Пепел Вавилона - Кори Джеймс (читать книги без .txt) 📗
На пятый день они прервались — так падают бегуны в конце длинной дистанции. Комментарий Розенфелда никого не успокоил:
— Койо маньяк. Он еще свалится.
— И что тогда? — спросил Доуз.
Пупырчатый пожал плечами. Улыбнулся неприятной улыбкой.
— Тогда разберемся, где мы есть. Инарос — великий человек. Для наших целей — именно тот великий человек, какой нам нужен. Вполне нормальный бы в эту роль не вписался.
Они сидели в саду у губернаторского дворца. Запахи земли и зелени смешивались с протеиновым мясом и перцами гриль, которые Розенфелд выбрал себе на завтрак. Доуз, отвалившись от стола, прихлебывал из груши горячий чай с молоком. Розенфелда Гаоляна он знал третью декаду и доверял ему, насколько вообще кому–то доверял. Но не вполне.
— Если, по–твоему, он свихнулся, — заметил он, — это проблема.
— Это не проблема, это профессиональная необходимость, — как от мошки, отмахнулся Розенфелд. — Он убивает миллиардами и перекраивает человеческую цивилизацию. Может, он бог, может — дьявол, но мысль быть обычным милым человеком, которому повезло с харизмой и обстоятельствами, ему точно не по нутру. Эта лихорадка пройдет. Сейчас, если его послушать, мы уже на этой неделе проводим первую сварку — а скоро он скажет, что закончат наш труд праправнуки. Никто так ловко не умеет сменить песню посреди такта, как наш Марко. За него не беспокойся.
— Трудно не беспокоиться.
— Ну, беспокойся, но не слишком. — Розенфелд со вкусом отхватил кусок перца с протеином, опустил шершавые веки, словно собрался вздремнуть. — Все мы здесь потому, что нужны ему. У меня, не считая Фреда Джонсона, единственная боевая сила, способная причинить ему неприятности. Санджрани — болван, но так управляется с искусственной экономикой Европы, что всякий назовет его гением. Как знать, может, он гений и есть. Ты держишь астерский порт. Па — девочка с плаката: откололась от АВП по этическим соображениям, и потому из нее выйдет отличный рождественский дед — распределять богатства между грунтовиками и привлекать к нам своих прежних единоверцев. На этом совете не было случайных людей. Он собрал команду. Пока держимся единым фронтом, мы не дадим ему захлебнуться в собственном величии.
— Надеюсь, ты прав.
Розенфелд улыбнулся, не переставая жевать.
— Конечно, прав.
Андерсон Доуз принадлежал к АВП с рождения. Родители, желая подмазаться к боссам своей корпорации, назвали сына по горнодобывающей компании. Бойня, устроенная Фредом Джонсоном, позже сделала это имя символом преступлений Земли против Пояса. Мальчик рос, считая Пояс домом, а его обитателей — при всех различиях и розни — своим племенем. Отец его был организатором, мать — адвокатом профсоюза. Он, еще не научившись читать, узнал, что гуманное отношение всегда приходится выторговывать. И вся его жизнь стала вариацией той же простенькой темы: дави, держись на ногах и лови свой шанс.
Ему всегда хотелось вывести Пояс на место, принадлежащее ему по праву, покончить с бездумной эксплуатацией его людей и богатств. Каким образом, пусть решает мироздание. Он работал на «Зону совместных интересов Персидского залива», восстанавливал для них станцию Лагранж‑4 и там завел связи с общиной экспатриантов. Он сделался голосом АВП на Церере: вовремя приходил на все собрания, выслушивал, прежде чем заговорить, и добился, чтобы нужные люди запомнили его имя.
Насилие всегда для него составляло часть окружающей среды. Если надо было кого–то убить, люди умирали. Он умел завербовать многообещающего молодого технаря. И прежнего врага, созревшего для обращения. Это Доуз привлек Фреда Джонсона, палача станции Андерсон, хотя все обзывали его безумцем, и принял дружные извинения, когда ООН в результате осталась с разбитым носом. Позже, когда выяснилось, что Джонсон не готов сотрудничать с новой властью, Доуз согласился с ним порвать. Наблюдая, как его тезка–станция росла от скромных успехов в промышленности Пояса до символа астерской революции, он если чему и научился, так тому, что все меняется и цепляться за старое — самоубийство.
