Лунный нетопырь - Ларионова Ольга Николаевна (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— Что сделано, то сделано, — проговорила она примирительно. — Завтра поутру, славный рыцарь по-Харрада, Дуз, как самый спокойный и рассудительный, отведет тебя в лес и научит обращаться с этим оружием… во всяком случае, как снимать его с предохранителя и как подзаряжать. А пока сделай милость, не прикасайся к нему, хорошо? Мы сейчас разведем вечерний костер, и ты расскажешь нам, наконец, какие радости и невзгоды превратили тебя из веселого певца в сурового воина.
— Какие? Да ты ж сама, государыня моя ласковая, — невесело усмехнулся менестрель.
— Прости, рыцарь, я тогда погорячилась, — с подкупающей простотой склонила голову принцесса. — Но, сам понимаешь, сейчас нам необходимо знать, каким образом ты приобрел дар, свойственный лишь обитателям Равнины Паладинов. Ведь если кто из наших врагов тоже…
— Имел я твоего ворога, когда он сюда залететь посмел! Ну не знаю я, чего это я вам уподобился, не знаю, хоть режьте! А ежели и узнаю, оба уха даю на отсечение, что никого не обучу. Все с меня?
Всем, кроме него самого, было ясно, что — не все.
— Рассказа от тебя ждут, шелудь копченая! — рявкнула на него Паянна, и Харр вздрогнул и выпрямился, точно его укололи шилом промеж лопаток. — Дар получил — плати за него сказом побродяжным!
Странник зябко повел плечами, глянул на потемневшее небо:
— Костерок обещали…
И все поняли, что сейчас последует, наконец, его повествование.
Костер развели на берегу, у самой кромки воды: ждали появления морской кормилицы. Ужин на подогретых серебряных блюдах был расставлен прямо на камнях, но любопытство было сильнее аппетита, и все жадно глядели Харру в рот, так что и ему кусок в горло не лез. Даже Ардинька, как правило, в этот час торопившаяся домой, осталась заночевать. Харр уселся на заботливо подстеленную шкуру, скрестив ноги, глянул на первую луну, тоже с любопытством уставившуюся на него своим немигающим глазом, и призрак изумрудной звезды, предвозвестницы бед, загоревшейся над уступами и озерами Ала-Рани как раз накануне его появления, ослепительной вспышкой осветил все уголки его памяти, которую он так долго и старательно — и так безнадежно! — старался пригасить.
И он начал свой рассказ вполголоса, словно только для самого себя, и припомнил бескрайний, как море-океан, зеленовато-ворсистый ковер болота, и так кстати подвернувшегося гада-плавунца с изящной точеной головкой, принявшего его на свою чешуйчатую плоскую спину, и мудрого змия, обвивающего крест и, по-видимому, нашептавшего плавунцу наказ беречь гостя; описал он и гору лестничную, на которой встретился ему призрачный козерог-белопух, такой невесомый, что золоченые его копытца даже не цокали но камню; дошел черед наконец и до подружек зелогривских.
Флейж не упустил случая выразительно хмыкнуть, за что и получил от командора кинжальными ножнами по шее; Харр не стал делать вид, будто не заметил ни дружеской насмешки, ни командорской острастки, напротив, как-то чересчур спокойно, почти безучастно кивнул — было дело, в свое время обеих, значит; только давайте уж по порядку.
Он говорил и сам удивлялся себе: точно и не с ним все это приключилось, а с кем-то, кто был поблизости и все время у него на виду; а больше всего изумляло его то, что выговаривалось все это как-то само собой, точно его безукоризненно подвешенный язык действовал сейчас независимо от его волн и странным образом выбирал из воспоминаний все только светлое, не упоминая ни о болотной вони, ни о тоскливом ужасе перед волнами Хляби Беспредельной, ни о третьей подружке, придушенной и поруганной блудливыми подкоряжниками.
