Стрела времени - Кларк Артур Чарльз (мир книг txt) 📗
Однако статьи лишь усилили недоумение палеонтологов. Дэвис не ошибся: почти все объяснялось необыкновенными свойствами гелия-II.
— Это поистине фантастическое вещество, — объяснил Дэвис, листая журнал. — Если бы оно могло существовать при обыкновенной температуре, мир неузнаваемо преобразился бы. Начнем с того, что гелий-II начисто лишен вязкости. Как-то сэр Джордж Дарвин сказал, что в океане, состоящем из гелия-II, корабли вполне могли бы обходиться как без парусов, так и без винтов. Достаточно было бы оттолкнуть корабль от берега, и плыви сколько заблагорассудится. Единственное неудобство: еще в начале путешествия гелий потек бы через борт, вверх по обшивке — и буль-буль-буль-буль… кораблик наш — ко дну.
— Очень смешно, — заметил Бартон, — но какое это имеет отношение к твоей великой теории насчет машины времени?
— Пока никакого, — признался Дэвис. — Но ты выслушай меня до конца, и кто знает, не найдешь ли что-то общее. Два потока, состоящих из гелия-II, могут протекать по одной и той же трубе одновременно в противоположных направлениях: один поток попросту пронизывает другой.
— Странное свойство… Один поток сквозь другой. Все равно как если бы я бросал камень одновременно вперед и назад. Мне кажется, что для объяснения этого явления нельзя обойтись без теории относительности.
Дэвис продолжал внимательно читать статью.
— Объяснение тут очень сложное, и нет надежды, что я разберусь во всем до конца. Оно основано на предположении, что в определенных условиях жидкий гелий может обладать отрицательной энтропией.
— Между прочим, я и в положительной ни аза не смыслю.
— Энтропия — это мера распределения тепла во вселенной. В самом начале, когда вся энергия была сконцентрирована в звездах, энтропия была минимальной. Если по всей вселенной установится одинаковая температура, энтропия достигнет максимума. И тогда вселенная будет мертва. Энергия заполонит мир, но ее нельзя будет использовать.
— Почему?
— По той же причине, по которой вся вода в океане не способна привести в движение турбины одной-единственной гидроэлектростанции, а крохотное горное озеро отлично справляется с такой работой. Нужна разница в уровнях.
— Теперь понимаю. Я даже вспомнил, что кто-то назвал энтропию «стрелой времени».
— Верно, это сказал Эддингтон. Вся проблема в том, что любые часы можно заставить идти обратно. А энтропия — улица одностороннего движения: с течением времени энтропия только увеличивается. Отсюда и выражение «стрела времени».
— Но тогда отрицательная энтропия… Ах, дьявол меня побери!
Некоторое время приятели молча глядели перед собой. Затем Бартон спросил глухим голосом:
— А что пишет по этому поводу Эндерсон?
— Вот фраза из последней его статьи: «Открытие отрицательной энтропии доведет до совершенства новые революционные представления и коренным образом изменит картину познанного мира. Этот вопрос мы намерены подробно разобрать в следующей статье».
— И что же там, в следующей?
— Следующей статьи нет. Здесь может быть два объяснения. Первое: редакция журнала отказала в публикации. Но подобное предположение можно в данном случае отбросить. И второе: Эндерсон вообще не написал следующей статьи, поскольку новые представления оказались исключительно революционными.
— Отрицательная энтропия — отрицательное время. Звучит неправдоподобно,
— рассуждал Бартон. — А может, и впрямь существует теоретическая возможность проникнуть в прошлое?..
— Придумал! — воскликнул Дэвис. — Давай изложим утром профессору все наши предположения и посмотрим, как он отреагирует. А теперь, пока еще я не схватил воспаление мозга, предпочитаю отойти ко сну.
Спалось Дэвису неспокойно. Снилось, что шагает он по пустыне — и везде, насколько хватает глаз, голые пески. Так идет он миля за милей, потом вдруг натыкается на путевой указатель. Тот сломан, стрелки лениво трепыхаются на ветру. Дэвис пытается разобрать надписи. На одной стрелке значится: «В будущее», а на другой — «В прошлое».
