Встреча с Хичи - Пол Фредерик (книги txt) 📗

Мне не хочется восстанавливать ранние области этих данных, и та первая часть, которую я хочу вспомнить, большая. Насколько? Просто большая.

Альберт говорит, что я антропоморфизирую. Вероятно. Но разве это плохо? Большую часть своей жизни я провел в форме человека, и старые привычки умирают трудно. Так что когда Альберт стабилизировал меня и я был — по-моему, единственное подходящее слово «расширен», — я представлял себя в антропоморфном облике. Конечно, если представить себе, что человек может быть больше галактик, старше звезд и мудр, как все миллиарды людей прошлого и настоящего. Я воспринимал Местную Группу — нашу Галактику и всех ее соседей — как небольшой клочок в волнующемся океане энергии и массы. Я мог видеть все сразу. Но смотрел я на дом, на родную Галактику и М-31 рядом с ней, и поблизости Магеллановы Облака, и другие небольшие облака и скопления, и клочки газа и пыли, и звездный свет. И я — моя антропоморфная часть — протянул руки, и взял их в горсть, и пропустил меж пальцев, словно я Бог.

Но я не Бог и не настолько богоподобен, чтобы действительно касаться галактик. Я вообще ничего не мог коснуться, мне нечем касаться. Все это оптические иллюзии, все равно что Альберт, зажигающий свою трубку. Нет ничего. Ни Альберта, ни трубки.

И меня нет. Я не могу быть богоподобен, потому что у меня нет осязаемого существования. Я не могу ни создать небо и землю, ни уничтожить их. Я вообще физически не могу воздействовать даже на ничтожную часть их.

Но тем лучше я могу созерцать их. Могу стоять в центре своей системы и смотреть на миллионы и миллиарды других групп и галактик, протянувшихся до оптического конца вселенной, где звезды удаляются быстрее, чем об этом рассказывает их свет… а дальше… я могу заглянуть и за эти оптические пределы, но это уже неважно. Альберт говорит мне, что это всего лишь гипотеза в записях хичи, оттуда я сейчас черпаю информацию.

Конечно, старый Робин не расширился вдруг до бесконечности. Всего лишь ничтожные остатки Робинетта Броадхеда, не более чем какое-то количество битов воспоминаний в море данных библиотеке «Истинной любви».

Мою бесконечную вечную задумчивость нарушил голос Альберта.

— Робин, все в порядке?

Я не хотел лгать ему.

— Нет. Ничего не в порядке.

— Будет лучше, Робин.

— Надеюсь… Альберт?

— Да?

— Я не виню тебя за то, что ты спятил, — сказал я, — если ты прошел через это.

Недолгое молчание, потом призрачный смешок.

— Робин, — ответил он, — вы еще не видели, что свело меня с ума.

Не могу сказать, как долго это продолжалось. Не знаю, каково значение концепции «времени», потому что на электронном уровне, на котором я сейчас нахожусь, временная шкала не очень увязывается с чем-то «реальным». Много времени тратится зря. Электронный разум действует не так эффективно, как механизм, с которым мы рождаемся, алгоритм не очень хорошая замена синапсов. С другой стороны, в мире элементарных частиц все происходит гораздо быстрее, и там фемтосекунда — это ощутимый промежуток. Если учесть все плюсы и минусы, можно сказать, что я живу от тысячи до десяти тысяч раз быстрее, чем раньше.

Конечно, существуют объективные измерения реального времени — я имею в виду время на «Истинной любви». Эсси очень тщательно отмечает минуты. Чтобы подготовить труп к тошнотворной процедуре в ее цепях «Здесь и После», необходимо много часов. Для подготовки к записи особого клиента — меня, чтобы запись в банке данных, подобном банку Альберта, была значительно качественнее — для этого нужно соответственно больше времени. Когда ее задача была выполнена, она сидела и ждала, в руке у нее был стакан с выпивкой, но она не пила, и не слышала попыток Оди, Джейни и Долли завязать разговор, хотя иногда отвечала невпопад. Невесело было ждать, пока станет ясно, сохранилось ли хоть что-то от покойного Робинетта Броадхеда, и все это заняло три с половиной дня.

