Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович (онлайн книга без .txt) 📗
Я вскинул обе ладони:
– Сдаюсь! Мне – пива. А сорт… На ваш выбор. Или что посоветует этот лохматый.
По ее смеющимся глазам понял, что тон взял верный. А бородач Витим сказал повеселевшим голосом:
– Ты угадал, я по пиву здесь первый. Тогда еще по темному артанскому всем! А новичку и кубок вина из Куявии.
Когда хозяйка исчезла, я сказал, глядя ей вслед:
– Фу, как гора с плеч. Красивая, но почему у меня мурашки по спине размером с черепах?..
– Красота – страшная сила, – сообщил бородатый. – Верно, Большеног?
По проходу между столами, задевая сидящих, тихохонько прошел согнутый человек в темном плаще, капюшон надвинут на глаза, прошел к соседнему столу со свободным стулом, смиренно сел и подозвал отрока. Я сидел близко, но посетитель заказывал шепотом, я только и успел услышать что-то про славянскую медовуху, тут же три чудища с той стороны стола прервали злую перебранку, уставились подозрительными глазками, у одного их оказалось три, один зарычал, у другого ногти на глазах превратились в длинные, как ножи, когти, а третий протянул через стол невообразимо длинную волосатую лапу:
– Гр-р-р-р!.. Мер-р-р-рзавец!..
С нашего стола, опрокинув лавки с завопившим бородачом, вскочили Большеног и Витим. Новоприбывшего ухватили мощными дланями, мигом сорвав плащ и капюшон. Я только на миг успел увидеть все того же озлобленного мужичонку с крысиным лицом, тут же кулак размером с его голову с чмоканьем влип в его лицо, я видел только мохнатые и чешуйчатые спины Большенога и Витима, у Большенога в щелях между пластинками в районе лопаток пробивались, как у ангелочка, крылышки. Правда, темные, и не в перьях, а кожистые, с тонкой просвечивающейся пленкой.
Несчастного уволокли к дверям, на ходу пиная ногами. Витим, ругаясь, как варвар, поднял лавку и плюхнулся всем весом, раздраженный почище футбольного болельщика на концерте Рихтера.
Я сидел так, что уголками глаз наблюдал за столами справа и слева, но, когда за соседним столом на одного человека стало больше, я только протер глаза, посмотрел на кубок с вином. Глюки, за тем столом беседа идет так, словно все пьют уже суток трое.
Над головой качнулся воздух, волосы растрепало. За соседним столом мужик успел пригнуться. Табуретка грохнулась о стену. Обломки посыпались на пол, на стол к нам упала щепка. Бородач, не отрывая толстых губ от кружки с пивом, щелчком сбросил ее на пол, кивнул:
– Зря это…
– Что? – поинтересовался я.
За три стола отсюда человек пять лупили друг друга табуретками, стульями, бодались, лягались, хвостались. Стоял треск, я слышал бухающие удары, чавк, хлопанье и сиплое дыхание, что обрывалось резко, будто кулак… или шипастый хвост вышибал все внутренности.
– Стулья, – сказал Витим презрительно. – А то и вовсе – креслы! Тьфу!.. То ли дело – лавка. Старая добрая лавка. Ее и не поднять такому хиляку… вишь, стулом размахался, ерой?.. Зато уж если поднимешь, то как пойдешь махать, как пойдешь…
Лицо его стало мечтательным, глаза умильно закатились под лоб. Я невольно пощупал лавку, на которой сидел: добротная, дубовая, на тяжелых колодах вместо ножек, а в длину для полдюжины широких мужчин. Если такой махнуть по корчме…
Неуловимо быстрое движение привлекло мое внимание. За столиком слева народу уже оказалось вдвое больше. Черт, неужели это чертово пиво что-то делает с моими глазами? Один из прибывших еще не успел снять плащ, на пол сбегала вода, а когда откинул на спину капюшон, я увидел веселое и злое лицо, рыжеватые волосы. Прибывший плотоядно потер ладони. На столе тут же появился узкогорлый кувшин.
Витим, поймав мой взгляд, сказал вполголоса:
– Иные так спешат в корчму, что прямо сразу из своих нор… Ну, кто с высоких гор, кто из леса, кто из песков! Наловчились, прыгуны чертовы…
Я все с тревогой посматривал на жадно пожирающего сушеную рыбу прыгуна. Быстрые хищные пальцы драли чешую так, что та летела серебристыми блесками как конфетти из хлопушки. В чаше пузыристая пена как поднялась пышной шапкой, так и застыла в ожидании.
