Священный огонь - Стерлинг Брюс (серия книг .txt) 📗
– Они помогают. Мне они помогали. Но, конечно, они вредны, если ты глотаешь их пачками. – Он улыбнулся. – Я теперь принимаю большие дозы. В пороке масса удовольствия, когда тебе уже нечего терять. Ты не хочешь немного? – Он предложил ей новенькую упаковку капсул. Запечатанную, с этикеткой и голограммой.
Миа распаковала одну, открыла, проверила название, дозировку и провела по шее острием капсулы. Чтобы доставить ему удовольствие.
– Ты думаешь, что после всех этих лет они наконец изобрели лекарство, способное открыть душу, словно сейф. – Он дотянулся до столика у кровати и взял оттуда фотографию в рамке. – Все на своем месте, все организовано, проиндексировано и осмыслено. Но от человеческого мозга нельзя требовать слишком многого. Воспоминания спрессовываются или расплываются. Они становятся трухой, жухлой листвой, выцветают. Подробности исчезают. Как в куче компоста.
Он протянул ей фотографию: молодая женщина в пальто с высоко поднятым воротником, ярко накрашенный рот, подведенные глаза и растрепанные ветром черные волосы, щурится от яркого солнечного света. В ее улыбке есть что-то высокомерное.
Этой молодой женщиной, разумеется, была она.
Мартин посмотрел на фотографию, окутанную воспоминаниями, точно одеялом, а затем перевел взор на Миа:
– Помнишь ли о нас и наших встречах? Ведь это было так давно.
– Я могу вспомнить, – сказала она, и это было почти правдой, – а иначе я бы не пришла.
– Я прожил достойную жизнь. Тридцатые, сороковые... Для большинства людей в мире это были ужасные годы, а для меня они оказались очень удачными. Я много и напряженно работал и знал, на что могу рассчитывать. Я добился всего, чего хотел, сделал карьеру, приобрел положение в обществе, короче, был уверен в себе. И мог этим гордиться. Наверное, я не был счастлив, но был занят делом и считал свое дело главным в жизни. Да, я много работал, и это меня радовало.
Он долго и задумчиво смотрел на фотографию.
– Но те семь месяцев, в двадцать втором году, когда я делал этот твой снимок... Что ж, допустим, последние два месяца были ужасны, но пять месяцев, те первые пять месяцев, когда мы жили вместе... когда я любил тебя, а ты любила меня, когда мы были молоды и жизнь открывалась перед нами во всей своей свежести и полноте, – тогда я от счастья находился на седьмом небе. Признаюсь, это были лучшие дни моей жизни. Я лишь сейчас это понял.
Миа решила, что ей не следует ему отвечать.
– Я был женат четыре раза. Браки не хуже, чем у большинства людей, но для меня они немного значили. Наверное, я не вкладывал в них душу, и мое сердце не билось от счастья. Брак хорош, лишь когда тебя неодолимо влечет к этой женщине.
Он отложил фотографию в сторону, но не стал ее переворачивать.
– Мне очень жаль, если я тебя обманул, – произнес он, – но теперь, в конце жизни, мне захотелось оглянуться назад, связать начало и конец, а это огромная привилегия. Ты пришла ко мне и сидишь здесь, рядом. Миа, я могу сказать тебе прямо, без гордыни, злобы или эгоизма: больше мы ничего не приобретаем и не теряем. Ну, вот теперь мне стало легче на душе.
– Я понимаю. – Она сделала паузу и придвинулась. – Можно мне посмотреть?
Он позволил ей взять снимок. Фотография была как новая, очевидно, Мартин переснял ее совсем недавно, достав какой-то старый оттиск, все эти годы хранившийся в архиве. Молодая женщина в скромном студенческом костюме, стоявшая рядом с калифорнийскими пальмами и мокрыми от дождя мраморными балюстрадами, казалась наивной и взволнованной, самоуверенной и чуть глуповатой.
Миа долго всматривалась в снимок этой молодой женщины и вместо узнавания чувствовала лишь пустоту. У нее и у девушки на фотографии были одни и те же глаза, более или менее похожие скулы и, очевидно, тот же подбородок.
Но она словно смотрела на фотографию своей бабушки. На Миа начало действовать лекарство для памяти. Она не ощутила от наркотика подъема, в ушах не звенело, но ощущения постепенно становились иными, исполненными загадочных видений. Ей почудилось, будто она вошла в фотографию и со странным всплеском погрузилась в нее.
До Миа донесся голос Мартина:
– Была ли ты счастлива с человеком, за которого вышла замуж?
