Призраки Сумеречного базара. Книга первая - Клэр Кассандра (электронные книги бесплатно txt) 📗
Он вспомнил, как плыл за моря, потеряв всю семью. Не зная, что плывет к лучшему другу.
Полагаю, они могут быть и слабостью, ответил он. Зависит от того, кто именно твой парабатай. Я вырезал здесь его инициалы потому, что рука об руку с ним я всегда сражался лучше всего.
Джонатан Вейланд, ребенок, сражавшийся как ангел-воитель, явно был заинтригован.
– Я думаю… мой отец жалел, что у него был парабатай, – сказал он. – А теперь мне придется жить у него. Я не хочу быть слабым, и не хочу ни о чем жалеть. Я хочу быть лучшим.
Если будешь притворяться, что ничего не чувствуешь, притворство может стать правдой, сказал Джем. Это было бы прискорбно.
Какое-то время его парабатай пытался ничего не чувствовать. Кроме того, что чувствовал к Джему. Это едва его не уничтожило. И каждый день Джем притворялся, будто что-то чувствует, будто он добр, будто исправляет сломанное, помнит почти забытые имена и голоса, и надеялся, что это станет правдой.
Мальчик нахмурился.
– Почему прискорбно?
Отважней всего мы сражаемся, когда защищаем то, что нам дороже жизни, ответил Джем. Парабатай – это и щит, и клинок. Вам предначертано быть вместе. И вы принадлежите друг другу не потому, что одинаковые, а потому, что ваши различия дополняют друг друга и составляют вместе нечто большее – лучшего воина для высшей цели. Я всегда верил, что вместе мы не просто добиваемся лучшего, но становимся лучше всего, чем могли бы стать по отдельности.
На лице мальчика появилась улыбка, словно рассвет, внезапно и ярко вспыхнувший над водой.
– Я не против, – произнес Джонатан Вейланд и быстро добавил: – Я имею в виду, стать великим воином.
Он вздернул нос, изображая надменность: а то Джем, чего доброго, еще подумает, что он не против кому-нибудь принадлежать.
Что за мальчик! Больше хочет сражаться, чем обрести семью. И эти Лайтвуды – ждут подвоха от вампира, а могли бы оказать ему хоть какое-то доверие. И вампир, отталкивающий от себя друзей. Все они были когда-то ранены, но Брат Захария не мог на них не сердиться – хотя бы за дарованную им роскошь испытывать душевную боль.
Эти люди изо всех сил старались не чувствовать, пытались заморозить сердце у себя в груди, пока они не заледенеет окончательно и не треснет. А Джем отдал бы все свои холодные завтра за один-единственный день, когда его сердце снова было бы горячим, чтобы вновь полюбить так, как он когда-то любил.
Только вот Джонатан был ребенком, до сих пор пытавшимся добиться того, чтобы равнодушный отец им гордился, – даже после того, как смерть сделала это невозможным. Так что Джему следует проявить доброту.
Он подумал о том, как ловок и быстр этот мальчик, как бесстрашно он сражался незнакомым оружием в странной и кровавой ночи.
Уверен, ты будешь великим воином, сказал Джем.
Джонатан Вейланд склонил лохматую золотую голову, чтобы скрыть выступивший на щеках слабый румянец.
Одиночество мальчика слишком живо напомнило Джему ту ночь, когда он вырезал у себя на посохе эти инициалы – долгую, холодную ночь, когда чувствовать ледяную отчужденность Безмолвных Братьев у себя в голове было ему еще внове. Он не хотел умирать, но предпочел бы смерть жуткой изоляции от любви и тепла. Если бы только он мог умереть в объятиях Тессы, держа Уилла за руку… У него украли его собственную смерть.
Среди костей и бесконечной тьмы невозможно было остаться хоть сколько-нибудь похожим на человека.
Когда голоса Безмолвных Братьев должны были вот-вот поглотить все, чем он был, Джем изо всех сил вцепился в нити своей жизни. Прочнее этой среди них не было. Имя его парабатая стало криком, обращенным в бездну, зовом, на который всегда приходил ответ. Даже в Безмолвном Городе, даже в немом вое, утверждавшем, что жизнь Джема – больше ему не принадлежит, что она общая. Это больше не мои мысли это наши мысли. Это больше не моя воля, это наша воля.
