Цеховик. Книга 4. Подпольная империя - Ромов Дмитрий (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗
На заднем плане раздаются громкие и недовольные вопли её родителя.
– Егор, это я. Прости, что поздно. Можешь помочь? Отец сегодня разошёлся, как никогда. Ты бы не мог прийти?
Хороший вопрос…
6. Повод для оптимизма
Только опускаю трубку на рычаг, телефон звонит снова. Спасибо котлете, не успеваю сказать: «Да, Наташ». Потому что на этот раз звонит не Наташа, а Ира.
– Егор, слушай, – говорит Новицкая по-деловому сухо, будто мы с ней час назад не любовью занимались, а отчёты по вступлению в ВЛКСМ составляли. – Завтра в полдевятого утра будь у меня.
– А ты уже проснёшься? – спрашиваю с усмешкой.
– У меня в горкоме, – отрезает она. – Решим твою судьбу на ближайшее время. Оденься прилично. Костюм не обязательно, но чтобы не как колхозник.
– Издеваешься? Когда это я как колхозник выглядел?
– Просто на всякий случай предупреждаю.
– Кто будет?
– Минимально, Ефим.
– Понятно. К чему быть готовым?
– Будь готов показать себя, как ответственного, умного и преданного делу партии комсомольца.
– Всегда готов! – чеканю я.
– Не пионэра, а комсомольца, – усмехается она. – Ладно, всё. Спокойной ночи.
До утра ещё дожить надо. Сейчас вот другие дела нужно сделать. Я выскакиваю из дома и бегу к Рыбкиным. Дверь открывает Наташка.
– Муэыа! – мычит хозяин дома, приветствуя меня. – Зять! Твою мать!
– Чего он, куролесит? – спрашиваю я, стараясь не пялиться на босоногую в короткой ночнушке Рыбкину.
Сто процентов, специально так оделась, да ещё и ворот расстегнула, для возбуждения воспоминаний о призрачных видениях. Я человек, измученный первым секретарём комсомольского горкома, но по-прежнему живой, имеющий нормальные реакции.
Впрочем, не пялюсь я на неё не потому, что опасаюсь какой-то там реакции, а просто потому, что неловко на голого человека смотреть, особенно в присутствии её папаши. Хоть и кривого до невменяемости.
– Дядя Гена, здорово. Ты чего тут бузотёришь? Желаешь чего?
– Желаю! – соглашается он, кивая с такой силой, что я опасаюсь, как бы он на ногах удержался.
– Холодца желаю и гуся. Грудку с квашенной капустой. Остальное всё без разницы. И наливай давай, чё сидим-то, я не понял!
– Никак не могу угомонить. Орёт на меня, ругает последними словами, за то что не наливаю.
– А у тебя есть?
– Шутишь, что ли? Откуда я возьму-то? Сегодня он вообще неугомонный. Да даже если бы и было, ему налей, так он вообще весь дом разнесёт.
– А пожрать есть?
– Ты голодный? – спрашивает Наташка.
– Я… ну, кстати только ужинать сел и ты позвонила, – я усмехаюсь. – Впрочем, котлету я по пути к тебе дожевал. Но я интересуюсь не для себя. Думаю может папеньку накормить, раз холодца просит?
– Егорий! – голосит папенька. – Егорка! Егорушка! Иди сюда, щучий сын!
– Дядя Гена, ты есть хочешь? – спрашиваю я, подходя к нему.
Он стоит посреди гостиной и раскачивается, как маятник.
– Д… молчи! Иди сюда!
– Так куда идти? Вот же я.
– Иди сказал! Ну, подойди! Да не ссы ты!
Он наваливается всей тушей и, обняв за шею, практически повисает на мне.
– Ай, дядя Гена, так не пойдёт. У меня спина болит. Убери руку, по-хорошему прошу.
– Да обожди ты, – машет он головой. – Обожди, Генка… ну, то есть я Генка, а ты нет. Бр-р-р…
Он трясёт головой и, отцепившись от меня, хватается руками за голову.
– Егор, ты меня прости, понял? Извини дядю Гену, слышишь? – он замолкает и долго балансирует с закрытыми глазами. – Я ведь чё? Он взял мою записку и порвал. Я чё ему сделаю? Он, сука, генерал! У него одна звезда, как сто моих… Не, ну я ещё написал, а кто её читал? Хер с горы? Вот так! Это жине…
Он замолкает и, кажется, пытается осознать, что только что наговорил.
– Ты понял? – спрашивает он, направляя на меня лучи своих глаз.
Они сейчас излучают фотоны, как прожектора противовоздушной обороны.
