Имперский Грааль - Ипатова Наталия Борисовна (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
– И вы хотите сказать, кто-то на него оглядывается, на Пантократор?
– Да хоть бы и общественное мнение: ни для кого не секрет, что любая новая технология, включая разработки в области косметики и ионной чистки, прежде всего смотрится на предмет применения в военных сферах. Человечество an mass – это обыватель. Обыватель объят страхом перед новой бомбой, какой бы характер она ни носила: химический, биологический, генетический, информационный… Обыватель хочет, чтобы наука шла правильным путем. Обыватель полагает, будто Пантократор способен отделить зерна от плевел.
– А Пантократор способен?
– Хороший вопрос, девочка. Исходная посылка в этом вопросе такова: человечество нуждается в боге.
– Я не нуждаюсь, если рассматривать меня как часть человечества.
– Вы слишком молоды, дитя мое, чтобы этот вопрос встал для вас остро. В том состоянии, в каком мы сейчас находимся, бога можно определить как совокупность нравственных норм, обязательных к исполнению как личностью, так и любым общественным институтом. Грубо говоря, доктрина Пантократора такова: есть вещи, которые нельзя делать ни в коем случае. Они хотели бы вернуть изначальный смысл понятиям «хорошо» и «плохо». Доктрине Пантократора противостоят в первую очередь центробежные интересы внешней и внутренней политики, бизнес, и не в последнюю очередь – здравый смысл.
– А как они на практике намерены осуществлять этот контроль?
– О, переход к практике всегда представляет собой самую животрепещущую стадию любого проекта.
Она шутит? С нее станется.
– Все, – «старуха» воздела толстый палец, – упирается в конкретного человека. Мораль ничто, если никто не придерживается закона жизни. Этика, надиктованная извне – звук пустой. Все ее постулаты формулируются тут, под воздействием личного опыта, и только тогда они чего-то стоят.
Палец изменил направление и теперь указывал в сторону Мари. В голову… или в сердце? В данный момент это показалось неважным.
– Пантократор надеется убедить или принудить человека поступать против своей природы. Лично я в это не верю, Даже осознавая, что деятельность его не вполне этична, индивид всегда убедит себя, что наносимый им ущерб не так уж велик. Особенно если именно за это он получает зарплату.
– А зачем это Пантократору?
– Тот, кто возьмет под контроль передовые технологии, будет в конечном итоге править миром. Сама по себе идея этического контроля, может, и неплоха. Однако я старая женщина и видела, как вырождаются в догмы самые возвышенные идеи. Идеалистов нельзя допускать к власти.
– Вот мы, – спросила Мари, – занимаемся достаточно скользким с точки зрения Пантократора делом: уничтожаем другую жизнь ради своей. Как нам быть? Вы ведь посвятили этому жизнь? Вы решили для себя эту проблему? Каким образом вы убеждаете себя, что поступаете правильно, потому что если ты выбрал себе дело на всю жизнь, то как же иначе… Ой! Простите, миз Монти.
– Да ничего особенного, дитя. Вы находитесь здесь, чтобы мы отвечали на все ваши детские «почему». Если я этого не сделаю, считайте, я не справилась со своей долей общественной нагрузки. Вас, очевидно, интересуют векторы общественных сил?
– В этом есть что-то предосудительное?
– Ну почему же. Политология – такая же наука, как, скажем, топология гиперпространства. Другое дело, что практическую пользу из нашего разговора, дитя мое, ты вынесешь только в том случае, если намерена манипулировать общественным сознанием. А?
Верный ответ лежал где-то между правдой и ложью, и Мари не нашлась, что сказать. Все эти «милочки», «душеньки» и «дитя мое» раздражали ее безмерно, ей пришлось выучиться быть взрослой прежде, чем она отсчитала свой первый десяток лет. Одно из правил жизни принцессы: в девяноста девяти случаях из ста – улыбнись и промолчи. Так хотел отец.
