Граф ноль - Гибсон Уильям (серия книг TXT) 📗

– Надо отдать мальчику должное, – сказала Джекки. – Он понял, что к чему.

Полчаса спустя.

Джаммер мрачно смотрел на Бовуа.

– Должен признать твое превосходство. Это самый забубенный план, о каком я слышал за очень долгое время.

– Да, Бовуа, – вмешался Бобби, – а почему бы нам просто не проползти вверх по этой шахте, выбраться на крышу и не перебраться на соседнее здание? Использовать ту нить, по которой перешел ты.

– Там, на крыше, казуаров, как мух на навозе, – сказал Бовуа. – И у некоторых могло даже хватить мозгов, чтобы найти люк, который мне пришлось оставить открытым, чтобы сюда попасть. А еще я по дороге оставил пару мелких осколочных мин. – Он плотоядно ухмыльнулся. – А кроме того, соседнее здание выше нашего. Мне пришлось подняться на его крышу и выстрелить нитью вниз. Нельзя пройти, переставляя руки по мономолекулярной нити, – пальцы отвалятся.

– Как тогда, черт побери, мы, по-твоему, отсюда выберемся? – вопросил Бобби.

– Хватит, Бобби, – тихонько сказала Джекки. – Бовуа сделал то, что должен был сделать. Теперь он здесь, и мы вооружены.

– Бобби, — предложил Бовуа, – почему бы тебе не проиграть нам план, убедиться, что мы его поняли...

У Бобби возникло неприятное чувство, что Бовуа хочет убедиться, понял ли он, Бобби, этот план, но он облокотился о стойку бара и начал:

– Мы вооружаемся до зубов и мы ждем, так? Джаммер и я выходим с его деки и обследуем матрицу, может, поймем, что происходит...

– Думаю, я сам с этим справлюсь, – вмешался Джаммер.

– Мать твою! – Бобби оттолкнулся от стойки. – Бовуа же сказал! Я хочу пойти, я хочу подключиться! Как мне иначе чему-то учиться?

– Неважно, Бобби, – прервала ею Джекки, – продолжай.

– Ладно, – хмуро сказал Бобби. – Итак, рано или поздно те ребята, которые наняли казуаров и готиков, чтобы держать нас здесь взаперти, должны прийти за нами. Когда они это сделают, мы на них нападем. Захватим хотя бы двух живыми. В то же время мы рвем наружу – готики и все прочие стрельбы не ожидают, так что мы выбираемся на улицу и двигаем на Проекты.

– Думаю, ничего вроде не забыл, – сказал Джаммер, направляясь к запертой и зашторенной двери. – Думаю, это подводит черту. – Он прижал большой палец к запору кодового замка и приоткрыл дверь. – Эй, ты! – проорал он. – Не ты! Тот, в шляпе! Давай сюда свою задницу. Надо поговорить.

Красный лучик прорезал дверь, штору, два пальца Джаммера и мигнул у бара. Взорвалась бутылка, ее содержимое выплеснулось облаком пара и эфирных масел. Джаммер выпустил дверь, которая тут же захлопнулась, и уставился на свою искалеченную руку, потом тяжело осел на ковер. Клуб медленно наполнился рождественским запахом кипяченого джина. Бовуа, достав из-за стойки серебряный сифон, заливал дымящуюся штору сельтерской, пока не иссяк патрон с углекислым газом.

– Тебе повезло, Бобби, – сказал Бовуа, отбрасывая сифон через плечо. – Потому что брат Джаммер... ему никогда больше не стучать по деке...

Джекки, опустившись на колени, тихонько кудахтала над рукой Джаммера. Бобби мельком увидел обожженное мясо и быстро отвел глаза.

26

Виг

– Знаешь, – сказала Рес, зависая вниз головой перед Марли, – строго говоря, это не мое дело, но может, тебя там кто-нибудь ждет, на месте? Я хочу сказать, я тебя, конечно, туда отвезу, а если ты не сможешь попасть внутрь, заберу на терминал «Джей-Эй-Эль». Но если никто не захочет тебя впустить, не знаю, сколько я смогу там проторчать. Эта штуковина – настоящая развалина, у нас тут странные люди, я хочу сказать, те, кто селятся на заброшенных станциях на орбите. – Рес, или Тереза, как решила Марли, глянув на затянутую в ламинированный пластик лицензию пилота, что висела на зажиме возле пульта управления «Сладкой Джейн», на время полета сняла свою парусиновую жилетку.

