Анналы Хичи - Пол Фредерик (серия книг .TXT) 📗
Хеймату не приходило в голову, что он не заслуживает заботы со стороны властей или еще кого угодно.
За дверью машина-охранник подмигнула и прошептала:
— Что скажешь, Хеймат? Хороша она была?
— Нет, — ответил Хеймат, не поворачивая головы. — Я тебе говорил, что мне нравятся блондинки. И маленькие. Хрупкие.
Охранник вслед ему сказал:
— Я посмотрю, что можно будет достать на следующую ночь, — но Хеймат не ответил. Он думал о слове, которое только что употребил. «Хрупкая». Миниатюрная хрупкая блондинка! Живая! Настоящая живая женщина, с хрупкими маленькими конечностями, которые можно выворачивать и ломать, с кричащим ртом и искаженным болью лицом…
В этом месте он заставил себя не думать. Не потому, что эта мысль причиняла ему стыд: Хеймат уже давно не знал стыда. Остановился, потому что мысль причиняла ему такую радость, он испытывал такое отчаянное желание, что испугался: лицо может выдать его чувства, а Хеймат по-прежнему считал своей победой, что всегда держит свои чувства при себе.
Островная тюрьма Хеймата расположена очень далеко от всех континентов и крупных городов. Она построена в расчете на триста восемьдесят самых страшных преступников и должна была удержать их, что бы они ни предприняли.
Теперь все это лишнее, потому что единственным активным заключенным в тюрьме был Хеймат. Просто больше не нашлось трехсот восьмидесяти отчаянных заключенных. Во всем мире не осталось такого числа. Со страшных дней терроризма и голода поступления в тюрьму сильно сократились. О, конечно, время от времени снова подворачивались психопаты, но то, что Альберт (мы с ним обсуждали эту проблему) называет «предрасположенностью к оппортунистическим преступлениям», встречается редко.
Дело в том, что условия жизни стали гораздо лучше. Нигде в человеческой галактике не осталось мест, где новые поколения вырастали, чтобы грабить, убивать и разрушать, потому что у них нет другого способа облегчить свои несчастья. Большинство заключенных в тюрьмах — это ветераны дней терроризма и массовых преступлений, и их осталось немного. Заключенные почти все отправились в другие места, в колонии, где предстоит трудная работа. Остальные либо достаточно реабилитировались, либо благополучно умерли. Сам Хеймат был уже очень стар — старше даже меня, ему не меньше ста тридцати. Конечно, он получал Полную Медицину. И мог прожить во плоти еще пятьдесят лет, потому что заключенным предоставляются все запасные органы, как только в этом возникает необходимость. Когда они умирают, происходит это не от старости, болезни или несчастного случая. Почти всегда это просто бесконечная скука. Однажды утром, ничем не отличающимся от других, они просыпаются, оглядываются и решают, что машинная запись нисколько не хуже. И тогда отыскивают подходящую возможность и убивают себя.
Но не Хеймат.
Единственным другим плотским заключенным в тюрьме был бывший советский маршал по фамилии Пернецкий. Подобно Хеймату, он служил оплотом террористов, используя свое высокое положение в военной иерархии, чтобы помогать им убивать и разрушать. Эти двое были вначале коллегами в террористическом подполье, потом долгие годы заключенными. Конечно, не друзьями. Ни у одного из них не было настоящих друзей. Но все же они были достаточно близки, и поэтому Хеймат искренне удивился, узнав однажды, что Пернецкий сжег себе всю пищеварительную систему жидкостью для очистки.
Не очень удачная попытка самоубийства.
Охранники сразу ее заметили, и теперь Пернецкий находится в палате интенсивной терапии, в тюремной больнице.
Для человека, у которого нет никаких целей, любая цель так же хороша, как все остальные, поэтому Хеймат решил взглянуть на Пернецкого.
Тюремная больница размещалась на том же участке, что и остальные сооружения огромного тюремного комплекса. В больнице сто тридцать коек, и каждую можно изолировать при помощи звуконепроницаемых перегородок из стекла и стали. Пернецкий был единственным пациентом.
