Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Густобородый Никатха поклонился.
– Все будет сделано так, как ты сказал, отец мой. И обо всем случившемся я передам весть владыке нашему Деканаватхе.
– Передай. И скажи ему, что зло, разгневавшее лесных богов, сковано, погружено в сон и надежно похоронено в Сирандоле, ибо сжечь его нельзя. Камень не горит!
«Горит, – подумал Конан, – только спалить его тебе не под силу, колдун!» Безусловно, Зартрикс был грозен и умел, и более искусен, чем покойный Зогар Саг, но все же он не властвовал над молниями подобно Фаралу, взысканному Митрой. Что ж, каждому свое, решил киммериец.
Вслух же он сказал:
– Что это за место, в котором ты хочешь оставить моего слугу?
– Сирандол Катрейни, – понизив голос, произнес жрец. – Оскверненная долина, подходящая для всяких отбросов. Тут, неподалеку… – Он неопределенно повел рукой. – Капище злых сил, земля, отринутая богами… Самое подходящее место для твоего слуги, не так ли?
Он бросил на Конана испытующий взгляд, и киммериец согласно кивнул.
– Будь моя воля, я бы завалил эту серокожую нечисть не костями, а каменными глыбами. Берите его и стерегите хорошенько. Мне он не нужен!
– Живое всегда не любит и страшится мертвого, – сказал друид. – Так было, так есть и так будет. Но ты, киммериец, пришел сюда с двумя спутниками и уйдешь тоже с двумя. Ты выдержал испытание дважды: честно бился на Сизой Пустоши и явил цели свои тут, среди этих утесов и скал. И твое намеренье – кто бы ни подвигнул тебя – полезно нам, ибо колдовские чары с севера досягают наших земель, тревожат наших воинов, смущают вождей. А потому я повелеваю не только отпустить киммерийца, – тут жрец перевел глаза на суровое лицо Никатхи, – но и дать ему взамен утерянного нового спутника, из лучших бойцов.
Предводитель отряда скривился, но отвесил почтительный поклон.
– Все в твоей воле, отец мой… Но кто из лучших бойцов согласится разделить дорогу с презренным киммерийским волком?
– Никто! – рявкнул Конан. Его совсем не устраивала перспектива странствовать вместе с пиктом. – Никто, – повторил он тише, – ибо, клянусь Кромом, на границе Ванахейма я вырежу печень вашему лучшему бойцу! А граница-то совсем близко!
– Посмотрим, кто кому вырежет печень, – раздался вдруг голос из пиктских рядов, и вперед выступил довольно высокий парень в волчьем плаще. Голова зверя была тщательно выделана и служила капюшоном, под которым поблескивали серые глаза – большая редкость среди лесного племени. Да и лицо молодого воина чем-то неуловимо отличалось от заросших бородами угрюмых физиономий пиктов; выглядел он повеселее и, судя по мускулистым рукам и широкой груди, был крепок, как укоренившийся в плодородной почве дуб.
– Насчет моей печени посмотрим, – произнес он на отличном киммерийском, – а вот свою башку побереги, хвастливый пес! Она будет неплохо выглядеть, подвешенная за волосы над нашим очагом… Верно, отец? – И парень взглянул на мрачного Никатху.
Но тот молчал, недовольно уставившись в землю, и в ответ юноше раздался голос жреца Зартрикса:
– Ты дерзок, Тампоата! Дерзок, потому что молод и глуп! Во имя Гулла, разве я не сказал, что киммерийцу нужен спутник и помощник? Соратник, а не враг? – Друид выдержал многозначительную паузу. – Ну, раз ты вызвался сам, иди! Береги свою печень и не покушайся на его голову! – Зартрикс ткнул Конана в грудь костлявым кулаком. – А ты, киммериец, запомни: и врагам случается заключать перемирие. Твое племя враждует с нашим, но и вы, и мы не любим рыжих ваниров. Что плохого в том, если воин из Киммерии и воин из земли пиктов договорятся и вместе перережут несколько ванирских глоток? Ты возьмешь печень побежденных, а Тампоата – их головы. Договорились?
– Посмотрим, – буркнул Конан, пристально оглядывая будущего своего спутника. Невзирая на неприязнь к пиктам, всосанную с молоком матери, Тампоата ему понравился. Было в этом парне что-то бесшабашное, знакомое и будто бы даже родное. Заметив напряженный взгляд киммерийца, Зартрикс усмехнулся и произнес:
– Тампоата, сын Никатхи, молод, но он хороший воин. И не чужой тебе, ибо мать его, третья жена Никатхи, была киммерийской пленницей. В нем половина вашей крови.
