застучало сильнее, а голову вновь пронзила нестерпимая боль. Руки одолела дрожь, а в глазах снова стало мутнеть. Воська, заметив, что меня сильно укачивает, аккуратно взял у меня из рук папирусы, свернул их и спрятал в берестяной футляр. В этот миг жёлтая берёста показалась мне очень знакомой — будто я видел её раньше. Снова нахлынуло волнение. Я потерял сознание, а когда очнулся, мы уже не двигались. Теперь я лежал на шкурах возле валуна, а Ломпатри стоял рядом и откупоривал бурдюк, чтобы дать мне воды.
— Что ты сделал? — кричал он на Воську.
Слуга бегал вокруг телеги, размахивал руками и пытался оправдываться, рассказывая, что просто показывал мне вещи.
— Подземные твари! — выругался Ломпатри. — Скачи немедленно вперёд к Закичу; пускай возвращается. Нет! Сначала поставь палатку: положим его туда.
Воська скинул с телеги тюк с палаткой и, спотыкаясь, падая, ругаясь, занялся делом.
— Что ты ему показывал?
— Всё, — ответил Воська, встав как вкопанный.
— Как всё?
— Сначала плащ, потом пустые бутылочки, потом карты, — сказал слуга, подойдя к телеге.
Рыцарь нависал над Воськой, как штормовая волна над берегом. Слуга ёжился и виновато опускал глаза. В моменты, когда Ломпатри гневался, его красивое лицо искажала лютейшая гримаса. А гневался он всё чаще. И чем дальше мы ехали, тем реже лицо благородного рыцаря казалось мне красивым.
— Палатка! — заорал на него Ломпатри.
От этого крика Воська подпрыгнул, попятился, споткнулся и сел на пятую точку. Ещё больше испугавшись, он пополз на четвереньках к брезенту и стал спешно расправлять его на траве. Ломпатри дал мне воды. Я закрыл глаза и постарался дышать ровно. Сердце успокоилось. Открыв глаза, я взял рыцаря за руку, чтобы он не переживал за меня. Ломпатри перевёл дух, и сам отпил из бурдюка. Он запрыгнул на телегу и сел на сундук.
— Знаете, господин нуониэль, — начал он, — может, о прошлом лучше не вспоминать? Раз судьба занесла нас в эту холодную долину, видать не всё-то у нас в жизни гладко шло. Я владел замком, собирал десятину с трёх деревень, а телеги с бочонками тянулись от моих виноградников до замков королей Варалусии, Вирфалии родной моей Атарии и даже за Сарварское море. Я командовал войском! Да, я гремел! У меня было всё, а сейчас я сижу на гнилой телеге и ругаю своего последнего слугу. Настоящий странствующий рыцарь без кола и двора! Хотя, какой я теперь рыцарь? Видите, господин нуониэль, думы о прошлом, даже о самом прекрасном, не приводят ни к чему хорошему. Лучше уж жить сегодняшним днём.
Он спрыгнул с телеги и зевнул.
— Мне ещё повезло, — сказал Ломпатри бодро, — у меня есть коневод! Простолюдин, меня не уважает, но всё лучше, чем ничего. Будет монета, найму порядочного. Сына какого-нибудь жреца! А что? Эти скромные, воспитанные. Знают, что такое уважение и в травах разбираются.
Рыцарь резко окликнул своего слугу:
— Воська! Ну что ты там копаешься?
— Сейчас всё будет в порядке, господин, — отвечал Воська, гремя железными колышками.