Хеймат через широкий теплый газон, поросший гибискусом и пальмами, прошел к больнице, не обращая внимания на машину-садовника, которая срывала цветы для его стола и убирала опавшие ветви. Но сестру в приемной он игнорировать не мог. Когда он вошел, она посмотрела на него и с профессиональной улыбкой сказала:
— Доброе утро, генерал Хеймат. Вы раскраснелись. Не хотите, чтобы я измерила вам давление крови?
— Ничего подобного, — фыркнул Хеймат, но остановился, чтобы поговорить. Он всегда был более вежлив с врачами, чем с остальным персоналом тюрьмы. У него была теория, которую он так никогда и не решился проверить, что среди врачей могут оказаться и живые люди. К тому же в присутствии врачей он мог думать о себе как о пациенте, а не заключенном. Жизненная роль всегда была важна для Хеймата. Он очень хорошо исполнял последовательные роли кадета Вест Пойнта, лейтенанта морской пехоты, командира роты, дивизионного генерала, двухзвездного генерала — тайного солдата освободительных революционных сил! — заключенного. — Не хочу, чтобы вы измеряли мне кровяное давление, — сказал он, — потому что вы и так его прекрасно знаете и просто хотите дать мне лекарство, которое мне не нужно. Но вот что я вам скажу. Если бы вы были на шесть сантиметров ниже и на десять лет моложе, я помог бы немного поднять ваше давление. Особенно если бы вы были блондинкой. (И хрупкой.)
Профессиональная улыбка сестры оставалась профессиональной.
— Вы слишком многого от меня хотите, — сказала она.
— Но вы должны давать мне все, в чем я чуждаюсь, — ответил он. Разговор уже наскучил ему. Он решил, что она все-таки не настоящий человек, и пошел дальше.
Никто его не останавливал. Какой в этом смысл? Но звуконепроницаемых стен вокруг постели Пернецкого не было. В них тоже нет смысла, потому что трансплантаты Пернецкого далеки от приживления и он привязан к своей системе жизнеобеспечения прочнее, чем цепями.
Хеймат взглянул на своего последнего живого единомышленника, лежащего с трубками в носу. Гудели крошечные насосы.
— Ну, Петр, — сказал он, — когда ты собираешься выходить отсюда? Или твоя следующая остановка — файл мертвецов?
Русский не ответил. Он уже несколько недель ни на что не отвечал. И только предательские приборы в ногах постели, с их синусоидальными графиками и редкими взрывами, свидетельствовали, что он не только жив, но иногда и бодрствует.
— Мне тебя почти не хватает, — задумчиво сказал Хеймат и закурил сигарету, не обращая внимания на предупреждение о присутствии кислорода и опасность для жизни. Охранник незаметно придвинулся поближе; но не стал вмешиваться.
Когда-то здесь располагалась военная охрана тюрьмы. За стеклянной дверью Хеймат видел стойки с мундирами. Голубые и хаки американские, белые и тускло-коричневые русские. Их больше никто никогда не наденет.
— Если встанешь, — попробовал подольститься Хеймат, — я сниму этот глупый больничный халат и надену мундир. Ты тоже. И у нас будет военная игра; помнишь, как ты разбомбил Нью-Йорк и Вашингтон, а я в ответ уничтожил весь твой ракетный комплекс?
Пациент ничего не ответил. Хеймат решил, что это тоже ему прискучило.
— Ну, хорошо, — сказал он, посылая струю дыма в лицо Пернецкому, — мы все равно знаем, что победитель предает проигравшего суду. С нашей стороны было глупо проигрывать.
Но когда он собрался уходить, голова советского маршала чуть шевельнулась и глаз мигнул.
— Ах, Петр! — воскликнул Хеймат. — Ты опять их дурачишь!
Губы маршала раскрылись.
— Вчера вечером, — прошептал он. — Грузовики. Узнай почему.
Потом он закрыл глаза и больше не открывал.
Естественно, никто из персонала тюрьмы не ответит на вопросы Хеймата. Придется пойти и самому разузнать, о чем говорил Пернецкий.
Хеймат побродил по территории тюрьмы — три квадратных километра ее расположены на склоне горы, с прекрасным видом на море, до которого не сумеет добраться ни один заключенный. Большинство камер пусты и закрыты. Служебные помещения — источники энергии, уборка мусора, прачечные — все это не закрыто, продолжает пыхтеть, но Хеймату туда нет доступа.