Марли, отупев от радуги дермов, которые Рес налепила ей вдоль запястья, чтобы снять приступы тошноты при синдроме адаптации, тупо рассматривала татуированную розу. Рисунок был выполнен в японском стиле, насчитывающем многие столетия, и Марли сонно решила, что роза ей нравится. Что, в общем, ей нравится и сама Рес, в которой было что-то и жесткое, и одновременно детское, и которая так трогательно заботилась о своей странной пассажирке. Рес повосхищалась ее кожаным пальто и сумочкой, прежде чем, свернув, затолкать их в какую-то нейлоновую сетку, уже набитую кассетами, печатными книгами и грязным бельем.

– Не знаю, – выдавила Марли. – Мне просто нужно попытаться попасть внутрь...

– А ты знаешь, что это за штука, сестренка? – Рес поправляла ремни антигравитационной сетки вокруг плеч и запястий Марли.

– Какая штука? – Марли моргнула.

– Та, куда мы летим. Это часть старых сердечников Тессье-Эшпулов. Эта жестянка содержала раньше память их корпорации...

– Я о них слышала, – сказала Марли, закрывая глаза. – Андреа мне говорила...

– Конечно, кто о них не слышал. Когда-то они владели всем Фрисайдом. Построили его, если уж на то пошло. А потом они сбрендили и все распродали. Приказали отпилить с конца веретена семейное гнездо и оттащили его на другую орбиту, но сердечники они перед уходом стерли подчистую, да еще зачем-то выжгли, а то, что осталось, продали на металлолом. Жестянщики так за них и не взялись. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь их засквотил, но здесь, наверху, живешь где можешь... Впрочем, пожалуй, это верно для всех и для каждого. Вот, скажем, поговаривают, что Леди Джейн, дочка старого Эшпула, она еще живет в своей старой развалине, совсем выжила из ума. – Рес последний раз с ловкостью профессионала подтянула сетку. – Порядок. Просто расслабься. Я минут на двадцать поддам жару «Джейн», но нас быстро туда закинет. За что, сдается мне, ты и платишь...

И Марли скользнула назад в сложенный из шкатулок ландшафт. Повсюду – огромные деревянные конструкции Корнелла, где весомые осадки любви и памяти выставлены за исчерченными дождем листами пыльного стекла. А фигура загадочного шкатулочника все убегала от нее вдаль по улице, вымощенной мозаикой из человеческих зубов. Парижские сапоги Марли слепо стучали по символам, выведенным тусклыми золотыми коронками. Шкатулочник был мужчиной, и на нем была зеленая куртка Алена, и больше всего на свете он боялся ее, Марли. «Прости меня! – кричала она, пытаясь догнать его. – Мне очень жаль...»

– Ну, а я что говорю? Тереза Лоренс, «Сладкая Джейн». Хочешь номера? Что? Ну да, конечно, мы – пираты. Я, например, траханый капитан Хук [9] собственной персоной... Слушай, приятель, давай я дам тебе номера, сам можешь проверить... Я уже сказала. У меня пассажир. Просит разрешения войти и еt, черт побери, cetera... Марли там какая-то, во сне говорит по-французски...

Веки Марли дрогнули, раскрылись. Прямо перед ней в своей сетке колыхалась Рес. На ее спине четко выделялся каждый маленький мускул.

– Эй, – сказала Рес, изворачиваясь в ремнях. – Извини. Я тебе их разбудила, но, судя по голосам, они основательно датые. Ты верующая?

– Нет, – ошарашенно ответила Марли.

Рес скорчила рожицу:

– Ну, надеюсь, тогда ты как-нибудь разберешься в этой чертовщине.

Выпутавшись из сетки, она крутанула заднее сальто и оказалась в нескольких сантиметрах от лица Марли. От головы пилота тянулась к консоли оптическая лента, и тут впервые Марли заметила изящный небесно-голубой разъем, вживленный девушке в запястье. Рес воткнула каплю динамика в правое ухо Марли и поправила свисавшую с нее прозрачную трубку микрофона.

– Вы не имеете права тревожить нас здесь, – проговорил мужской голос. – Наш труд – на благо Господа, мы единственные, кто видел истинный лик Его!

– Алло? Алло, вы меня слышите? Меня зовут Марли Крушкова, у меня к вам неотложное дело. Или к кому-то, кто живет по этим координатам. Речь идет о серии шкатулок, коллажей. Создателю этих шкатулок, возможно, грозит страшная опасность! Я должна с ним увидеться!