Для меня, в мире спинов, и шармов, и цветов, и запрещенных орбит [14], куда я переместился, это была — назовем так — вечность. Так мне показалось.

— Вы должны научиться использовать свои вводы и выводы, — сказал Альберт.

— Прекрасно! — воскликнул я. — И это все? Здорово! Да это просто пустяк!

Вздох.

— Я рад, что к вам вернулось чувство юмора, — сказал он, а я еще услышал: «потому что вам оно чертовски понадобится». — Боюсь, что теперь придется поработать. Мне не легко все время инкапсулировать вас…

— Ин-что?

— Защищать вас, Робин, — нетерпеливо сказал он. — Ограничивать доступ к вам информации, чтобы вы не слишком страдали от смятения и потери ориентации.

— Альберт, — сказал я, — ты что, спятил? Да я видел всю вселенную.

— Вы видели только то, что я позволяю вам видеть, Робин. И это очень мало. Но больше я не могу контролировать ваше восприятие. Вам придется самому научиться этому. Поэтому подготовьтесь, я буду постепенно снимать изоляцию.

Я напрягся.

— Я готов.

Но я недостаточно напрягся.

Вы не поверите, как было больно. На меня обрушились орущие, визжащие, вопящие, лепечущие голоса всех вводов — находясь во внепространственной геометрии, я все еще представлял себе их ушами. Были ли так же плохо, как первое соприкосновение со всем сразу? Нет, было гораздо хуже. Тогда, в первый момент, я еще не умел распознавать шум как звук или боль как боль. Теперь я знал. Я узнавал боль, когда испытывал ее.

— Альберт, — закричал я, — что это?

— Вам всего лишь становятся доступными базы данных, — успокаивающе сказал он. — Только веера на борту «Истинной любви», плюс телеметрия, плюс вводы от самого корабля и экипажа.

— Прекрати это!

— Не могу. — В голосе его звучало искреннее сочувствие, хотя на самом деле никакого голоса не было. — Вам придется справиться с этим, Робин. Придется самому выбрать, какие базы данных вам сейчас нужны. Отберите их, а остальные заблокируйте.

— Что сделать? — спросил я, еще более сбитый с толку.

— Выберите только одну, — терпеливо сказал он. — Тут есть наши собственные базы данных, есть записи хичи, есть и другие. Вам придется научиться разграничивать их.

— Разграничивать?

— Справляться в них, Робин. Как будто это разделы библиотечной классификации. Как будто это книги на полках.

— Книги на меня не орут! А эти орут!

— Конечно. Они дают о себе знать. Точно так же книги на полках дают о себе знать вашему зрению. Но вы можете смотреть только на те, что вам нужны. Тут есть одна, которая, я думаю, облегчит вам задачу. Попробуйте найти ее.

— Найти? Да как мне искать?

Послышался звук, похожий на вздох.

— Что ж, — сказал Альберт, — эту задачу вы должны решить сами. Я не могу сказать, вверху это, внизу или по бокам, потому что вы не ориентируетесь в данной системе координат…

— Ты дьявольски прав!

— Но есть одна старая хитрость у дрессировщиков. Им нужно заставить животное выполнять сложные действия, сути которых животные не понимают. Был такой кудесник, который заставлял собаку спуститься в зал, найти определенного человека и взять у него определенный предмет…

— Альберт, — взмолился я, — сейчас не время для твоих длинных многословных анекдотов.

— Это не анекдот. Психологический эксперимент. На собаках получается. Не думаю, чтобы его использовали на взрослых людях, но посмотрим. Вот что вы сделайте. Двигайтесь в любом направлении. Если направление верное, я скажу, чтобы вы продолжали. Когда я замолчу, вы перестаете делать то, что делали. Поворачиваете. Пытаетесь делать что-то другое. Если это новое занятие, новое направление правильное, вы продолжаете. Можете это сделать?

Я спросил:

— А когда я кончу, ты мне дашь кусочек сахара, Альберт?

Слабый смешок.

— Его электронный аналог, Робин. Начинайте.

Начинать! Как? Но нет смысла спрашивать, потому что если бы Альберт был способен объяснить это на словах, он не стал бы пробовать «собачий» способ. И вот я начал — что-то делать.