– Что касается меня, я предпочитаю думать, будто бы этика – суть понятие сугубо человеческое. Что в нечеловеческой логике такого понятия нет и, вошел с нами в конфликт, чуждый разум, коли уж найдется сравнимый по развитию с нашим, не станет связывать себе руки. Лично я ограничиваю свою экологическую нравственность интересами вида. Делай, что должно, и будь, что будет, а результирующий вектор из множества наших усилий какой-нибудь да сложится. Нравственная политика Пантократора, очевидно, логически развивается в сторону полного недеяния, а мы, как вид, не можем себе этого позволить. Мы можем быть неправедны, но не можем быть слабы. Чтобы кто-то решил, быть или не быть твоему открытию, ты это открытие должен, как минимум, совершить. Хороший человек – не профессия, хотя Пантократор, возможно, считает иначе. Во всяком случае, гражданство они предоставляют…
Деликатный стук в приоткрытую дверь, и «старуха» прервалась на полуслове. Мальчишки из ССО, закончившие с витриной и явно искавшие себе если не дела, то укрытия от дела, зримо вздрогнули. Их здесь быть не должно.
– Мэм? А, вот вы где.
На Новой Надежде принято нейтральное обращение «миз», однако Мари еще в детские годы заметила, как расцветают и ведутся дамы среднего возраста, стоит прозвучать такому вот старомодному почтительному «мадам». Сколь многой силой обладает верно найденное слово. Ключ от сердца и ключ от человека. Бедняжка Брюскина матушка была обречена, когда при эвакуации на «Белакве» Рассел Норм обратился к ней – «мэм».
Бедняжка, хммм. Идеальный мужчина для нормальной женщины. С таким можно жить.
– Это я попросила их помочь, командир, – сказала миз Монти. – Не браните их. Да, я понимаю, что вы не подписали их лист заданий…
– Да нет, – возразил Норм, – их лист я как раз подписал. Их очень ждут в другом месте, и они об этом знают.
Виноватые изобразили «смирно».
– Им просто неудобно было отказать старой даме. Я не хотела их подводить, но вы понимаете, это, – она указала глазами на термовитрину, – самое важное. Все остальное – только подсобное хозяйство. Пожалуйста, не наказывайте их.
– Вы умеете быть жесткой, мэм.
– Еще бы. Я воспитана на теории Дарвина. А вы, поправьте меня, если я ошибаюсь, с Пантократора?
– Я там живу шесть лет…
– Ага! – «Мэм» смешливо задрала бровь в сторону помощницы: дескать, ты спрашивала о силах. Как тебе это?
– У меня там жена и дочь, но вообще-то я с Колыбели. Мэм, если вы помните о моем деле, я хотел бы…
– Ах да, конечно. Снимки. Где-то они тут были. Мари, душенька, посмотрите в коробках.
Весьма относительно представляя себе, что искать, Мари, тем не менее, довольно скоро отыскала пачку снимков, сделанных с воздуха при разном освещении в разное время суток. Она бы поняла, понадобись этот срез скального выхода с его пурпурными и ржавыми слоями геологу или химику-почвоведу, но… командир Сил самообороны?
– Естественные цвета местности, – пояснил Норм, увидев вопрос на ее лице. – Камуфляж.
Миз Монти пожала мясистыми плечами.
– Обязательная программа господ военных. Камуфляж должен быть, просто потому что он должен быть, даже если ваш самый страшный враг – злонамеренный микроб из местных?
– Вы совершенно правы, мадам. Я должен предусмотреть все на случай, если этому микробу вздумается отбомбиться по нам с воздуха.
Миз Монти сделала рукой замысловатый жест, в том смысле, что, к счастью, это не ее забота, и посторонилась, пропуская в двери еще двоих из ССО, везущих тяжесть на тележке. Норм посмотрел на них, но промолчал. Все третье отделение на сегодня было им отписано в распоряжение Ставроса и работало на разгрузке.
– Вот это, чиф Норм, самое важное устройство в колонии. Прошу любить и жаловать. Задержитесь, я хочу, чтобы вы его как следует рассмотрели.
Старший в паре небрежно обрызгал упаковку аэрозолем-растворителем, и когда она хлопьями опала на пол, миз Монти сказала:
– Это анализатор пищевого соответствия марки «Единорог». Вы должны знать эту штуку в лицо. В случае, когда… то есть если все будет зависеть от военных, вот это вы должны беречь как зеницу ока. Всякий продукт, не упакованный в фольгу на Фриде, я имею в виду все, что колонист потащит в рот, обязан пройти проверку на совместимость с человеческим организмом. От этого зависит, кто кого переварит: мы – планету или она – нас.
