Метка - Бродвей Элис (книги бесплатно без .TXT) 📗
У меня за спиной кто-то есть. Может быть, Верити? Как же болит за неё сердце. Повернув обратно, я зову её по имени.
– Ты хоть знаешь, что значит это слово – «верити»? – выступая из-под арки у входа, спрашивает, к моему горькому разочарованию, Джек Минноу. – Оно означает «правда». Посмотри, до чего ты довела свою правдивую подругу.
Она лгала ради тебя, скрывала правду. А ты выбросила все её жертвы в огонь.
Минноу подходит ближе, слишком близко, и впивается пальцами мне в запястье.
– И вот ещё что, Леора. Не сердись на Карда, если вы снова встретитесь. Он хотел тебе помочь, ведь он всего лишь сказал тебе правду. А ты помнишь, ведь говорят, что правда освобождает…
Глава сорок четвёртая
Не хочу возвращаться в студию, но придётся. Так надо. В самый последний раз.
Я вхожу через чёрный ход и слышу, что Обель работает с клиентом. Что ж, я подожду. На полке лежит «Энциклопедия сказок», та самая книга с портретом прекрасной и пустой Белой Ведьмы. Сначала я лишь провожу пальцем по обложке, но быстро сдаюсь и переношу тяжёлый фолиант на стол.
Зачитавшись, не слышу, как входит Обель. Только подскакиваю на звук воды, которая льётся в стакан. Глядя прямо на меня, Обель пьёт. Я успеваю заметить, что знаки на его руке уже подправлены, по-прежнему идеальны, по-прежнему безмолвны.
– Простите, что я сбежала вчера, – говорю я, нарушая тишину. Обель ставит пустой стакан в раковину и всё так же молча смотрит на меня.
– Всё так неожиданно, столько сразу навалилось… – Я осторожно закрываю книгу. – Тяжело разочаровываться в том, во что верила всю жизнь, Обель. Мне правда очень жаль.
Обель стоит неподвижно, и тогда я иду к нему. В глазах мелькает воспоминание о чистой белой коже его руки, и, глядя на Обеля, я представляю его совершенно пустым, без единого знака. Всё, чему меня учили, вертится в голове, требует бежать, прятаться от этого отвратительного существа (но ведь и я той же крови!). Но сердце моё рвётся на части, и я дотрагиваюсь до его прекрасной пустой разрисованной кожи, провожу пальцем по меткам. И наконец – наконец-то! – он улыбается мне и обнимает, так похожий на папу, что мне не удержаться от слёз и смеха. Спустя целую вечность Обель говорит мне:
– Знаешь, Леора, люди всё же будут помнить твоего отца.
– Но это запрещено. О нём нельзя даже говорить.
– Воспоминания и мысли запретить не получится. И потом, мы, пустые, живём по другим законам. Мы сами выбираем, кто достоин памяти. Он был очень храбрым человеком, знаешь ли. Бросил всё из-за любви. А потом ещё раз оставил всё – ради тебя. Софи он тоже любил без притворства.
– Так это вы положили перо мне в карман в тот первый день? Обель кивает с горькой усмешкой:
– Да, хотел тебе как-то намекнуть. Я не знал, что успел рассказать тебе отец о своих делах, и решил таким образом сообщить о себе. Прости, если испугал тебя.
– Сейчас мне действительно страшно, Обель. – Высморкавшись в платок, я убираю его в сумку. – В мире столько зла.
– Всё ещё думаешь, что мы злые, а вы, отмеченные, решаете, что хорошо и правильно?
– Мел говорит, так всё в мире – или белое, или чёрное. Мы или хорошие, или плохие, серого не дано, – отвечаю я. Обель вопросительно поднимает брови.
– А ты знаешь, что на самом деле противопоставлено чёрному и белому? Я непонимающе смотрю на Обеля. Он достаёт из шкафа краски, которые мы иногда используем, работая над эскизами новых знаков. Потом быстро рисует мой портрет – чёрные линии на белом листе. Довольно похоже. И замазывает белой краской, пока перед нами не остаётся лишь серая тень прежнего рисунка.
– Леора, на свете есть не только чёрное, белое или серое. Обель вытирает кисточку и начинает рисовать. Эго снова мой портрет, но на этот раз чернильщик рисует красками, очень тщательно изображая каждую деталь, каждую линию, каждую тень, каждый блик света. Портрет живой, словно дышит.