– Это жине… заявление. У-сёк?
– Какой жене?
– Не! Не жене, это же не… за…явление, а за…писка… Усёк? Наливай, Наташка! Зять пришёл…
Блин, кто его за язык тянет со своим зятем.
– Горько!
Твою ж дивизию!
– Давай холодец!
– Пап, нет холодца. Будешь пельмени?
– А где холодец? – по-детски наивно спрашивает он, точно Женя Лукашин из «Иронии Судьбы».
– Пельмешки хочешь?
– Хочу, – подумав, соглашается Рыбкин и со стоном бьёт себя ладонью по лбу. – А холодца-то нет! Про*бошили холодец! Ы-а-а! Егорка! Не виноват я! Порвал, сука, мои показания. На мелкие кусочки…
Он рассказывает о подлом генерале с большим звёздами снова и снова, и из глаз его начинаю течь слёзы.
– Порвал, сука… Вот такая звезда, вот такущая… Я, говорит, тебя, Генка, во!
Наташка убегает на кухню. А Генка плюёт в ладонь и складывает пальцы в большой кукиш, демонстрируя это самое «во».
Наконец, пельмени оказываются сваренными и мы ведём чуть живого дядю Гену за стол. Быстро и без разговоров едим и тащим, клюющего носом участкового в постель. Он не сопротивляется и даёт себя уложить. Я поворачиваю его на бок и на всякий случай подтыкаю одеялом и подушками, чтобы он не перевернулся на спину.
– Спасибо, – вздыхает Рыбкина.
– И тебе спасибо, – говорю я. – Пельмени сама делала?
Она кивает.
– Молодец ты, Наташка.
– Знаю, – снова кивает она со вздохом.
– Ну ладно, пойду я. Времени много уже…
– Погоди, – удерживает меня она и, взяв за руку, подводит к разложенному и застеленному дивану. – Присядь. Я тебе скажу просто и всё. Быстро, не беспокойся.
Мы садимся на самый край и какое-то время просто сидим молча, не глядя друг на друга.
– В общем…
Она вздыхает. Видно, что волнуется, не зная как начать. Кусает губы. Руки теребят краешек подола короткой ночнушки.
– Ладно. Я вот, что хочу тебе сказать… Я согласна… Давай просто будем друзьями. Или братом с сестрой…
Я недоверчиво смотрю на неё.
– Не беспокойся, я смогу. И больше не буду мучить тебя своими чувствами …
Она снова вздыхает и отворачивается. Мне кажется, пытается не зареветь…
– Короче… Если тебе сейчас не до чувств, я подожду. Делай, что хочешь, ты мне ничего не обещал… Но я думаю, что ты… – она опять вздыхает.
Я опускаю глаза и слежу за её пальцами, сворачивающими и разворачивающими край ночной сорочки. Смотрю на острые колени, на красивые руки… и отворачиваюсь. Ну не хочу я подвергать её риску. Не могу. Лучше пусть помучается, зато останется живой… Такое чувство, будто я сам себя пытаюсь уговорить и не верю. Сам себе не верю…
– Мне кажется, – продолжает она, – что ты меня… что ты меня любишь, но почему-то боишься в этом признаться. Я же вижу, как ты на меня смотришь. Ты с пятого класса на меня глаз положил…
– А ты на меня с какого?
– Не помнишь?
– Может и помню. Скажи сама.
– В седьмом классе на школьной дискотеке… когда мы танцевали, я почувствовала…
Ах ты ж, Брагин! В седьмом классе дал девочке почувствовать, а я теперь расхлёбывать должен. Так что ли? Я даже какую-то ревность чувствую по отношению к тому, доисторическому Егору, который тыкался в как бы мою Наташку три года назад на дискотеке. Поглядите-ка, ботаник, а туда же. Любовь у него, понимаете ли…
– Мы тогда ещё поцеловались с тобой… Неужели не помнишь.
– Да что ты, разве такое можно забыть, – говорю я, ёрзая…
Блин, держись, Егор. И держи свой уд, завязанным на узелок. Не смей даже думать о невинной девчонке, ненасытный мазафака.
– Наташ…
– Погоди-погоди, я уже почти сказала, что хотела… В общем, я тебя не буду дёргать. Я готова ждать… Сколько потребуется. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты будешь моим и подожду, пока ты сам это не поймёшь…
Ну вот и славно. Как всё отлично складывается… Жди меня, и я вернусь… А пока будешь ждать найдёшь кого-нибудь более спокойного и безопасного… И почему я не чувствую радости? Даже не знаю… Наверное, просто устал, и всё тело болит, отвлекает от радостных чувств.