Так что, когда Марко Инарос завязал торговлю с чернейшим из марсианских черных рынков и создал свою организацию на смену АВП, Доуз решил, что у него ровно два выхода: отдаться новому или умереть вместе со старым. Он выбрал, как выбирал всегда, и потому сейчас сидел за этим столом. Иной раз выслушивая по тринадцать часов утопические бредни Марко, но тем не менее он был здесь.
Хотя иной раз он жалел, что этот черт, Уинстон Дуарте, не выбрал для сбыта оружия кого–нибудь другого.
Он доел завтрак — перец давно остыл и размяк, а протеиновая плитка начинала черстветь. Доуз бросил вилку. С Медины есть вести?
Розенфелд пожал плечами.
— Ты о станции или о том, что за ней?
— Хоть откуда.
— На станции порядок, — сказал Розенфелд. — Оборона установлена, все как следует. Что за ней… ну, никому нс известно, са–са? Дуарте держит слово, шлет транспорты оружия и оборудования с Лаконии. С остальными колониями…
— Не так гладко. — В словах Доуза не было вопроса.
Розенфелд поморщился себе в тарелку, впервые с начала этого неформального совета спрятал глаза.
— Фронтир всегда опасен. Там бывает такое, чего не увидишь в цивилизации. Вэйкфилд замолчал. Поговаривают, он там что–то разбудил, но никто не послал корабля проверить. Да и когда бы, а? Сперва с войной бы покончить, а там уж разберемся.
— А «Баркайт»?
Розенфелд не отводил взгляда от тарелки.
— Люди Дуарте говорят, что разбираются. Волноваться не о чем. Нас не винят.
Каждое движение собеседника подсказывало Доузу, что нажимать не стоит, и он почти готов был закруглить разговор. Или хотя бы зайти с другой стороны.
— Как это вышло, что все колонии бьются, чтобы обеспечивать себя продовольствием, не опасаясь срыва гидропоники, как на Велкере, а на Лаконии уже налажено производство?
— Там лучше спланировали. И со снабжением было лучше. Чего ты не понимаешь насчет этого пинче марсианина Дуарте, так это…
Ручной терминал Доуза тревожно запищал. Первоочередной запрос на связь. Этот канал он отвел для срочных дел станции. Вызывала капитан Шаддид. Движением пальца попросив Розенфелда подождать, Доуз открыл связь.
— В чем дело? — рявкнул он вместо приветствия.
Шаддид сидела за рабочим столом. Он узнал стену кабинета за ее спиной.
— Вы нужны здесь, внизу. Мой человек в госпитале. Врачи говорят, не выживет. Стрелок задержан.
— Это хорошо, что поймали.
— Его зовут Филип Инарос.
У Доуза внутри что–то оборвалось.
— Сейчас буду.
Шаддид отвела мальчишке отдельную камеру. Благоразумно. Доуз, едва войдя в отдел безопасности, ощутил, что атмосфера заряжена яростью. На Церере выстрел в офицера службы безопасности был короткой дорогой в космос без скафандра. Для большинства.
— Я выставила автоматическое наблюдение, — доложила Шаддид. — Замкнула на себя. Никто другой не включит и не выключит.
— Зачем? — не понял Доуз. Он занял ее стол. Пусть Шаддид — глава безопасности, но он–то губернатор Цереры.
— А то бы отключили, — объяснила Шаддид, — и никто бы больше не увидел маленького засранца живым. Между нами, это было бы услугой мирозданию.
На экране Филип Инарос сидел под стеной, запрокинув голову и закрыв глаза. Молодой человек. Или взрослый мальчик. Под взглядом Доуза Филип потянулся, обхватил себя руками за плечи и снова замер, не поднимая глаз. Доуз не взялся бы решать, выражало это движение уверенность в своей неприкосновенности или страх, что она не сработает. Доуз заметил сходство парня с Марко, но отец излучал обаяние и уверенность, а сын был сплошная ярость и уязвимость — Доузу подумалось о мозолях и открытых ранах. При других обстоятельствах он мог бы и пожалеть пленника.
— Как это вышло? — спросил он.
Шаддид вывела на экран ручного терминала запись. Коридор у ночного клуба ближе к центру вращения. Дверь распахивается. Выходят трое, все астеры. Мужчина и женщина на ходу ласкают друг друга, будто не замечая третьего. Миг спустя дверь снова открывается, выходит Филип Инарос. Звука не было, так что Доуз не узнал, что проорал Филип вслед уходящим. Но что–то проорал. Одиночка повернул обратно, парочка задержалась посмотреть. Филип задрал подбородок, выпятил грудь. Человечество не первое поколение как освободилось от планетной гравитации, но поза нарывающегося на драку подростка не изменилась.
