Красный Марс - Агеев Владимир Александрович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗

— Это похоже на Гранд-Каньон в увеличенном гималайском масштабе, — заметил Сакс, вроде бы ни к кому не обращаясь, хотя слышать его могла лишь Энн. — Ущелье Кали Гандейки имеет в глубину всего три километра, да? А между Дхаулагири и Аннапурной [88] всего сорок-пятьдесят километров, кажется. Если заполнить место между ними таким наводнением, как… — Он не смог вспомнить наводнения, которое подошло бы для сравнения. — Вот интересно, что вся эта вода делала так высоко в куполе Фарсиды?

Треск, похожий на звуки выстрелов, известил о новом прорыве. Поверхность несущейся массы прорвалась и ринулась вниз по течению. Их внезапно окутал белый шум, поглотив все, что они говорили или думали, будто сама вселенная начала вибрировать, словно басовый камертон.

— Газы выходят, — сказала Энн. — Газы выходят. — Губы ее стали жесткими, оттого что она давно не разговаривала. — Фарсида лежит на поднявшейся магме. Сам по себе камень не способен поддержать вес, купол бы рухнул, если бы его не поддерживало направленное вверх течение в мантии.

— Я думал, там не было мантии… — Она еле слышала Сакса сквозь шум.

— Нет-нет. — Ей было все равно, слышит он ее или нет. — Она просто успокоилась. Но течения там остались. И со времен последних великих наводнений они заново заполнили высшие водоносные слои на Фарсиде. При этом слои вроде Комптона находились в достаточном тепле, чтобы оставаться в жидком состоянии. В конце концов гидростатические давления достигли предела. Но при меньшем вулканизме и не таких крупных ударах метеоритов ничего бы не сдвинулось с места. Они могли оставаться заполненными до краев миллиарды лет.

— Это Фобос их вскрыл?

— Может быть. Но скорее — расплавление в ядерном реакторе.

— Ты знала, что Комптон окажется таким крупным? — спросил Сакс.

— Да.

— Я никогда об этом не слышал.

— Нет.

Энн пристально смотрела на него. Разве он никогда не слышал, как она об этом говорила?

Слышал. Сокрытие данных! Он был поражен, она ясно это видела. Он не мог представить причин, которыми можно было оправдать сокрытие данных. Наверное, в этом прятался корень их неспособности понимать друг друга. Их системы ценностей основывались на разных положениях. Это были науки совершенно разного толка.

Он прочистил горло.

— Ты знала, что он жидкий?

— Догадывалась. Но теперь мы точно знаем.

Сакса передернуло, и он вывел себе на экран изображение с левой боковой камеры. Черная пенящаяся вода, серые обломки, колотый лед, валуны, похожие на переворачивающиеся игральные кости, стоячие волны, застывающие на месте, обрушивающиеся и исчезающие в облаках морозного пара… Шум вновь возрос до громкости реактивного двигателя.

— Я бы так не поступил! — воскликнул Сакс.

Энн пристально смотрела на него. Он напряженно вглядывался в телевизор.

— Я знаю, — сказала она. И она снова устала от разговоров, устала от своего бессилия. Она никогда не ощущала этого так явно, как сейчас, когда шептала при оглушительном реве планеты, еле слышно и почти неразличимо.

Они ехали по Дуврскому проливу так быстро, как могли, все так же следуя по спуску Кале — Мишель прозвал так их уступ. Но скорость была раздражающе медленной, это была отчаянная попытка продраться на марсоходе мимо обвалов, покрывающих всю узкую террасу; повсюду были разбросаны камни, и потоп поглотил землю, что лежала слева от них, и продолжал сужать уступ с заметной скоростью. Перед ними и позади них обваливались стены утеса, и не раз отдельные камни врезались в крышу машины, заставляя их подпрыгивать на месте. Существовала большая вероятность того, что в них попадет и более крупный камень, который раздавит их как букашек, без какого-либо предупреждения. От этой мысли всем было не по себе — только Энн она доставляла удовольствие. Теперь ее оставил даже Саймон, который присоединился к общим навигационным усилиям и стал выходить на разведку с Надей, Фрэнком или Касэем, довольный, как ей казалось, тем, что у него появилось оправдание не быть рядом с ней. А почему бы и нет?