– Вот это другое дело, – сказал Конан, ухмыляясь. – Прах и пепел! Тогда я вырежу ему лишь половину печени.
Неподалеку от побережья, среди двух скалистых стен, лежала долина. Она была слишком широка, чтобы считаться ущельем, и слишком узка для просторной пустоши или поля. Бросовая земля, заваленная щебнем, на которой не росло ни деревца, ни кустика, ни травинки; морские и материковые ветры год за годом вылизывали и утюжили ее, то заваливая снегами, то вздымая сухую бесплодную пыль. У пиктов любое место, где не могла укорениться зелень, считалось проклятым; их лесные боги любили деревья и травы, леса и непроходимые джунгли, покрытые цветами поляны и заповедные дубовые рощи, в которых боги те и обитали – вместе с друидами, своими слугами. Ну, а там, где не могла вырасти даже трава, жили только поганые демоны катшу, еще более мерзкие, чем кукисоры и вахапайты, тощие и злобные обитатели болот. Пикты не боялись катшу, ибо амулеты-обереги и сила светлых друидов защищали их, но без особой надобности в бесплодную долину не ходили.
Надобность же возникала редко. В основном тогда, когда было желательно избавиться от тела презренного труса либо изменника, а также человека, который нарушал древние установления и потому не мог быть предан земле или огню в чистых лесах и на вересковых полянах. Пикты полагали, что труп предателя и отступника, и даже пепел его, отяготит землю тяжким грузом, ядом перельется в хрустальные воды ручьев, отравит деревья, а через них – и зверей с птицами и рыбами, осквернив в конечном счете пищу и питье. Для пиктов все было взаимосвязано, ибо они, в отличие от более цивилизованных народов, еще не потеряли ощущения целостности мира и не считали самих себя господами над дикой природой. Волк, укравший младенца из хижины, был им врагом, но он являлся и братом, ибо в нем текла та же горячая кровь, что и в людях; волк тоже хотел есть, и он защищал свое логово, своих волчат с не меньшей отвагой, чем двуногие. А потому зверь, даже пожравший пикта, не был нечист, из шкуры его можно было сделать одежду, из зубов – ожерелье, а мясо оставить в лесу на поживу червям, воронам и муравьям.
Иное дело – трус, предатель, отступник. Таких среди пиктов встречалось немного; но были и пленники, не проявившие должной отваги и недостойные повиснуть в священной роще. Их, разумеется, убивали, так как пиктам не требовались ни слуги, ни рабы; лишь изредка воин-пикт брал наложницу из чужеземного племени, особо крепкого и славного воинской доблестью. Трупы же недостойных, и своих, и чужих, стаскивали в бесплодные проклятые земли и бросали там меж пяти черных камней, в нечистом капище, обители мерзких катшу. Сирандол Катрейни, долина среди скалистых стен, как раз и была таким местом.
За долгие годы здесь скопилось изрядное количество костей и черепов; они образовывали высокую серо-желтую груду, из которой пятью черными клыками торчали грубо обтесанные камни. Этими неуклюжими обелисками не просто отмечалось захоронение; они выполняли и роль сторожей, ибо каждая стела в свое время была подвергнута особому обряду, не позволявшему мертвецам вернуться в мир живых. Ведь всякому известно, что злокозненные души могут ускользнуть с Серых Равнин – по собственной ли хитрости или попустительством слуг Нергала – и устремиться туда, где лежат их кости либо истлевшая плоть. Там они обретают силу, вступая иногда в союз со злыми духами, к примеру, с теми же катшу, а затем проникают в жилища своих погубителей и мстят им. Мстят многими способами: пугают, пьют кровь, наводят порчу на еду и питье, поганят очаги, портят оружие, лишают его смертоносной силы. Но камни-стражи оберегают живых от нечистых душ; они – словно стена между бесплотными призраками и тем, что сохранилось от них в Верхнем Мире.
А сохранилось немногое – посеревшие костяки да голые черепа. В здешней земле не водились могильные черви, но мерзкие и вечно голодные катшу обгладывали любой труп за одну ночь, а потом ветры, снега и дожди превращали его в бесформенную груду костей. Катшу, демоны прожорливые, но мелкие и слабые, видом своим напоминавшие отвратительных крыс с тройным рядом остроконечных зубов, тоже не могли покинуть отведенное им пространство меж черных камней; когда поживы не предвиделось, они погружались в сон, предвкушая, как вопьются клыками в живот, грудь и ягодицы очередного нечестивца.
