Герой поневоле - Мун Элизабет Зухер (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Понимаю, — снова сказал он.
— И никакого наблюдения, — продолжала она, не мигая глядя ему в глаза. Первым моргнул он.
— Никакого наблюдения, — согласился отец. — Но дай нам знать, если решишь остаться там на ночь.
— Конечно, — сказала она и успокоилась. Во многом они были похожи, а она раньше этого не замечала. Несмотря на обиду и злость, ей внезапно захотелось рассказать ему все про мятеж. Она знала, что в отличие от офицеров Династии он не сочтет ее действия странными или необъяснимыми.
Она вышла на дневной свет. Единственное, что она чувствовала, — это легкость и пустоту, словно была стручком, наполненным семенами, в конце лета — готова сорваться и улететь при первых порывах сильного осеннего ветра. Эсмей пересекла аллею, посыпанную гравием. Гравий заскрипел у нее под ногами. Прошла мимо цветочных клумб, таких ярких, что приходилось жмуриться. А потом через поля, залитые солнцем. Мелькали и перемещались тени, они выкликали ее по имени, но она не отвечала.
Она вернулась, когда солнце опустилось за далекие горы. Она сильно устала, но не от ходьбы, хотя прошла очень много. Заглянула в полутемный вестибюль и замерла как вкопанная, услышав запах пищи и звон посуды.
— Госпожа?
Эсмей так и отпрянула, но это был слуга. Он протянул ей поднос с чашкой и запиской. Она отказалась от чая, взяла записку и поднялась наверх. Никто за ней не шел, никто не притязал на ее покой. Она положила записку на кровать и прошла через коридор в ванную комнату.
Записка, как она и ожидала, была от прабабушки: «Твой отец сообщил мне, что теперь я могу свободно с тобой говорить. Приходи ко мне». Она положила записку на полку и задумалась. Она всегда считала, что отец слушается прабабку, как она сама слушалась дедушку, хотя, конечно, мужчины и женщины относились к старикам по-разному. Но старшие оставались старшими. Так, по крайней мере, она думала, представляя, что главенство в семье передается как по цепочке, звено за звеном, от старших к младшим, и так из поколения в поколение.
Неужели прабабушка тоже знала правду и ничего не говорила? Как отец мог так воздействовать на нее?
Эсмей откинулась на кровать. Проходило время, а она не могла найти в себе силы даже пошевелиться, тем более встать, принять душ, переодеться. Она смотрела, словно прикованная, на прямоугольник неба, которое становилось из голубого сначала серым, потом темным с яркими звездами. Единственное, что она могла делать, — это прикрывать глаза, когда они начинали болеть, и еще дышать.
С первым проблеском рассвета она заставила себя подняться. Совсем не отдохнула. Сколько раз она просыпалась в этой спальне вот такой же усталой и старалась проскочить в ванную, чтобы никто ее не заметил… И вот снова. Но теперь ее считают героиней; если бы могла, она бы сейчас рассмеялась от одной этой мысли. Снова она одна в верхнем этаже отцовского дома, снова несчастная и уставшая после бессонной ночи.
Твердо, тоном, который напомнил ей адмирала Сер-рано, она приказала себе собраться. Глубок» вдохнув утренний воздух, пропитанный сладкими ночными запахами цветов, которые увивали стену дома, она ирошла в ванную, приняла душ, почистила зубы. У себя в комнате она надела костюм для езды. Когда спустилась вниз, то услышала на кухне знакомый звон. Там уже вовсю кипела работа. Если она заглянет на секунду, чтобы попробовать, что они там пекут, они захотят поболтать с ней и так просто не отпустят. Она прошла мимо кухни в кладовую. Справа, если все осталось по-прежнему, должен стоять каменный сосуд с хлебом. Любой, кто поутру собирался в дорогу, мог брать с собой сколько захочет.
В конюшнях, как всегда днем, уже все на ногах… Конюхи и помощники бегают из стойла в стойло, ведра с шумом стучат друг о друга. Она прошла в контору и там первым в списке дневных выездов увидела свое имя. Это сделал отец, наверное, накануне вечером, но она не чувствовала благодарности. Кто-то другой приписал имя лошади, Сэм.