– В каждом из нас есть что-то плохое. Нам есть о чём сожалеть и чего стыдиться. Иногда мы обижаем собственные души или тех, кого любим.
Но есть в нас и хорошее. По правде говоря, хорошего в нас гораздо больше. А жизнь – жизнь для того и существует, чтобы найти равновесие, выяснить наше место в мироздании. Мы и плохие, и хорошие, но мы не серые. Вот мы какие! – показывает он на картину. – Мы сделаны не только из хорошего и плохого, но и всего прочего тоже. – Обель показывает на меня кистью. – Например, ты немного капризная, немного выдумщица, немного смешная, немного влюблена в Оскара. Я открываю было рот, чтобы опровергнуть последнее утверждение, но Обель останавливает меня улыбкой, и я лишь качаю головой. Подумаю об этом после. Откуда мне знать, встретимся ли мы ещё когда-нибудь?
– Но как же узнать об этих качествах, если ничего не записано на коже?
– Знаки не расскажут обо мне настоящем, Леора. – Обель проводит ладонью по видимым рисункам на руке. – Это отражение не всей моей жизни, лишь её части. Разве твои знаки могут рассказать о тебе всё? – У меня только обязательные метки… – отвечаю я со вздохом.
– Даже если бы твоя кожа была сплошь покрыта словами, которые ты произнесла за свою жизнь, неужели это была бы вся твоя история? Неужели этого было бы достаточно, чтобы описать настоящую тебя?
Закрыв глаза, я воображаю, каково было бы воплотить такое предположение в реальности. Думаю обо всём, что натворила за последнюю неделю.
– Наверное, этого было бы достаточно, чтобы вечно меня презирать.
– Но так ведь и с каждым из нас, – отвечает Обель, похлопав меня по плечу. – Мы не можем быть уверены, что ни разу в жизни не совершим неправильный поступок. Мы не созданы для мира татуировок. Мы не созданы для мира, где нельзя начать сначала, с чистого листа. Я снова непонимающе смотрю на него.
– Покажи мне твой шрам, – просит Оскар, и я протягиваю ему руку. Приподняв брови, Оскар рассматривает поправки, которые нанёс мне на кожу правительственный чернильщик. – Ты совершила ошибку, так? – Я киваю. – И теперь у тебя шрам, который вечно будет рассказывать всему свету, что ты даже посуды вымыть не можешь, не поранившись. Я смеюсь и потираю руку. На месте шрама кожа всё ещё очень гонкая.
– А ты когда-нибудь ломала руку или ногу? – спрашивает Обель, и я качаю головой. – Когда мне было девять лет, я сломал запястье. Мама просила меня не лазить на дерево, но я полез. Она оказалась права. Обель улыбается мне.
– Перелом совсем не заметен, правда? Но он там, на месте. Моё тело не рассказывает о каждой моей ошибке. Наши тела восстанавливаются, залечивают раны, наши тела умеют возрождаться к жизни. Мы не созданы из одних ошибок и провалов. Каждое утро мы просыпаемся обновлёнными. Прошлое не должно определять, кто ты есть, Леора. Твои ошибки не должны оставаться с тобой навеки. Существует возрождение. Никогда не поздно начать сначала.
От слов Обеля у меня в голове словно складываются в картинку кусочки мозаики. По щекам текут слёзы, но мне кажется, я знаю, что мне теперь делать.
Глава сорок пятая
– Сколько времени на это потребуется? – спрашиваю я Обеля.
– Два или три сеанса. И ещё несколько дней между ними на заживление. В лучшем случае ты будешь готова через месяц.
– Что ж, тогда начнём прямо сейчас.
Поздним вечером я ухожу из студии, и в темноте раздаётся её голос. Она зовёт меня. Не может быть!
– Леора, не уходи. Я оборачиваюсь и действительно вижу её. Щёки розовые от холода, словно она ждала меня на ветру очень долго.
– Пройдёшься со мной? – спрашивает она и отворачивается. Я торопливо догоняю её и иду рядом, приноравливаясь к её широким шагам.
– Леора, ты хоть раз вспомнила обо мне? – спрашивает она, бросив на меня короткий взгляд. – Всё, что я делала в последнее время, было ради тебя. Понимаешь? – Я киваю, но в темноте этого не видно. – Я верила в твоего папу.