Но было нечто, что он не желал делить ни с кем. Мой Уилл. Эти слова значили для Джема не то же самое, что для всех остальных. Это был вызов наступающей тьме. Мой бунт. Навсегда – мой.
Джонатан повозил ботинком по палубе и снизу вверх посмотрел на Джема. Тот понял, что он пытается рассмотреть под капюшоном лицо Брата Захарии. Джем надвинул капюшон, и тени под ним стали плотнее. Несмотря на это, Джонатан робко ему улыбнулся.
Джем не ожидал такой доброты от этого раненого ребенка. И она заставила Брата Захарию подумать, что Джонатан Вейланд, возможно, станет чем-то большим, чем великий воин.
Возможно, когда-нибудь у Джонатана появится парабатай, который поможет ему понять, кем именно он хочет стать.
Эта связь сильнее всякой магии, говорил себе Джем той ночью, сидя с ножом в руке и вырезая буквы на посохе. Эту связь я выбрал сам.
И он не смог – не пожелал – от нее отречься. Он взял имя «Захария», что означало «помнить». Помни его, приказал себе Джем. Помни их. Помни, почему. Помни единственный ответ на единственный вопрос. Не забывай.
Когда он вновь поднял глаза, Джонатан Вейланд уже ушел. Брат Захария пожалел, что не смог поблагодарить его – за то, что мальчик помог ему вспомнить.
Изабель никогда прежде не бывала в пассажирском терминале нью-йоркского порта, и он ее не слишком впечатлил. Терминал выглядел, как змея из стекла и металла, в брюхе которой им пришлось сидеть и ждать. Корабли были похожи на какие-то сараи на воде, а Изабель-то воображала, что из Идриса придет настоящий прекрасный корабль, вроде тех, на которых ходили пираты.
Когда они проснулись, было еще темно, а теперь едва-едва рассвело – и было очень холодно. Алек съежился в толстовке с капюшоном под ветром с синей воды, а Макс, капризничавший из-за раннего подъема, требовал внимания матери. Собственно, оба ее брата капризничали, и Изабель не знала, чего ждать.
Она увидела, как по трапу сходит ее отец, а рядом с ним мальчик. Рассвет прочертил над водой тонкую золотую линию. Ветер нахлобучил на речные волны белые капюшончики и играл с золотыми локонами мальчика. Спина у того была прямая и узкая, как рапира. Темная, облегающая одежда выглядела почти как доспехи. А на одежде виднелась кровь. Он и в самом деле был в бою! А мама с папой им с Алеком не позволяли сражаться даже с крошечными демонами!
Изабель обернулась к Алеку, уверенная, что тот разделяет ее возмущение по поводу такой несправедливости, и обнаружила, что тот во все глаза таращится на мальчика, словно с благоговением созерцает наступающее утро.
– Ого! – выдохнул Алек.
– А как же вампир? – возмутилась Изабель.
– Какой вампир? – рассеянно спросил Алек.
Мама шикнула на них.
У Джонатана Вейланда оказались золотые волосы и золотые глаза – и в этих глазах не было глубины. Это была сияющая, отражающая поверхность, показывавшая так мало, словно это были наглухо захлопнувшиеся двери храма. Остановившись перед Алеком с Изабель, он даже не улыбнулся.
«Верните лучше того Безмолвного Брата», – вот что почувствовала Изабель.
Она поглядела на маму, но та со странным выражением лица разглядывала мальчика.
Тот смотрел на нее в ответ.
– Я – Джонатан, – сказал он ей.
– Привет, Джонатан, – сказала мать Изабель. – Я – Мариза. Рада с тобой познакомиться.
Она протянула руку и коснулась его волос. Джонатан вздрогнул, но заставил себя не отшатнуться, и Мариза пригладила растрепанные ветром золотые кудри.
– Думаю, тебя пора подстричь, – сказала мама.
Это было настолько в ее духе, что Изабель улыбнулась и закатила глаза. Вообще-то Джонатана и правда не помешало бы подстричь. Его волосы спускались ниже воротника и были такими неровными, словно тот, кто стриг их в последний раз (очень давно!) не особенно старался. Что-то в Джонатане было от бездомного животного, в любой момент готового вздыбить шерсть на загривке и показать зубы. Хотя, казалось бы, откуда в ребенке взяться такому?