Они не сумели застать профессора Фаулера врасплох. Пока Дэвис излагал свою гипотезу, профессор бесстрастно разглядывал двух взволнованных молодых людей.
— Завтра я опять поеду туда и расскажу Эндерсону о ваших предположениях. Глядишь, он и сжалится над вами. А может, и мне удастся разведать что-нибудь новенькое. Теперь же — за работу!
Но волнующая загадка настолько завладела мыслями Бартона и Дэвиса, что начисто отбила у них всякий интерес к раскопкам. И хотя они продолжали усердно копаться в земле, их неотступно преследовала мысль, что трудятся понапрасну. Сколь счастливы были бы они, когда и впрямь машина времени обесценила бы землеройное их ремесло! Подумать только, ведь тогда можно будет оглянуться во времени назад, и выстроить в обратном порядке всю историю Земли, и раскрыть великие тайны минувшего, и увидеть зарождение жизни, и проследить весь ход эволюции от амебы до человека!
После очередного визита к физикам профессор Фаулер вернулся рассеянный, задумчивый. Да, исследования Барнса и Эндерсона чрезвычайно любопытны. Да, Эндерсон терпеливо выслушал их гипотезу и похвалил способность к дедуктивному мышлению.
Вот и все, что палеонтологам удалось выжать из профессора. Но для Дэвиса и этого было вполне достаточно, хотя Бартон, как и прежде, мучился сомнениями.
Прошло несколько недель, и Дэвис убедился в правоте своих предположений.
Профессор Фаулер проводил все больше времени с Эндерсоном и Барнсом; иногда палеонтологи не видели его по нескольку дней. Казалось, он утратил интерес к раскопкам и целиком доверил руководство Бартону. А заодно — исключительное право возиться с пневматическим молотком.
Каждый день Бартон продвигался по следам чудовища на два-три ярда. Судя по характеру следов, животное неслось огромными скачками. Наконец стало ясно, что оно вот-вот настигнет свою жертву. Еще несколько дней — и они увидят последний акт трагедии, разыгравшейся здесь пятьдесят миллионов лет тому назад. Только теперь это не имело никакого значения; по намекам профессора они пришли к заключению, что близится срок решительного эксперимента, что еще день-два — и…
Несколько раз их навестил Эндерсон. Бесспорно, нервное напряжение наложило и на него свой отпечаток. По всему было заметно, что он горит желанием поговорить о своих опытах и только огромным усилием воли заставляет себя молчать. Приятели не знали, восхищаться его самообладанием или сожалеть. У Дэвиса было ощущение, что именно Барнс настоял на сохранении тайны; об этом говорило и то, что до сих пор физик не опубликовал ни одной своей работы без того, чтобы предварительно не проверить ее два-три раза. Сколь ни бесила их подобная осторожность, они вполне ее понимали.
…Утром Эндерсон уехал в одной машине с профессором Фаулером, поскольку автомобиль физика забарахлил возле самых раскопок. В сущности, пострадали Дэвис и Бартон; опять им предстояло плестись на обеденный перерыв и обратно пешком. Но приятели были готовы примириться с такой участью, если их ожидание, как им намекали, действительно приближается к концу.
Фаулер и Эндерсон сели в «джип»; палеонтологи стояли рядом. Прощание было тягостным и неловким, как если бы каждый читал мысли остальных. Наконец картон с присущей ему прямотой сказал:
— Ну, доктор, если уж решительный день настал, позвольте пожелать вам успеха. Надеемся получить на память снимок бронтозавра.
Эндерсон настолько свыкся с подобными подковырками, что почти не обращал на них внимания. Он усмехнулся без особой радости и ответил:
— Бессмысленно что-либо обещать. Все еще может рухнуть, и мы не придем никуда.
Дэвис по привычке проверил каблуком сапога, хорошо ли накачаны шины. Покрышки были совсем новые, с необычными зигзагообразными фигурами, каких он в жизни никогда не видывал.
— Как бы то ни было, мы надеемся, что вы все расскажете. В противном случае мы дождемся безлунной ночи и нагрянем в вашу лабораторию. А там уж сами докопаемся, над чем вы там колдуете.