– Да, я была счастлива. – Она аккуратно сняла с шеи опустевшую капсулу. – Все давно прошло, наш брак длился долго, и пока мы с Дэниэлом были вместе, у меня была настоящая, полная жизнь. И у нас родился ребенок.
– Я рад за тебя. – Он снова улыбнулся, и на этот раз она узнала его улыбку. – Ты так хорошо выглядишь, Миа. Ты очень похожа на себя прежнюю.
– Мне всегда везло. И я была очень осмотрительной.
Он печально поглядел в окно.
– Но тебе не повезло, когда ты со мной познакомилась, – произнес он. – И ты оказалась права, когда стала со мной осмотрительной.
– Тебе незачем об этом говорить. И я совсем не жалею о нашей истории. – Она с явной неохотой, как будто делая одолжение, вернула ему фотографию. – Я знаю, что мы с тобой расстались не лучшим образом, но я всегда следила за твоей карьерой. Ты был умен, полон идей, в тебе просто бурлила творческая энергия. Ты никогда не боялся говорить то, что думал. Я не соглашалась с твоими высказываниями, но всегда гордилась тобой. Я гордилась, что мы познакомились еще до того, как о тебе узнал весь мир.
Она сказала правду. Миа была так стара, что еще помнила, что эти узкие полосы назывались пленками.
Пленки – длинные ленты из пластика – отпечатывались с помощью тени и света. Память о пленке, ощущение и суть воспроизводимого на ней вызвали у Миа ностальгию, острую, как осколки стекла.
Он продолжал настаивать:
–Ты была права, что порвала со мной. Позднее я понял, что дело было совсем не в Европе и не в том, чтобы мы изменили нашу жизнь. Просто я хотел выиграть в споре и убедить тебя живым примером. Я хотел увезти тебя на другой континент, чтобы ты жила моей жизнью. – Он засмеялся. – Я так и не смог измениться. Я ничему не выучился. Ни в двадцать лет. Ни в девяносто пять.
Миа вытерла глаза.
– Ты мог бы предоставить мне для этого больше времени, Мартин.
– Я виноват. Но теперь у нас просто нет времени. Я сумел бы уговорить кого угодно. Но с тобой было очень трудно спорить.
Он вынул из ящика у кровати салфетку и подал ей.
Миа быстро взглянула на него, а он улегся поудобнее, его худые плечи утонули в подушке. Пижама раскрылась, обнажив на груди проводочки от аппарата для фильтрации крови.
– Мне жаль, что я отрепетировал и отыграл лучше, чем ты, Миа. С моей стороны поступать так было нечестно, но в душе я драматург. И мне жаль, что я тебя расстроил. А теперь ты можешь уйти, если хочешь. Как хорошо было с тобой увидеться.
– Сейчас я стара, Мартин. – Она вскинула подбородок. – Я не та молодая женщина с твоей фотографии, и неважно, хорошо или плохо мы ее помним. А ты можешь играть свою сцену, если тебе нравится. Я не собираюсь уходить. Я никогда не была тупицей.
– Я намерен умереть сегодня вечером.
– Понимаю. Так скоро?
– Да. Я уже все организовал, мой конец никому не доставит хлопот. Все пройдет очень цивилизованно и, я бы сказал, деликатно.
Миа хмуро кивнула:
– Я уважаю твое решение и восхищаюсь им. И сама часто думала, что последую тем же путем.
Он расслабился.
– Очень хорошо, что ты со мной не споришь. Не хочешь помешать мне, не портишь мой уход в мир иной.
– Нет, нет. Я никогда этого не делаю. – Она подалась вперед и положила ладонь на его холодную руку. – Тебе что-нибудь нужно?
– Есть кое-какие детали. Ты их поймешь.
– Детали. Конечно.
– Наследники. Завещание. – Он поднял руку и очертил круг в воздухе. – Я составил на тебя завещание, Миа, и думаю, что поступил правильно. Речь идет о дворце моей памяти. О замке на виртуальном песке. Я хочу, чтобы ты стала владелицей моего дворца. Ты сможешь в нем скрыться, если тебе когда-нибудь понадобится. Он прекрасно выстроен, его нельзя разрушить. Дворец стар, но прочен. Иногда дворцы создают для людей массу проблем, но к моему это не относится. Тут никаких особых забот не потребуется. Он просторен, и это хорошее, надежное пространство. Я был с ним очень бережен. А сейчас решил его очистить и оставил там лишь несколько вещей. Они мне очень дороги, и я не мог их выбросить, у меня просто рука не поднялась. Возможно, тебе они тоже будут дороги. Ведь эти вещицы – память о прошлом.