– Как сразу?
– Да так вот. Минуя порог. И даже не зрят на красивый город, что обижает хозяйку корчмы. Она ж не только здесь хозяйка! Старается, украшает город, а им все по… гм… словом, нажраться бы поскорее да в морду, да в рыло!
За столом заорали, я услышал мощный звон, с которым столкнулись исполинские кубки, размером с те, которые вручают что-то поднявшим, где-то пробежавшим или куда-то прыгнувшим.
От двери снова был шум, возмущенный крик. Я видел, как кому-то надавали по шее, вытолкали. Похоже, это прорывался все тот же, самый умный и замечательный, который хотел, чтобы в корчме жили по его правилам. А может, и другой, ведь, как известно, это доброе и разумное надо сеять, а потом еще и окучивать… знать бы, что это такое, а вот дурни и без всякого окучивания как из-под земли прут целыми толпами.
За столом слева, куда явился, минуя городские врата, рыжий, пили и спорили странствующего вида не то дервиши, не то… словом, суфии. У одного на выцветшем плаще уцелело изображение хищных крыльев, у другого – странного животного, смутно знакомого, но настолько все стерлось, что я только подумал, что оба не то из разных философских школ, либо с разных континентов.
Мне показалось, что увлеченно философствуют о законах мироздания, но когда один вдруг вскипев: «Ах, на трех слонах?», вскочил и так умело попал кулаком в челюсть оппоненту, посмевшему придерживаться устаревшей теории черепахистости, что я засомневался в его природном философском даре.
Второй отшатнулся от удара, глаза его налились кровью, как у лося весной, он утробно взревел и, если бы третий не удержал стол, опрокинул бы на слониста. Я сжался в комок, дрались люто, свирепо, кровь брызгала алыми струями, слышались чавкающие удары, буханье, треск костей, а потом как-то разом остановились, люто глядя друг на друга все еще бешеными глазами. Один сказал сдавленным от ярости голосом:
– Впрочем… переход на личности – это не самый подходящий аргумент…
Кровь перестала хлестать из перебитого носа, только срывалась с подбородка багровыми тягучими каплями, а волосы на груди стали рыжими от крови. Второй облизал окровавленные костяшки пальцев, там свисали красные лохмотья сорванной кожи размером с крылья летучей мыши:
– Согласен… Прошу меня простить, это я начал…
Ссадины мгновенно исчезли под натиском молодой розовой кожи. У его противника распухший нос с торчащими наружу окровавленными хрящами принял благородный греческий вид, а пятна крови бесследно испарились.
– Нет-нет, – возразил первый, его грудь тяжело вздымалась, – вы только ответили, это я допустил недостойный выпад!
Порванный плащ… уже целый, красиво ниспадал с его плеч, на нем появились и заблестели золотые пуговицы, явно оборванные еще в прошлых дискуссиях о Высоком.
– В ответ на мое… – покачал головой второй философ, – не совсем корректное замечание… Прошу меня простить и позвольте мне самому налить вам…
– Что вы, что вы, да как можно! Позвольте лучше я!
– Позвольте вам не позволить…
Третий откинулся на спинку кресла и насмешливо наблюдал, как рыжий и второй, какого-то кенгурячьего оттенка, с поклонами наливают друг другу в кубки, из которых пристало бы поить коней, а не философов. Впрочем, странствующие могут пить, как верблюды, про запас. От их столика теперь несло свежим воздухом, как бывает после короткой летней грозы, а оба философа выглядели поздоровевшими и посвежевшими.
Витим горестно вздохнул:
– Все бы споры так разрешались!
– Магия? – спросил я тихонько.
– Да, – ответил он так же тихо. – Самая высокая магия – суметь сказать: «Простите, я был не прав!»
Большеног проговорил тоскливо:
– Да, это заклятие сразу обезоруживает противника и лечит раны… Но как немногие могут выговорить…
В углу рассвирепевший молодой мужик разбойничьего вида прижал к стене другого и яростно лупил. Я слышал только глухие удары. Избиваемый что-то вопил, что и он тоже, что его не так поняли, что он из своих, только немножко другой.