Он поведал о сказочном городке Зелогривье, с золотыми маковками и зеленеными гладкоузорчатыми стенами, с многоногим зверем-блёвом и мохнолицыми амантами, правящими не слишком дружно, но в целом разумно; особо остановился на Стеновом и его славных детишках, Завле и Завулони, бесстрашных и зорких, как рысята; про собственные ратные подвиги упомянул мимоходом, и то лишь для того, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, сколь пользы и радости приносили аларанцам светоносные пирли, то ли птахи, то ли мотыли — ограждающие от бед, указующие на врага…
Хлебнул вина и, переведя дыхание и забегая вперед, со всеми красотами перечислил все знакомые становища: Лилоян, обнесенный фиолетовыми стенами, точно мазаными черничным соком, и раскинувшееся на каменистом берегу Межозерье, голубеющее синими своими домишками, точно прибрежными незабудками; описал с уважением мастеровитое Серогорье и задымленную Огневую Падь; не были забыты им вечно несытая, несмотря на лакомое прозвание, Кипень Сливошная и обобравшая ее зажиточная владелица судбищенского луга Жженовка-Туга-Мошна. Изумляясь собственным словам, он припоминал, какой распоследней руганью клял тогда все эти окамененные хоромы толстомордых амантов и вонючие хижины окольного люда… Видно, золотым светом Мадинькиных глаз была озарена сейчас — и навеки веков — его память.
Но когда дело дошло до разграбленного лесными ордами безлюдного Двоеручья, во рту точно пересохло.
Он помотал головой и решил вернуться назад, к подружкам неразлучным, потому как не было до сих пор ничего легче и слаще, чем рассказывать за доброй чарой о юных (и не очень), пылких и щедрых (а иногда и наоборот), но в конце концов всегда сговорчивых (всегда ведь, строфион их ети, всегда, всегда!) девах, без которых не обходился ни один поворот его извилистого жизненного пути.
Однако и тут вышла заминка.
О сытном и беззаботном житье у безотказной Махидушки он долго не распространялся, поелику славы в том никакой не было; а когда дело дошло до Мади, губы вдруг сами собой шевелиться перестали.
— Да ладно, — махнул рукой Юрг, опасаясь, как бы не остаться без продолжения рассказа. — Подробности можешь опустить. Ну, был грех, так с кем не случалось…
— Не грех то был! — Черное лицо менестреля вдруг посветлело, точно его ополоснули зарницей. — Дитятю она у бога своего вымаливала, да что тот мог дать — он одними птенцами желторотыми ведал. Вот и пришлось ей меня просить, а я, чурбан стоеросовый, еще мытарил ее, отнекивался…
Флейж, охальник известный, заперхал, подавившись невысказанными комментариями.
Спасли положение аларанские боги — никудышные, мелкотравчатые, избираемые каждым жителем по собственному убогому разумению. Не находилось слов, чтобы вот так, перед всеми пересказать все то немногое, что случилось между ним и Мадинькой, а паче того — повиниться в том, чего между ними так и не было (не научил он ее, кобель окаянный, как подобно пчелке ненасытненькой снимать каплю за каплей дурманного меду с каждой минуточки жаркой ночи); вот и начал он поносить всех никчемных божков аларанских, и пуховых, и коровых, и копейных, и оселковых, вкупе с мясными, рыбными и хлебными. Как ни странно, и принцессу, и командора эта тема заинтересовала гораздо живее, чем скорбная повесть о Мадинькином недотрожестве, и Харр, чрезвычайно обрадованный тем, что можно увильнуть от щекотливых подробностей, принялся в тонкостях описывать, как он чуть ли не в каждом становище пытался внушить этим тупым аларанцам, что бог-то один на всем белом свете — солнышко щедрое, жизнь всему сущему дарящее.
Ан не вышло.
— Ты там что же, единобожие пытался учредить? — с опаской переспросил Юрг.
—А то!
Подхватил-таки словечко от Дяхона. Всего и прибытку, с Ала-Рани унесенного…
— Вот на казню смертную и напросился через язык свой балабошный, — вставила Паянна, как видно все еще кипевшая от зависти.
— Тебя что, действительно прищучили за все эти ереси солнцепоклоннические? — осторожно уточнил командор.
— Так, да не так… Они ж сами по единому богу тосковали. Вот и получили. А мне — расхлебывай…
— Что, сотворил-таки им нового идола?
— Вот именно. Сотворил. Вон он, у царевны-рыбоньки на коленях пригрелся…
Реакция слушателей была единодушной — как говорится, немая сцена.
— Ну, тогда давай все-таки в подробностях! — велел первым пришедший в себя командор.