Они тряслись со скоростью в пару километров в час. Ехали всю ночь и весь следующий день, даже несмотря на то что мгла рассеялась до такой степени, что их можно было заметить со спутников. Другого выбора у них не было.

Затем они, наконец, одолели Дуврский пролив, и Копрат снова раскрылся перед ними, предоставив некоторую свободу. Потоп теперь бурлил в нескольких километрах к северу.

Когда наступили сумерки, они остановили машину после сорока с лишним часов непрерывного движения. Они встали и потянулись, пошевелили ногами, отошли в заднюю часть марсохода и вместе поужинали разогретой в микроволновке едой. Майя, Саймон, Мишель и Касэй находились в приподнятом настроении, довольные тем, что им удалось пройти пролив; Сакс был таким же, как всегда; Надя и Фрэнк — немного угрюмее обычного. Поверхность полужидкой массы на некоторое время замерзла, но ее все еще было слышно и никто не мог говорить без боли в горле. Поэтому они ели, сосредоточившись на своих малых порциях, общаясь лишь обрывками фраз.

В конце их молчаливого ужина Энн с любопытством оглядела своих товарищей, вдруг почувствовав восхищение людской способностью приспосабливаться к разным условиям. Вот они ели свой ужин, переговариваясь под низкий гул, доносящийся с севера, создавая идеальную иллюзию праздничного ужина в столовой; это могло быть где угодно и когда угодно, их лица сияли от общего успеха или просто от удовольствия совместного ужина — в то время как за пределами их помещения ревел разрушенный мир, а обвал мог похоронить их в любое мгновение. И тут она поняла, что приятная и безопасная обстановка столовых всегда противопоставлялась подобному окружению, катастрофическому фону из вселенского хаоса; такие минуты спокойствия были столь же хрупки и мимолетны, как мыльные пузыри, обреченные лопаться почти так же быстро, как, надуваясь, являлись в этот мир. Компании друзей, комнаты, улицы, годы — всему этому когда-то наступал конец. Иллюзия устойчивости создавалась совместным усилием, направленным на то, чтобы игнорировать хаос, в который все было заключено. И они ели, говорили, наслаждались компанией друг друга; так же было в пещерах, в саваннах, в жилищах, котлованах и городах, разрушенных бомбами.

И вот в это мгновение бури Энн Клейборн воспрянула духом. Встала, подошла к столу. Взяла тарелку Сакса — того самого, кто первым вывел ее из оцепенения, — затем Нади и Саймона. Поднесла их к маленькой магниевой раковине. И пока мыла посуду, ощутила жесткое движение в горле; она с хрипом участвовала в беседе, стараясь внести свою долю в эту иллюзию человеческого мира.

— Бурная ночь! — сказал ей Мишель, стоя позади нее, пока она сушила тарелки.

— И в самом деле бурная!

На следующее утро она проснулась раньше остальных и взглянула на лица спящих друзей, которые, как стало заметно теперь, при свете дня, были крайне потрепаны — грязные, опухшие, потемневшие от обморожений, раскрывшие рты в полном изнеможении. Они выглядели мертвыми. А она ничуть им не помогала — даже наоборот! Он была бременем для группы; каждый раз, когда они отходили в заднюю часть машины, им приходилось переступать через сумасшедшую, лежащую на полу которая отказывалась говорить, часто плача и явно страдая тяжелой депрессией. Как раз то, что им нужно!

Пристыженная, она поднялась и тихонько закончила уборку основного помещения и водительской кабины. А позднее в тот день села за руль и, продержавшись шестичасовую смену, истратила все силы. Зато вывела их далеко на восток от Дуврского пролива.

На этом их проблемы, однако, не закончились. Копрат немного расширился, да, а южная стена по большей части оставалась цела. Но на этом участке была длинная гряда, теперь превратившаяся в остров, тянущийся к середине каньона и делящий его на северный и южный каналы, — причем южный канал был ниже северного, так что вся бурлящая масса неслась прямо к нему, тесно прижав их к южной стене. К счастью, на уступе у них осталось пять километров между потопом и самой стеной; но жижа была так близко от них слева, а крутые утесы — справа, что их не покидало чувство опасности. И чтобы говорить, им приходилось через раз подымать голос; треск обвалов, казалось, поселился у них в ушах, отчего им было как никогда трудно сосредотачиваться, что-то замечать и даже просто думать.