— Госпожа? — Подошел один из конюхов. — Все готово, госпожа.
— Я тоже готова, — выговорила Эсмей, несмотря на сухость в горле. Надо было взять с собой воды, но она уже не хотела возвращаться. Конюх пошел впереди, прошел по проходу конюший, повернул в другую сторону и вышел на небольшой круглый манеж. Там, положив морду на перекладину, стояла привязанная, скучая, гнедая лошадь. Седло, к задней луке седла аккуратно привязан непромокаемый плащ, по бокам закреплены переметные сумки, фляга с водой…. Об этом тоже, должно быть, позаботился отец. Она могла бы не волноваться насчет хлеба. Уздечка легко отстегивается у рта лошади, чтобы та могла спокойно жевать траву. Длинные поводья завязаны петлей у одного из колец на иривязи.
Конюх подставил сцепленные руки, и она вскочила в седло. Он отвязал повод и протянул ей, чтобы она пропустила его в околоседельное кольцо.
— Конь хороший, хотя не очень быстрый, — сказал конюх и открыл ворота, ведущие на верхние пастбища.
Она повернула коня по направлению к тропке, которая в результате, много часов спустя, должна привести в ее долину. Наконец благодаря мерному ходу лошади уставшее, напряженное тело ее расслабилось, и она огляделась вокруг. Справа утренний свет озарял расщелины гор я просторные пастбища, тянувшиеся от самых гор до горизонта, насколько хватало глаз.
Она помнила, как ездила здесь еще ребенком. Всегда, выезжая за ворота, она вдыхала воздух волной грудью, это означало для нее свободу. Тысячи гектар земля, сотни тропок, таинственные поросшие лесом ложбины, встречавшиеся даже на этих открытых пастбищах, и запутанные тройки в горах… Никто не сможет ее найти, как только она отъедет от дома. Так ей всевда казалось.
Она глубоко вздохнула, но закашлялась. Ее переполняли и злость, и горечь старых обманов, и она ни о чем другом уже не могла думать. Она смогла перенести то страшное нападение, да, а благодаря Себу Корону она пережила я напавшего на нее человека. Но она не смогла справиться с последствиями тех событий… И меньше всего с ложью.
Лошадь продолжала идти вперед, и она подчинялась ее движениям, так же как подчинялась времени, не внося в его ход никаких изменений… никаких правильных, позитивных изменений… не заживляла старые раны. Так они могли ехать целую вечность, но лошадь остановилась, и она увидела, что оказалась на развилке. Она ударила шпорами, и они свернули направо. Но и от этого не стало легче. Ничто не поможет. По крайней мере здесь, на Альтиплано.
На второй развилке они вновь свернули направо. Глупо ехать в долину, когда у нее внутри творится такое. Однако раньше именно долина помогала ей. В тяжелые минуты жизни она всегда ехала в долину и там обретала покой, пусть хоть на какое-то время. Она тряслась в седле, ничего не слыша, ничего не замечая. Ей было так больно, она даже не представляла, что такое возможно, боль переходила все мыслимые границы и превращалась в какой-то белый туман. Тогда она испытала такую же, но физическую боль.
Она постоянно спорила сама с собой, даже теперь вторая половина ее «я» защищала родственников. Нельзя говорить, что они ничего не предприняли, ведь того человека нет в живых. Но ведь это сделал Себ Корон, сделал за ее отца. Не отец для нее. А что если Корон тоже солгал? Отцу она вовсе не была безразлична, он обязательно сделал бы то, что считал необходимым, чтобы помочь ей. Но то, что он сделал, не помогло ей, а больше он ничего делать не стал. Хотя всегда говорил: «Если один способ не помогает, пробуй другой».
Теперь она ехала вдоль ручья, но ее раздражали его бурные весенние воды. Слишком шумно. В тени деревьев было прохладно, на солнце слишком жарко. Конь вздохнул и потянулся к ручью. Она остановилась, с трудом спустилась с седла, так задеревенели все мышцы, и подвела коня напиться. Он приложил губы к воде и жадно принялся тянуть воду. Она ждала, пока он не напьется, наконец он поднял морду, посмотрел на нее и тут же двинулся к кустам. Но ей и не хотелось снова садиться в седло.
